1728 год
Дождался! Вот и наступил он, самый счастливый день моей жизни, к которому я шел целых восемнадцать лет. Все эти годы, день за днем, я как каторжный работал на строительстве этого собора. Впрочем, почему «как»? Я ведь и был каторжником… Когда-то, в другой жизни я был приговорен к смерти. Был грех, зашиб купчину одного по причине корысти, дурной был совсем. Матушка столько слез пролила! Она меня одна поднимала, отец сгинул на болотах, где вскорости встала северная жемчужина – город Санкт-Петербург. Я тогда думал, всё, конец, но… Послабление вышло: строителей там, каменщиков, плотников да прочих зодчих миловать и высылать этапом в Сибирь. А я, на свое, как оказалось, счастье, отцу когда-то помогал, ремеслом овладел.
Из Иркутска меня дальше погнали, хотя я и думал, куда уж дальше? Но нет, было куда. В далеком Якутске затеяли тогда дело дивное – строительство первого в тех краях каменного собора. Говорят, никто не верил, кроме воеводы тамошнего, но дело пошло.
Я пришел сюда с первой партией каторжников. Все двенадцать лет только и думал о том, как вернуться в Россию. То, что эти Богом проклятые места, тоже являются частью Российской империи, даже думать не хотелось! Но всё когда-то подходит к концу, заканчивались и мои страдания… Но я сам решил остаться, достроить собор. Почему не уехал из этого морозного края, оставив навеки мечты о возвращении в Россию? Как часто, недоедая, замерзая от нестерпимого холода или изнывая от нестерпимо жаркого солнца, я взывал к Богу: «Помилуй мя, Господи! Давно уже я искупил свои грехи за убиенного мною! Храм строю во имя Твое, Господи! Пошли мне снисхождение, пожалей мою жизнь, такую глупую, такую никчемную! Дай хоть немного да счастью порадоваться!». И как-то раз услышал-таки ответ на свой призыв: «Помогу я тебе, сын мой. Как закончишь ты строительство, положишь последний кирпич в стену соборную, будет тебе прощение, будет тебе счастье, о котором молишь». Вот и остался, дал зарок себе, через кровь, муки, страдания, но дострою, положу последний кирпич. Вознесутся-таки в деревянном городе стены белокаменного Свято-Троицкого собора. Шесть лет прошло с того дня, когда услышал я ответ на свою молитву. И вот, наконец, моя миссия подходит к концу.
Но есть у меня и еще одна тайна. Случилось это на первом году моего вольнонаемничества. Я пришел тогда в канцелярию за соответствующими бумагами, но дьяк попросил обождать. Уселся я на крылечке, подставил лицо теплому весеннему солнцу. И вдруг… Я услышал странный звук, который я не слышал уже долгие годы – женский смех. Он разливался серебряным колокольчиком, затрагивая в моей душе давно отмершие струны, будя давно забытого удалого парня, каким я был в стольном граде Петровом. По дороге шла молодая девушка, которая вела под руку сгорбленную старуху. Вокруг них прыгал пес, на которого периодически замахивалась старуха. А девушка смеялась и гладила собаку по голове, на что старуха, поравнявшись со мной, проворчала: «Чай, взрослая уже, Марьюшка, а все как дитя чистое». Жадными глазами следил я за тремя фигурами, и где-то внутри меня поднималось чувство, тяжелое и вместе с тем радостное, а в голове так и стучало: «Марья, Марьюшка…».
Якутск – крепость маленькая, всего 300 подворий, все друг друга знают. Стали и мы с Марьей раскланиваться. К тому времени я уже знал, что она дочка бывшего воеводы Траурнихта. Что я для нее? Но иногда ловил ее взгляды, и сердце замирало в нелепой надежде. Ведь живем в такой глуши, где жениха ей найти достойного? Тем более, батюшка ее уже лет десять как помер, а мать и того раньше. Живет с престарелой бабушкой, не бедствуют, конечно, но и богатством похвалиться не могут. А у меня за шесть лет накопления отложены, ни копейки из жалованья не потратил: и жилье, и одежду, и еду попы обеспечивают. Так почему нет?! Вот и родилась у меня эта дерзкая мечта…
Сегодня я заложу последний кирпич в соборную стену. И пойду пытать счастие, ведь оно мне самим Господом обещано! А уже завтра сюда привезут колокола, и кто знает, может мне доведется стоять здесь пред алтарем рядом со своей ненаглядною Марьюшкой.
Я весь в предвкушении, все последние дни только и воображаю, как приду к ней в дом, как упаду в ноги старенькой бабушке, как увижу ее удивленно-счастливые глаза и услышу серебристый смех, пленивший меня когда-то. То, что казалось далеким и невозможным, стало так близко… Сейчас я зайду в канцелярию, напишу рапорт о завершении работ и пойду к ней. Спасибо Тебе, Господи!
…В это время по ступенькам в канцелярию поднимались двое. Они увидели на ступеньках мужика, бывшего каторжника, оставшегося потом здесь по вольному найму. Один из них брезгливо отодвинулся, чтобы не запачкать свой безукоризненный мундир, а второй, тем временем продолжал говорить. Матвей услышал имя Марьи и весь обратился в слух. До него доносились обрывки разговора: «Невеста… Полковник… Подорожная…». Показалось, что земля уходит из-под ног… Как пьяный он начал подниматься на колокольню.
Как же больно! Что я себе возомнил, несчастный! Все кружится у меня перед глазами… Господи! Зачем ты обманул меня, Господи? Затем я чувствую страшную боль, и дальше – только темнота…
Вольнонаемного Матвея нашли с проломленной головой на соборном двору утром следующего дня. Случайно ли он упал с новопостроенной колокольни, сам ли кинулся, никому то неведомо. Похоронили его все ж не за оградой как самоубийцу, но на самом краю кладбища, чтоб не смущал он прах достойных жителей.
А через день из Якутской крепости уезжала Марья Траурнихт, которая уже два года как была сосватана за полковника Бухгольца, пограничного управителя, будущего камчатского губернатора. Так она никогда и не узнала о мечтах Матвея стоять с ней перед священным алтарем Свято-Троицкого собора. Впрочем, она и имени-то этого странного мужика не знала…
1992 год
С утра опять выла собака. Протяжно, заунывно, безнадежно. Но сам вой не страшен. Страшно то, что никакой собаки в нашем офисе нет. Равно как и нет ее ни в одной квартире жилого дома, в которой расположен наш офис. Нет, я не сумасшедшая. А если сумасшедшая, то тогда это массовый психоз: весь наш коллектив постоянно слышит шаги в пустых коридорах, странные звуки – то покашливанье, то звон посуды, то стук клавиш пишущей машинки, то цокот от когтей, как будто бежит собака. Иногда выключается свет во всех помещениях, падают с полок книги, а иногда мы видим какие-то странные тени. И вот теперь воет собака. Ее слышим мы, ее слышат посетители. Но самой собаки никто не видел. И такая жуть берет, что на работу идти не хочется.
Но ведь это уже было, было! Так же протяжно собака выла почти полгода назад. Тогда умер Женька, наш музыкант. Умер странно, непонятно… И вот опять!
Обстановка на утренней планерке была тягостной: опять этот собачий вой, да еще начальница отдела, Анна Петровна, совсем грустная. Коллектив у нас чисто женский, маленький, поэтому и общаемся мы друг с другом по-родственному.
- Анна Петровна, что с Вами? – это ее заместитель Жанна, - Вы заболели?
- Да вот, в больницу надо лечь, назначена операция плановая, а у меня Ванька пропал, уже второй день дома не ночует! И не звонит совсем…
У Анны Петровны два сына, младший – серьезный ответственный Витя, и старший Иван – шалопай, бонвиван и гуляка. Но добрейшей души человек, рубаха-парень, все готов отдать ближнему своему до последней рубашки. Ванькины загулы не секрет ни для Анны Петровны, ни для нас, ни для его бывшей жены Иры.
- Да ладно, что Вы, он же не маленький! Мужику к тридцати катит!
- Анна Петровна, милая, ну опять с какой-нибудь познакомился, в первый раз, что ли?
- Ой, наоборот, ложитесь в больницу, пусть Вас там покапают, витаминчики поколют, операцию сделают, а то Вы так с этими венами мучаетесь! – мы наперебой начинаем давать советы.
- Да, девочки… Но собака эта воющая, чтоб ее черти съели… Итак не по себе, а тут еще и это! Ведь не страшно, когда воет собака. Страшно, когда этой собаки нет!
К вечеру в наш с Жанной кабинет зашла Люба. Она жила в том же подъезде, где находился наш офис, и работала у нас уборщицей.
- Привет, Любаша, а что, Маша опять не с тобой? Наверное, занятий много?
Маша – студентка, дочь Любы, которая иногда помогает матери мыть полы.
- Да чего Машка учудила-то! Представляете, в понедельник прибежала домой, вся белая, говорит, на крыше кафе мужик стоит, весь черный, с бородой… Поднимает лицо к луне – и воет. И так страшно! Говорит, мол, на нее посмотрел, аж прожег глазищами! Она манатки собрала, и к бабушке, говорит, мол, поживу у нее! Теперь вот приходится одной ведра таскать…
Мы переглянулись. Шутки шутками, мужики на крышах, конечно, бред…
- Да придумала небось, чтобы не мыть полы – Люба тяжело поднялась и пошла к двери:
- Вы сами Машке голову заморочили своими «барабашками», вот девчонке и мерещится всякая хрень…
Ну да, есть такое, мы ж Машку тоже пытали: не слышит ли она странных звуков во время вечерней уборки.
Жанна улыбнулась:
- Да ладно, Люб, может и впрямь захотелось ей сбежать из-под твоего надзора! Держишь девчонку в ежовых рукавицах!
- А как не держать? Отца нет, девка видная! Того и глядишь, в подоле принесет! Ну уж нет, пусть универ закончит, тогда и о внуках можно подумать! А тут еще Анны Петровны сынок к ней приставать начал, недавно говорила, мол, проходу не дает. А сам разведенный и двое детей! Ну нет, если женится, то пусть их, а поматросить и бросить – только через мой труп!
Почему, почему мы тогда не насторожились? Только посмеялись: да, Ванька такой!
… Анну Петровну положили в больницу, мы ее навещали почти каждый день. И младшенький Витька, и его жена постоянно к матери бегали. Только вот Ванька ни разу не появился. Как-то раз она заплакала:
-Девочки, миленькие, чую, что-то случилось! Найдите Ваньку, живого или мертвого, найдите! Не может такого быть, чтобы он неделю к матери носа не казал!
По работе мы часто пересекались с милицией, поэтому знакомые были. Жанна позвонила, попросила. Так и так, мол, Иван Дмитриевич К., 29 лет, пропал, уже неделю как не появляется, мать вся на нервах, а у нее операция. Пообещали помочь.
А вечером на работе появилась Люба, вся опухшая от слез. У ее матери, Машкиной бабушки, отсутствовал городской телефон. Но раз дочка сказала – к бабушке, значит, так оно и есть, вот Люба и не беспокоилась. А тут купила курицу по случаю, решила отвезти своим. А мать ее только рот открыла: внучка не приезжала! И где сейчас Машуня – никому неизвестно.
…В тот день, когда их нашли, перестала выть невидимая собака. Опознавали с трудом, потому что их лица почернели. У обоих были проломлены головы, убийц так и не нашли, списав на время, которое позднее окрестят «лихими 90-ми». И никто никогда не связал эти смерти с рассказом Маши о странном мужике, воющим на крыше. Да и мы тоже, пока однажды, изучая историю Якутска, случайно не наткнулись на имена дочки якутского воеводы Траурнихта и ее жениха. Ее звали Мария Дорофеевна, как и несчастную дочь Любы. Ее жениха, полковника Бухгольца, который позже стал генерал-майором, звали Иваном Дмитриевичем...
Конечно, первая часть, относящаяся к 1728 году, это полностью мое воображение. Когда нас начали мучить все эти странные происшествия, я пошла в областной архив. Тогда и выяснила, что дом, где был расположен наш офис, был построен на месте старого кладбища, находившегося при Свято-Троицком кафедральном соборе. Сам собор в годы Советской власти был превращен в Театр эстрады, на излете 80-х годов там открыли популярное в городе кафе «Чароит». Там же я нашла упоминания о странной могиле, находившейся у самой дальней стены кладбища. Была она примечательна отсутствием креста, и это на соборном кладбище! Там было выбито полустершееся имя «Матвей» и год смерти 1728. Исследователи справедливо полагали, что это могила кого-то из тех, кто строил собор. Но явно не каторжника, их хоронили на городском кладбище, а не при соборе.
Вторая часть – это абсолютно реальные события, я только немного изменила имена своих коллег.
И еще. Этот рассказ был написан в 2015 году для конкурса, проводимого одной из якутских городских газет. Он был даже опубликован, мама присылала мне экземпляр. Сейчас я его переработала, убрала ненужные подробности, что-то отредактировала
