Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17 повести "Первый бой" в нашем журнале.
Автор: Александр Седнин
Глава 18. Метаморфозы памяти.
Жизнь безжалостно съедает имена павших. Хорошо, когда есть хотя бы маленький памятник с почти старевшейся от дождей и снегов красной звездой, который напоминает людям о том, что там лежит человек. Но иногда земля вбирает всё без остатка. Ей безразлично, кем ты был, как ты жил, её не волнует судьба человека. Ей наплевать, как ты оказался лежащим в ней. Она просто будет делать свою работу, превращая тебя в часть её. И когда последние остатки праха сольются с землей, став её частью исчезнет последняя возможность вырваться из пучины забвения.
Забвение. Да, без сомнения, более забавной в той ситуации выглядит память. Человек помнит то, что хочет. Или то, что его заставили помнить. Или то, что ему запомнить пришлось. Но есть то, что уже не помнит никто. И те, кого никто не помнит.
Помнил ли до конца жизни немец, который сотнями убивал из пулемёта русских солдат хотя бы лицо одного из них? Снились ли надзирателем концлагерей их жертвы? Видит ли до сих пор фашистский танкист, будучи парализованным в инвалидном кресле, горящих солдат, выбирающихся из горящего танка, которых безжалостно добивала пехота?
И, безусловно, вряд ли помнил тот простой немецкий рядовой о бегущем солдате, которого он убил в чистом поле много лет назад ясным весенним днём.
Что там говорить, даже прежние друзья-однополчане едва ли вспоминают его. Для них этот человек трус и предатель. Он бежал, а они видели его спину.
А, может быть, ему просто некогда было говорить?
Ему и правда было очень страшно. Страх гнал его без оглядки туда, в чащу, к спасению, заставив забыть о раненных товарищах. Он почти добежал до леса: деревья маячили спасительными стволами, оставалось ещё совсем чуть-чуть, когда вдруг какая-то сила больно ударила ему в грудь заставив остановиться. Он вспомнил тех молодых ребят, которые остались лежать там с перекошенными от боли и ужаса лицами, вспомнил Кузнецова, с которым они только вчера ели кашу из одного котла, который теперь истекал кровью и стонал от боли с перебитыми ногами, вспомнил всегда хмурого молчаливого Матюнина, который всегда прикрывал молодых ребят в бою, становясь храбрее всех, идя под пули без лишних слов, и повернул назад.
Через несколько минут он уже бежал в сторону немцев, забавно размахивая руками и что-то крича.
Каждый из нас видит только одну сторону, редко задумываясь о том, что происходит на другой. Как только мы теряем предмет из поля зрения, мы автоматически отдаём его другой стороне, и пускай та разбирается. Для нас он теряет имя и смысл.
Но на другой стороне этого солдата по-прежнему звали Виктор Меерхольд, и он бежал, а в навстречу ему неслись крики на чужом грубом языке. Он видел, как там вдалеке две фигуры медленно скрываются в частоколе деревьев и вряд ли могут увидеть, что он возвращается, а с другой стороны вырастают серые контуры людей с автоматами, которые идут сюда, чтобы лишить жизни тех, кто ещё может дышать.
Никогда ещё его мысли не неслись так быстро вместе с синевой и нежностью залитого тёплым солнцем неба. Страх пропал, провалился куда-то в пятки, и теперь только шуршание примятой травы, ветер и обрывистые крики бегущих вражеских солдат шумели у него в голове, и рывками бухало сердце, а во рту стоял металлический вкус.
«Увести немцев, - думал он, - вызвать огонь на себя, а Матюнин Семёна как-нибудь вытащит. Сильный он, как медведь этот Матюнин. Значит, должен справиться. Нужно только выиграть им время. Пусть немцы, гады, думают, что я один остался. Пускай гонятся за мной».
Он бежал и всё хватался за сумку, стучащую ему по бедру.
«Только бы получилось, прошу, - стучало у него в висках, - только бы первый выстрел – не насмерть».
Он уже видел тёмные силуэты немцев. Они вырастали буквально из травы, идя на чёрный дым от разорвавшихся снарядов, постепенно застилавший солнце.
- Сволочи, такой день испортили! - прошептал Меерхольд.
Он всё отчётливее слышал немецкую ругань и лай собак. Скоро они должны были его заметить.
Меерхольд уже порядком запыхался. Он слышал, как шелестит под вокруг густая трава, как мечется, видел, как переливаясь на ветру волнами мерцает соцветие живых ярких красок – головки полевых цветов. Он чувствовал свежесть весны. Ветер продолжал шуметь у него в ушах. Виктор вдруг почувствовал, что не просто бежит, он берёт разбег, чтобы двинуться прямо туда, к облакам.
Но вдруг опять его чувства перебил человеческий крик, а затем и первый выстрел. Значит, заметили. Давайте, в погоню. Он слышал, как сорвались собаки, как палят по нему враги.
«Должно быть, по ногам метят, живым хотят взять, - пронеслась в голове новая мысль, - ничего, мы ещё посмотрим, кто здесь охотник».
Собаки почти настигли его. Меерхольд понял, что больше нет сил бежать. Что-то ужалило его в бедро, потом второй раз. Он упал. Вот так быстро стремление к небу сменилось ощущением сырой земли.
Одной рукой он крепко сжал траву, а другую засунул под себя. Владимир буквально чувствовал дыхание овчарок, которые надрывались прямо над ним. Они почти были готовы наброситься на него и разорвать, разоряясь, лая и брызжа слюной.
Меерхольд же почему-то думал о матери. Ему вспомнилось тепло её огрубевших от работы в поле, тонких рук, её строгие, но красивые черты лица, чёрные глаза, так добро и ласково смотрящие на него. Почему некоторые солдаты пред смертью зовут именно маму? Может быть, потому что пред лицом смерти вспоминаешь своего самого близкого человека? Меерхольд так и не успел дать себе ответ на этот вопрос. Сильная рука, будто железной клешнёй схватила его и стала переворачивать.
«Жалко, фриц, твою рожу перекореженную не успею толком разглядеть», - промелькнуло у Меерхольда, когда он вытаскивал из сумки гранату.
Взрыв был громким, но Кузнецов и Матюнин этого взрыва не слышали, потому что были далеко.
И ни Кузнецов, ни Матюнин не могли рассказать матери Меерхольда, что тот геройски убил в тот день трёх немцев и спас им жизнь, выиграв для них немного времени.
Теперь его останки, разбросанные по земле давно уже стали прахом, который был развеян по ветру, а всё, что не досталось ветру забрала себе земля, навсегда похоронив правду о человеке, который для всех так и остался предателем.
Никто никогда не расскажет о нём. История будет помнить только то, что ей велят, отбросив всё, по её мнению лишнее.
Может быть бы сейчас, глядя в такое же чистое небо Меерхольд вместе со всеми смотрел бы парад, а его внуки, сидели бы рядом с ним и смотрели на своего дедушку – победителя, восторгаясь им.
Но жизнь такова, что никогда не знаешь, пересечёшь ли ты поле или останешься лежать в нём навсегда.
И только тот луг до сих пор цветёт каждый год новыми разноцветными красками, храня всё то, о чём люди забыли.
***
- …этот праздник со слезами на глазах, - гремел репродуктор голосом известного эстрадного певца. Савелов шёл в толпе весёлых, смеющихся людей, размахивающих флажками, болтающих, шутящих. Несущих цветы или ведущих детей за руку. Под голубым безоблачным небом, там, где ярко светит майское солнце, люди шли вдоль аллей пышущего молодой жизнью парка и радовались весне.
Савелов видел их радостные лица, слышал звонкий детский смех, но не мог заставить себя улыбнуться. За декорацией праздника он видел нечто иное не поддающееся объяснению. Везде висели вывески и плакаты: «Всероссийская акция «Солдатская каша», «флэшмоб «Хор Победы», «театрализованная раздача открыток «Открытка из прошлого».
Около одной из вывесок толпились школьники. У двоих из них георгиевские ленточки были повязаны практически повсюду, как гирлянда на новогодней ёлке.
Одна из девочек с восторгом говорила остальным: «Вот клёво, если мы сегодня много селфи с ветеранами наделаем»!
К Савелову подошла какая-то девушка в белой футболке с надписью «Спасибо деду за Победу» и, улыбнувшись, спросила:
- Не хотите бесплатную фотографию с минетчиком?
- С кем, - оторопев, переспросил Савелов, - может с миномётчиком?
- Ну, с миномётчиком, какая разница, - отмахнулась девушка.
- Не хочу, - ответил Савелов и пошёл дальше.
Мимо него прошла толпа ребят в гимнастёрках, украшенных красными звёздочками. Они громко обсуждали то, как вчера в онлайн-игре подбили десять танков, не потеряв ни одного своего.
Интересно, а знают ли они то, о чём говорят? Они даже не ведают, каково это, подбить хотя бы один танк и остаться в живых. В курсе ли эти люди, как это лежать в грязи в окопе, когда вокруг рвутся снаряды и свистят пули? Слава Богу, если им никогда не придётся лежать в проливной дождь на земле, когда над ними будет строчить пулемет, а они на протяжении пяти часов будут смотреть в открытые немигающие глаза своего мёртвого товарища. Им никогда не увидеть, как подрывается человек на мине, как гибнет он от меткого выстрела снайпера или под завалами дома, в который попал очередной снаряд.
Легко танцевать на танках и Вечных Огнях, пить пиво вечерами около мемориалов, глядя на ночное звездное небо, но нелегко понять, что значит в ввосьмером удержать высоту, когда на тебя прут танки или не сдать врагу товарищей, когда тебе вгоняют иголки под ногти.
Возможно, это и есть их великое счастье, кроющееся в неведении. Пускай слышат о войне только по телевизору, ходят вот так с мороженым и сладкой ватой в солнечный майский день по парку, а не ждут очередную похоронку и не толпятся в очереди за чёрствой пайкой около грузовика.
Савелов вдруг вспомнил, как учительница в начальной школе рассказывала им, когда он учился в классе третьем, как тяжело было возвращаться домой тем, кто остался инвалидом на полях сражений. Как многие из них, стоя в шинели со свисающим пустым рукавом или на костылях, прятались за колоннами на вокзалах, чтобы жена и дети не увидели их, думали, что они погибли, но те всё - равно искали до последнего, находили, обнимали, плакали, просили вернуться.
А сейчас они улыбаются. Что ещё остаётся? Разве только жить достойно, чтобы память мёртвых не смывалась грехами живых. Жалко только, что это невозможно.
Дмитрий знал, когда хочет ещё раз попасть сюда. Он вернётся сюда после праздника, когда уже никого не будет, когда на земле останутся валяться пустые бутылки, банки, наклейки «Спасибо за Победу» и прочий мусор, а из урн будут торчать флажки «9 мая». И будет очень тихо и тяжело.
Он повернулся и пошёл назад, пробиваясь через поток людей идущих с фотографиями своих родственников, флажками и разноцветными воздушными шарами, но тут его остановил знакомый голос:
- … поэтому мы устраняем это недоразумение. Сейчас ученик нашей школы Роман Журбанов вручит дорогому нашему ветерану Василию Дмитриевичу его награду. Которую он добыл кровью и страданиями в той страшной войне, память о которой мы чтим и бережно храним в наших сердцах.
Савелов повернул голову и увидел улыбающихся Потапову, а рядом с ней и Розенкаца, оба при параде, с приколотыми георгиевскими ленточками.
Около Ольги Сергеевны стоял уже знакомый Савелову ветеран, в окружении других ветеранов. К Василию Дмитриевичу уже двигался торжественно вышагивающий, светящийся, как новогодняя лампочка в белой рубашке с тоже приколотой к ней георгиевской ленточкой и в пилотке с красной звездой Журбанов, нёсший в коробочке, обшитой алым шёлком, медаль.
Через несколько секунд Василий Дмитриевич взял медаль в руки. Его голубые глаза были широко открыты и блестели. Он как - будто соединился со всеми теми, кого так давно потерял. Крепко сжав свою медаль, он глянул вверх, посмотрев прямо на небо и заплакал, закрыв лицо другой рукой.
Ольга Сергеевна захлопала в ладоши. Люди, собравшиеся вокруг этого действа, тоже захлопали, выражая своими улыбками радость, а потом стали выражать почтение всем присутствующим ветеранам. А лица ветеранов были почти неподвижны торжественно-печальны. Они все смотрели не на собравшихся, а, как и Василий Дмитриевич вверх, где на фоне голубого купола кружились выпущенные специально к празднику белые голуби.
Савелов поискал глазами в толпе своих кружковцев, но никого из них не обнаружил. Были ли они вообще здесь? А, может быть, и не стоило им здесь быть.
Савелов закурил и направился к выходу из парка.
А в то же время Кесарян, Куриленко, Климкин, Пынзарь и Семачев ждали, когда же Журбанов окажется где-нибудь в укромном уголке парка без маминого присмотра, чтобы хорошенько его поколотить.
Эпилог.
В мрачном кафе-баре с нехарактерным благозвучным названием «Эдем» набилась куча народу. Не удивительно, потому что был вечер пятницы. В этот день к завсегдатаям прибавлялись работяги, пришедшие сюда расслабиться после трудового дня. Как и в любых других подобных заведениях, контингент здесь был тот ещё. После одиннадцати обычно вовсю гремела первая драка, а охрана, вызванная барменом, как назло вечно запаздывала. Ближе к полуночи появлялись первые любители поспать лицом в салате или прислонившись лбом к барной стойке. Таких приходилось выводить уже персоналу. Некоторые оставались спать прямо на тротуаре около бара.
Но этот человек всегда удивлял барменов. Появлялся он лишь в ночь с пятницы на субботу, молча, жестом прося порцию водки, всегда без закуски. Он не засыпал и не буянил, он вообще, казалось, совсем не пьянел. Только ближе к полуночи он вставал, уходил прочь, расплатившись за выпивку, чуть пошатываясь и так и не сказав ни единого слова.
Вроде бы он был неплохо одет и не походил на пьяницу, но было в его небритой помятой физиономии что-то такое, какая-то отрешённость и равнодушие к жизни, что роднило его со многими посетителями этого места.
Вот и в эту пятницу он не изменил себе, зайдя в «Эдем» ровно в десять и попросив свою обычную порцию.
Он сидел и спокойно, не торопясь, пил рюмку за рюмкой, пока в бар не вошла одна небольшая кампания. Они с минуту поспорили, а потом от неё отделился широкоплечий небритый здоровяк и пошёл к стойке делать заказ.
Он на минуту задержал взгляд на этом постояльце и повернул голову к бармену, но потом как ужаленный резко повернулся к мирно пьющему посетителю. Рот его растянулся в широченной улыбке, и он пробасил:
- Дмитрий Иванович, вы что ли?
Мужчина поднял на него ещё не затуманенные водкой глаза и прищурился, как будто пытался узнать.
- Это же я, Мишка Бубликов, не узнаёте, что ли?
И здесь прошлое настигло его. А казалось, он смог укрыться от него в мерной полутьме, в тусклом грязно-жёлтом свете мерцающих в своих пыльных абажурах ламп, в густом сигаретном дыму и пьяном дурмане.
- Не признал сперва, - хрипло ответил Савелов, - вымахал.
- Конечно. А я вас тоже сначала не признал, уж очень вы изменились.
- Все мы изменились, жизнь такая.
- Не ожидал вас встретить здесь.
- Взаимно.
- А чего вы тут?
- Дома жена не разрешает, ребёнок-де видит, а на улице холодно, да и неприлично. Тут как-то роднее. А что?
- Нет, ничего. Я ведь вас ни разу не встречал после увольнения. Знали бы вы, что через год в школе началось. Всю администрацию тогда уволили…
- Мне неинтересно, – холодно ответил Савелов.
- Тогда хотите, я вам про кружковцев ваших расскажу. Климкин-то ваш ведь школу с золотой медалью закончил, а потом в Москву на истфак МГУ поступил.
- Мне это тоже неинтересно.
Всем своим видом Савелов стремился показать, что хочет, чтобы Бубликов ушёл. Но тот то ли от радости встречи, то ли из-за природной тупости, не понимал его намёков.
- А я, - гордо продолжил он, тыча себя пальцем в грудь, - на заводе, резчик по металлу.
- Значит, хорошая у тебя зарплата?
- Да, не жалуюсь.
- Тогда, будь добр, купи мне бутылку хорошего виски, а то от этой палёной водки глотку уже дерёт.
Савелов пришёл сюда не с целью напиться до помутнения рассудка, но после этой встречи ему от чего-то этого очень захотелось. Выпить столько, чтобы заплетались ноги и язык, а в голове не было ни единой мысли.
- Дмитрий Иванович, да зачем вам? Вы вроде всегда нас учили, что это вредно.
- Я ничему вас не учил.
- Неправда, учили. Но только мне вот это не сильно помогло.
- В смысле?
- Откинулся вот два года назад. Пьяная драка, тяжкие телесные. Целый букет припаяли. Долго мытарился, работу нормальную не найдёшь. Перебивался временными заработками. Девушка ушла, друзья тоже отвернулись. Загулял я тогда здоров, ещё пуще прежнего. И сейчас бывает, загуливаю, правда, уже не так надолго. Повезло всё-таки работу найти неплохую.
- Слушай, - Савелов пристально заглянул Бубликову прямо в глаза, - а вот скажи мне, друг мой, если повернуть время вспять, ты сделал бы всё иначе?
- Ха, - усмехнулся Бубликов, - может и сделал бы. А что толку-то? Не в этот раз, так в другой бы на чем-нибудь погорел. А что?
- Да, ничего, может, ты всё-таки купишь мне бутылку?
И он так сурово глянул на Бубликова, от чего у того мурашки побежали по спине.
- Куплю, Дмитрий Иванович, не вопрос.
И он заказал у бармена бутылку виски и шесть кружек пива.
Получив бутылку, Савелов прижал её к себе, а свободной рукой потёр отросшую густую бороду, а затем пожал руку Бубликову.
- Спасибо, тебе. Спас человека.
И поплёлся к выходу.
Бубликов долго и удивлённо глядел Савелову в спину, потом пожал плечами, взял пиво и вернулся к друзьям.
Дмитрий вышел из бара и остановился на крыльце, чтобы отхлебнуть из бутылки. Он сделал небольшой глоток, а потом поднял голову вверх. Он увидел небольшой уличный фонарь. Вокруг него вились ночные мотыльки. В своём стремлении к свету они совершенно потеряли голову и стукались теперь о раскалённую стеклянную твердь, обжигая свои тончайшие крылья, и через какое-то время, падая на асфальт.
Кого ты мог спасти? Неужели ты возомнил себя Богом? Решил, что должен стоять около фонаря с сачком и отлавливать их? Но они всё равно будут просачиваться через сетку, и лететь туда, где им суждено сгореть.
Савелов шёл по улице, отхлёбывая прямо из горла. В лицо ему дул сильный шквалистый ветер, бросая в глаза пыль и песок. Тяжёлый воздух пьянил и путал мысли.
Савелов сошёл с дороги и оказался между каких-то зданий. Под ногами хрустел мусор. Дмитрий шатаясь стал пробираться через него и споткнулся о какой-то мешок. Что-то брякнуло и зазвенело. Чёрт, вроде бутылку не расклюкал, хотя и расплескал.
Не везёт, так не везёт. Савелов попробовал встать, но безрезультатно, тогда он решил не противиться судьбе, поудобнее улёгся на лежащий под ним мешок и продолжил пить.
Ему показалось, что он очень устал. Голова отказывалась работать, и клонило в сон. Он сделал ещё один глоток, и бутылка бессильно выпала у него из рук. Из неё тотчас стали вытекать остатки прямо на штанину Савелову, но тот не обращал внимания. Находясь в полузабвении, он в последний раз открыл глаза и вгляделся в небо, но оно полностью было затянуто тучами. Тогда он закрыл глаза. Сначала перед ним летали какие-то цветные фигуры, а потом всё почернело.
- Так вот, что такое – абсолютная темнота, - промелькнуло в голове у Савелова, и он тотчас же отключился.
КОНЕЦ
В тексте упомянуты спиртные напитки и/или табак, вредные для Вашего здоровья.
Нравится повесть? Поблагодарите журнал и автора подарком.