Иосиф Бродский – настолько громкое имя, насколько забыта его могила в тенистом венецианском саду. Всего двадцать лет прошло со дня смерти поэта, а он стал классиком уже при жизни, даже не окончив восьмого класса общеобразовательной школы. Анна Ахматова одна из первых объявила, что наряду с тем, как была эпоха Пушкина, настанет время, которое станут называть эпохой Бродского.
Слишком много людей живы, кто лично знал Иосифа Александровича: его многочисленные друзья, подруги, оамериканившиеся русские эмигранты, по привычке продолжающие жить в США. О нем рассказывают такое количество разных историй, что отличить правду от субъективного искаженного восприятия представляется маловероятным. А герои и героини его стихов вовсе открещиваются от того, в каком иной раз неприглядном свете они выставлены в творчестве поэта, категорично утверждая, что все, что о них писал Бродский – это беззастенчивое вранье. Чем современнее поэт, тем больше измышлений и выдумок его окружают и тем меньше есть вероятность узнать хоть сколько-нибудь достоверную информацию.
I
Я пил из этого фонтана
в ущелье Рима.
Теперь, не замочив кафтана,
канаю мимо.
Моя подружка Микелина
в порядке штрафа
мне предпочла кормить павлина
в именьи графа.
II
Граф, в сущности, совсем не мерзок:
он сед и строен.
Я был с ним по-российски дерзок,
он был расстроен.
Но что трагедия, измена
для славянина,
то ерунда для джентльмена
и дворянина.
Вся жизнь Бродского – соперничество и борьба с теми, кто препятствовал его желаниям, свободе и независимости. В противопоставлении он утверждал себя как личность. Бороться системой строевого шага и наглухо затянутых красных галстуков он начал еще в школе, сбежав сначала из седьмого класса, пытаясь поступить в балтийское училище на подводника, затем снова, но уже окончательно бросил школу в восьмом классе, после чего долго искал себя то в призвании фрезеровщика на заводе, то в морге, ассистируя патологоанатомам на вскрытии трупов, то путешествуя с палатками в геологической экспедиции по Карелии. Бродский сделал решительный шаг – бросил ненавистную школу, но что дальше делать со свободой – не знал.
Когда Бродскому было двадцать четыре года, его судили по новоиспеченной статье оголтелого диктатора Хрущева о тунеядстве. Более издевательской статьи человеку, который занимался тяжелым физическим трудом на фрезерном станке, придумать было сложно. Эта акция была целиком и полностью спланирована КГБ, так как Бродский был взят на заметку в связи с антисоветскими высказываниями, а также популярностью в подпольном издательстве – Самиздате.
Разгромный фельетон «Окололитературный трутень» в газете «Вечерний Ленинград», недвусмысленно посвященный поэту Бродскому, также был заказан КГБ. Яков Лернер, впоследствии неоднократно судимый за мошенничество и махинации, а также некто, подписавшийся псевдонимом М. Медведев, состряпали гневную обличительную статью с фальсификацией стихотворных строк, к которым Бродский не имел никакого отношения. Обличали представимо в чем: в пропаганде пессимизма, декадентстве и ущербном мировоззрении, в попытках предать родину.
Бродский отнесся к этому суду так, как должен был отнестись взрослый, психически здоровый человек к происходящему рядом с ним фарсу: равнодушно. Он спокойно отвечал на вопросы судьи, практически и не пытаясь защищаться в заведомо решенном деле. Результат – ссылка на пять лет в деревню Норинское Архангельской области. Позже Бродский назовет это время самым счастливым и плодотворным в своей жизни, а Анна Ахматова на это воскликнет: «Какую биографию делают нашему рыжему!».
Его борьба не была ярой и демонстративной. Он боролся с грязью болота, называвшегося СССР, внутри себя, глубоко лично, воплощая протест в поступках и, конечно же, стихах. Актом протеста и возмущения против порабощения человека в СССР станет 4 июля 1972 года, когда Бродский покинет Россию навсегда. Этим поступком поэт плюнет в лицо гадкой удушливой системе, но навсегда сохранит любовь и тоску по России. Когда развалятся Советы, он все равно не вернется домой. Так, как однажды ушедши, он больше не вернулся в школу, так, как подравшись с другом, с которым ему изменила самая большая любовь в его жизни – он никогда его не простил. Так и на родину, которая однажды вышвырнула его, он никогда больше не вернется.
Сжигать мосты - те самые, разводные, среди которых он провел 32 года, - станет основным принципом его жизни. Люди по-разному выживали в СССР. Кто-то сам становился палачом, кто-то предателем и стукачом, другие научаются искусно лицемерить и прикидываться счастливыми советскими гражданами великой коммунистической страны. А для Бродского единственным способом выжить и доказать свою правоту – был отъезд из России.
Его решительность и отвага начинали источать сомнение и растерянность после того, как сделан окончательный шаг. А иначе почему воспоминания друзей Бродского поразительно совпадают в том, что он часто плакал, стесняясь этого и скрывая, но тем не менее очень многие вспоминают слезы, наворачивающиеся на его глаза. А иначе зачем бы он стал писать абсолютно абсурдное с точки зрения смысла и пользы письмо Л.И. Брежневу с просьбой сохранить его имя в русской литературе.
«Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится»
Многие его коллеги, друзья, увидев это письмо в газетах, были неприятно удивлены попыткой Бродского склонить голову перед советской властью. Ответа на это письмо не последовало.
Эти не сразу понятные и объяснимые поступки поэта говорят о том, что душа его никогда не находила покоя. Его больное, измученное кофеином и табачным дымом сердце, болело еще и из-за постоянных сомнений в правильности своих поступков, из-за боязни, что ему никогда не удастся вернуться на родину, что он никогда не увидит Марию Басманову – женщину, которую он любил всю свою жизнь, что никогда не увидит своих горячо любимых родителей. Все его страхи в конечном итоге обернулись реальностью. Жестокой, грубой и безжалостной.
Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее, виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими - но не даст!
Но одна из сторон личности Бродского была удовлетворена сполна. При жизни он получил все звания и почести, о которых только мог помыслить. Нобелевская премия в 1987 году, стипендия Макартура в 1981, звание поэта-лауреата США в 1991, а также звание Кавалера Ордена Почетного Легиона. Есть своя правда в словах тех людей, которые говорят, что если бы Бродский не выехал за границу, его бы так не увешивали всевозможными наградами.
Политический интерес Нового света в дифирамбах русскому поэтому состоял в том, чтобы устыдить Советы, показав им, какого великого поэта они выдворили из страны и использовать имя Бродского в качестве антикоммунистической пропаганды, показать миру, какие гениальные люди сломя голову бегут из страны.
Там, где много тщеславия и вдруг появляется некая фигура, которая все эти тщеславия удовлетворяет, есть смысл задуматься над тем, какой природы сила, обещающая и дарующая все сокровища мира. Как бы там ни было, Штаты дали Бродскому возможность без ограничений заниматься тем, чем он хочет, говорить, не боясь, что за неосторожные слова на него донесут в КГБ, выпускать сборники стихов в печать и беспрепятственно путешествовать по всей Европе: любимой с детства Венеции, Швеции, так напоминающей своим климатом родной Ленинград.
Уже выросло целое поколение молодых людей, читающих Бродского, чье трагическое мировосприятие, положенное на стихи, продолжает находить отклик в сердцах людей даже на том берегу океана.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
Текст: Анна Иоки
Фото: свободные источники