МУЗЕЙ ПОЧВОВЕДЕНИЯ
Мало кто даже из старых питерцев знает о существовании этого оазиса культуры, приютившегося в историческом центре города. Да вы кого угодно спросите: «Как пройти к музею Почвоведения»? Никто вам не ответит, сам проверял. Я и сам, прожив в Питере до 30 лет, даже не подозревал о его существовании, и обнаружил его совершенно случайно.
Это был обычный питерский день: сыро, слякотно, пронизывающий холодный ветер забирался в мельчайшие складки одежды и цинично предупреждал о неизбежности раннего ревматизма. Я собирался пойти поработать в свою студию, и по дороге снял девчушку, чтобы скрасить муки творчества, если это творчество по какой-либо причине затянется. Только обогнул здание Биржи,- ка-ак ливанет! Прямо хляби небесные разверзлись. Мы рванули под крышу соседнего дома. Промокший взгляд упал на увесистую доску с позолоченными буквами «Музей Почвоведения». Там были еще буковки поменьше, возвещавшие о сопричастности музея к Министерству Сельского Хозяйства и охраняемости его государством. Как обычно, государство охраняло не очень тщательно это потертое годами и политическими катаклизмами здание, но доска выглядела очень даже прилично.
Мы толкнули дверь, она подалась с ленивым скрипом, и мы очутились в сумрачном небольших размеров вестибюле. Там было сухо и необычно тихо – как в гробу на сельском кладбище после сороковин. Ни обычного для музеев топота ног, ни шарканья тапочек, ни голосов экскурсоводов. Я ведь и сам немало поработал в Военно-морском музее, так что характерные звуки музеев мне прекрасно известны. Слева от двери, ведущей в залы с экспонатами, сидела бабка – ну, чистая Наина Киевна – и вязала нечто, не имеющее ни начала, ни конца.
На наше появление бабка никак не отреагировала, движение ее губ говорило, что она подсчитывает петли, чтобы не сбиться. На мой вопрос: «где тут купить билеты?» - она даже голову не подняла.
- Ну что, пройдем, - обратился я к подружке.
- Давай посмторим, - кивнула она.
Посмотреть было на что. Кругом стекло витрин, за которыми гнездились образцы мхов и лишайников, пласты супеси и суглинка с норами и ходами сусликов, тушканчиков, змей и затейливыми мероглифами следов червей. Опять же искусно сработанные чучела сайгаков, оленей, лисиц и медведей. Природа отдыхает в своей заснувшей ипостаси! Ну и мы тоже пришли отдохнуть от суеты мирской жизни, от шума и гвалта, долгов и обид. Кругом – ни души, кроме нас и чучел, бабка не в счет.
К счастью у стены одного из залов притулились две крохотные банкетки. На одну из них мы садимся, другую используем как столик. Открываю бутылку вина, пока подруга раскладывает закуски из сумки, разливаю рубиновую, искрящуюся под лучами искусственного света, жидкость по бокалам. Первый тост пьем за неведомую нам науку почвоведения, которая, помимо основного своего предназначения, способна в огромном, холодном и отсыревшем насквозь городе наделить уютным уголком два голодных и промокших существа. Приятное тепло начало разливаться от желудка до самых окраинных фрагментов тела, мы скинули влажные плащи на пол и теснее подсели друг к другу. Второй бокал мы запили страстным поцелуем. Потом как-то незаметно откупорили следующую бутылку и жадно набросились на зимний салат с креветками. Жизнь теперь воспринималась в гораздо более оптимистичных оттенках, и наши естественные желания потребовали не менее естественного выхода.
А вот для этого музей оказался совершенно не приспособленным. Банкетки, разумеется, не в счет, ввиду их миниатюрности и хрупкости. Хорошо еще, что природа создала человека настолько совершенным, что для столь важного дела не требуются никакие особые приспособления и инструменты. Я пристроил подружку у одного из экспонатов в позе бобра и нетерпеливо сдернул шелковые трусики. Открывшийся мне при этом вид не обманул моих ожиданий: формы были более чем совершенны. В ушах пульсировали рокочущие аккорды токкаты Баха. Я не естествовал женщин уже почти 2 недели, и потому был несколько нетерпелив. Я вошел в нее столь энергично и стремительно, что девушка издала крик, в котором слились одновременно удивление, боль и сладострастие. Из норки за стеклом высунулась беспокойнам мордочка тушканчика и, увидев нечто необычное для ничем не нарушаемой тишины музея, в ужасе скрылась обратно в норке. Впрочем, могло быть и так, что это мне лишь показалось.
Вселенная рассыпалась снопами многоцветных искр, и высвободившиеся потоки энергии мощной струей оросили глубинные закоулки женского тела. Прежние аккорды сменились грустными струйками шопеновских ноктюрнов. Как говорит поэт: «Любая тварь после соития по-Аристотелю печальна!». Мы обнялись, и я благодарно сжал в ладонях еще трепещущие, влажные девичьи груди. Когда мы покидали наш гостеприимный музей, я тепло попрощался с вахтершей, но старушка и здесь даже не подняла головы. Мы для нее были в ином измерении.
Это необычное приключение дало мне такую гамму совершенно новых ощущений, что я еще много лет использовал музей Почвоведения по тому же самому назначению. Только теперь у меня в сумке постоянно лежали одеяло, свечи и транзистор, а менялись лишь вино и закуски. Ну и девушки, разумеется, хотя с некоторыми я посещал этот музей с десяток раз и более. Даже самым лучшим друзьям я не раскрывал таинственных и прекрасных свойств этого музея – в таких вещах конкуренция, сами понимаете, ни к чему.
Интересно, что там сейчас? Его и сейчас мало кто посещает, но наши знакомые, посетившие его по нашей просьбе, сообщили, что никакой Наины Киевны там сейчас нет, а сидит на входе мордастый охранник в камуфляже. Так что никакой речи о том, чтобы выпить-закусить в прохладных зала не может быть и речи, не говоря уже о чем-либо более нескромном.
10 декабря 2006 г.
