Как известно, после большевистского переворота 1917 года, новое «рабоче-крестьянское» правительство в соответствии с Декретом о мире, принятом на II Всероссийском съезде Советов приняло решение «безотлагательно сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам, как союзным, так и находящимся с нами во враждебных действиях».
Ввиду того, что союзные с Россией страны Антанты проигнорировали предложение большевиков, последние были вынуждены начать сепаратные переговоры со странами Германского блока.
С целью заключения временного перемирия, делегация от советской стороны 19 ноября 1917 года прибыла в Брест-Литовск, где располагалась Ставка германской армии на Восточном фронте.
21 ноября советская делегация, которую возглавлял недоучившийся студент медицинского факультета Берлинского университета Адольф Иоффе изложила свои предложения:
- перемирие заключается на 6 месяцев;
- военные действия приостанавливаются на всех фронтах;
- немецкие войска выводятся из Риги и с Моонзундских островов;
- запрещаются какие бы то ни было переброски немецких войск на Западный фронт.
В ходе переговоров было достигнуто временное соглашение:
- перемирие заключается на период с 24 ноября (7 декабря) по 4 (17) декабря;
- войска остаются на занимаемых позициях;
- прекращаются все переброски войск, кроме уже начавшихся.
Также, по предложению Ленина, в состав советской делегации была включена группа экспертов: по одному офицеру от Ставки, от всех фронтов, от Балтийского и Черноморского флотов.
Русскую Ставку Верховного командования представлял на этих переговорах генерал-майор царской армии Владимир Евстафиевич Скалон. Казалось бы, переговоры начались успешно, но 28 ноября генерал вдруг застрелился. Почему это произошло? Версий ходит много. Одна из них гласит, что всему была виной якобы неверная жена генерала. Владимир Скалон сочетался первым браком с Анной Львовной Львовой в 1915 году. Уезжая из Петрограда он оставил жену с годовалой дочерью Надеждой. Якобы, в день смерти Скалон получил письмо от неизвестного благодетеля с сообщением о недостойном поведении жены генерала. Во всяком случае, официальная власть позднее придерживалась этой точки зрения.
Но есть и другая, очевидно, более верная и подходящая к реальным условиям того времени. Подробности покушения сообщила эмигрантская русскоязычная газета «Наше дело», издававшаяся в Париже.
В своем номере от 25 февраля 1939 года она писала следующее:
… «Наше дело» имеет возможность опубликовать неизвестный документ: письмо, которое ген. Скалон оставил, уезжая из Петрограда в Брест-Литовск, откуда вернулся только его бездыханный труп. Чтобы читатели «Нашего дела» могли лучше понять всю душевную трагедию русского офицера, предпочитавшего смерть измене, газета опубликовала рассказ его товарища по делегации подполковника Фокке. Воспроизведем его фрагменты.
«Оставив в Красном Питере балласт в виде рабочего, крестьянина, солдата и матроса, которые были одинаково неспособны разбираться в военных вопросах, как офицеры-консультанты, и произносить программные политические речи, как главари Смольного, делегация выехала в Брест. Знакомым путем через германские окопы по узкоколейке нас доставили на станцию Беркгоф, а вечером мы выехали в Брест, куда и прибыли 29 ноября (12 декабря) в 13 часов.
В 15 часов делегация собралась на частное совещание, в котором были оставлены в стороне важнейшие вопросы договора, и велось обсуждение частного вопроса о пунктах, в которых соберутся демаркационные комиссии. Сравнивали расстояния до них, говорили об удобствах путей сообщения с фронтом от обоих намеченных городов, и по ходу прений явилась необходимость в карте.
Карты ни у кого не было.
— У меня в вещах найдется карта. Сейчас принесу.
Спокойно заявив это, ген. Скалон оставил нас в комнате совещания и прошел в отведенную ему в том же здании личную комнату. Прошло около четверти часа, во всяком случае, не больше двадцати минут, как вдруг в комнату совещания русской делегации без всякого предупреждения вбежал лейтенант Мюллер, крайне взволнованный и побледневший, и громко крикнул по-русски:
— Господа, генерал застрелился!
Тут же был вызван штабной врач.
— Рана смертельна. Нет никакой надежды.
Через несколько минут ген. Скалон скончался.
Выстрел был сделан из револьвера “смит-вессон” крупного калибра и в самоубийстве нельзя было сомневаться, так как крепко зажатый в правой руке револьвер не мог быть вложен никем, кроме самого генерала. Судя по положению тела перед умывальником, покойный стрелялся перед зеркалом. Выстрел был направлен точно в правый висок, пуля пробила череп, широким отверстием вышла навылет из левого виска, ударилась в стену и рикошетировала на пол. После коротких поисков мы нашли ее на ковре.
На столе лежала оставленная генералом Скалоном записка, написанная на обрывке бумаги: «Могилев. Анне Львовне Скалон. Прощай, дорогая, ненаглядная Анюта, не суди меня, прости, я больше жить не могу, благословляю тебя и Надюшу. Твой до гроба Володя».
Немцы стали проявлять рыцарство. Тело генерала Скалона было убрано, возле него был поставлен почетный караул, а после положения в гроб тело перенесли в крепостной православный собор. Из безлюдного Бреста в Белосток была направлена телеграмма, по которой экстренным поездом были доставлены в ставку принца Леопольда Баварского православный священник, диакон и церковный хор. Назначенное на 17 часов совместное заседание конференции было отменено. Мне представляется, что решение покончить с собой было для генерала не заранее обдуманным, внезапным... Подавленным было настроение у нас, русских офицеров, среди которых генерал Скалон был старшим…»
На следующее утро после смерти ген. Скалона, утром, в 9 часов 30 ноября (13 декабря) состоялось первое совместное заседание, которое генерал Гоффман открыл вступительным словом, выразив глубокое соболезнование по поводу этого печального события.
Гроб с телом генерала Скалона был установлен в крепостной церкви. Явился почти весь состав германского штаба. Штаб и все пять договаривающихся о перемирии сторон возложили на гроб покойного венки. Оркестр грянул “Реквием”. Трагически торжественны медные звуки, чуждые русским церковным стенам. Этими мрачными аккордами военная Германия провожала русского генерала за день до прекращения войны.
Гроб вынесли на руках члены русской делегации. На площади близ гарнизонной церкви был приготовлен катафалк — грузовик, убранный траурными флагами и зеленью. Принц Леопольд Баварский произнес несколько сочувственных слов, а отряд германских ландштурмистов дал ряд салютных залпов...
Предсмертное письмо генерала Скалона неизвестному адресату, отправленное из Петрограда 27 ноября, также опубликовала газета в том же номере. Наверное, в нем и кроется вся загадка генеральского поступка.
«Петроград, 27.XI.1917 г.
Мой дорогой Н.Н.!
Не удивляйся, что я пишу Вам, а не кому-нибудь из людей более близких. В теперешний момент “дружба” стала вещью более серьезной, чем та, которую мы знали в окопах или кавалерийских атаках... Вот что я хочу сказать Вам — очень коротко и выражая Вам заранее свою благодарность, если Вы захотите сберечь это письмо. Это искреннее объяснение со стороны человека, который готовит совершить “прыжок в неизвестность”.
Троцкий только что предложил мне, в Смольном, отправиться в Брест консультантом при большевистской делегации, чтобы давать “советы” во время переговоров о перемирии, а затем и о мире.
Поручение это глубоко мне противно. Я знаю, что речь идет просто об отвратительной комедии. “Перемирие” уже заключено: наши солдаты просто-напросто уходят с фронта, убивая собственных офицеров и грабя, и продают свои ружья и даже пушки немцам за бутылку рома или коробку сигар. Мир, он тоже будет продиктован немцами, т.е. немцы диктуют, а большевики только исполняют задание... Я был осведомлен об этом по данным нашей разведки и разведок французской и английской. Таким образом, я знаю, куда я иду и с кем я иду. Но я задаю себе вопрос: если я откажусь, тот, кто заменит меня, будет ли он, по крайней мере, иметь достаточно мужества, чтобы не прикрыть измену подписью русского офицера? У меня этого мужества найдется. Даю Вам слово, что это так.
С другой стороны, в Смольном, по-видимому, не все и не совсем единодушны. После моего разговора с Троцким у меня создалось впечатление, что он хотел бы “надуть” немцев, “тянуть” и попытаться не “подписать”. Но Ленин и его присные — Зиновьев, Подвойский, Сталин, Крыленко и прочие, за мир во что бы то ни стало, чтобы избежать риска быть выгнанными самими же немцами оттуда, куда их немцы посадили. Я даже задаю себе вопрос: почему это Ленин поручил переговоры Троцкому? Но впрочем, все это сейчас уже сравнительно лишь очень маловажно...
Существенно то, что я еду в Брест. Бог знает, возвращусь ли я. Не судите меня слишком строго. Уверяю Вас, что я еду туда лишь потому, что хочу еще — если это еще возможно — послужить России.
Ваш В. Скалон»
Наверное, этот поступок русского дворянина лучше всего выражает всю мерзость того положения, в которое была загнана Россия сначала правительством Керенского, а затем и большевиками. Страна находилась на грани национальной катастрофы, и честь патриота, каким, несомненно, являлся генерал, не позволяла ему спокойно смотреть на это. Вряд ли столь крайние меры были наиболее подходящими, но поступок генерала заслуживает уважения и нашей памяти.
Следует отметить, что Советское правительство выразило соболезнование вдове Скалона и назначило ежемесячную пенсию в 30 рублей его дочери.