Из романа "Тайный остров"
1
Семигорье – главное село округи – раскинулось вблизи синего Сухтинского озера, чуть в стороне от главной дороги, на долгом пологом склоне холма. Церковь в окружении тихих могил стоит на вершине, три изогнутые улички – избы с палисадами, сараи, бани, огороды – сбегают в сторону озера… Но до озера улицы не добегают – будто растворяются в травах и кустах водополья…
С холма видны: в одну сторону – воды Сухтинского озера, изгиб впадающей в него речки в травяных берегах, серая дорога вдоль воды, (пересекая речку, большая дорога, сворачивает от озера, огибает холм и село и потом снова приближается к озерной глади); в три другие стороны – невысокие длинные холмы (из Семигорья видны шесть холмов – отсюда, наверное, название и всей волости, и села, ведь оно стоит на седьмом холме). По склонам: поля, крыши деревень, леса, ленты дорог, русла ручьёв и речушек, обозначенные зелёным кружевом береговых кустов…
К 1941-му году Семигорье – центр Семигорского сельсовета, центральная усадьба колхоза «Сталинский ударник» (в нём ещё пять окрестных деревень). Тут же и контора кружевной артели: ведь почти все женщины в округе – от пятилетней девчонки до столетней старухи – кружевницы…
В бывшей Покровской церкви теперь «пожарка»: колокольня – готовая пожарная каланча, а внизу, в самом помещении храма, нелепые в огромном пространстве – телега с бочкой и шлангом, кой-какой пожарный инструмент – вёдра, лопаты, топоры, багры, в отдельной выгородке – сено для мерина. Сам же мерин Соколик, исключенный по старости из колхоза, тихо живёт в отдельном сарайчике рядом с церковью, летом гуляет на длинной привязи там, где определит ему конюх.
Постоянных пожарных двое – однорукий дед Попов, которому предписано наблюдение с колокольни-каланчи за округой и немедленная подача сигнала в случае замеченного пожара, и Оська-поляк – пожарный-конюх.
Такие строгие противопожарные меры приняты совместным решением колхоза и сельсовета после прошлогоднего пожара. Осенью, во время сушки зерна, загорелся овин. Огонь едва на крайние бани не перекинулся, тогда бы уж и селу несдобровать.
Село-то отстояли, а вот несколько тонн зерна – в снопах и уже вымолоченного – напрочь сгорело.
Злого умысла в том, конечно, не было – караульщик, Васька Косой, поддерживавший огонь, просто-напросто уснул, ладно хоть сам не сгорел.
Бригадир, отвечавший за сушку, Степан Бугаев, первым к горящему овину прибежал. Васька, ошалевший от страха, сидел, обхватив голову, под дымящейся стеной. Степан за ворот его схватил, оттащил, пинка под зад дал… Прибежали ещё люди. Пытались тушить… Не спасли зерно.
Когда из района следователь приехал, Степан вдруг и скажи, что это он в ту ночь дежурил. «А вот председатель говорит, что дежурил Василий Ляпин…», - следователь ему. «Нет. Я его подменил. Ваське надо было картошку копать, он же один у матери-то, вот я и подменил». Так ведь и взял вину на себя – отчаянная голова. Пять лет дали. «Ты зачем это сделал-то?», - его спрашивали. А он: «А чего мне? Васька – он убогий, инвалид… Куда ему… А я хоть мир погляжу», - небрежно, вроде бы, говорил Степан.
Отправляясь в городскую тюрьму, оставлял он одних престарелых родителей. Сестра Мария – замужем в городе…
Вот после того пожара и «пожарку» устроили…
Сейчас на звоннице колокольни и сидят Николай Иванович Попов – старый моряк, участник Цусимы (вместо левой руки у него культя до локтя); Осип Поляков, внук ссыльного поляка – длинный, худой, с вытянутым унылым лицом кадыкастый парень (пора бы уже и мужиком быть, да всё жениться не может,); и присоединившийся к ним любитель умной беседы и коллективного газетного чтения очкастый ветеринар Глотов. Он умеет строить смешные рожи или же напускать на себя важность, так что, бывает, и не поймёшь всерьёз он что-то говорит или шутит. Однако же – человек уважаемый, в городе учёный.
Читают, кажется, «Известия»…
- Да не части ты, Сано! - ругнул дед Попов ветеринара. - Помедленнее, да внятно читай, а то шамкаешь… Как…
- Сам, ты, Николай Иванович, шамкаешь, - огрызнулся Глотов, но читать стал медленнее. Попов довольно кивнул и стал особо внимательно слушать «про япошек»…
- Севернее Самшуя, - (Глотов успел тут вставить «ух ты!» и подмигнуть Полякову), - продолжаются бои около Лубао. В этих боях японцы потеряли двести человек. К юго-востоку от Кантона японский отряд в четыреста человек атаковал китайские позиции в окрестностях Шэньчуня, - (и опять «ух ты» вставил и подмигнул, Оська усмехнулся в ответ, а старик ничего не заметил). - После боя, длившегося всю ночь, атакующие вынуждены были отступить…
- Ишь ты, огрызаются китайцы-то… А нам дак наваляли япошки… - заговорил снова Попов. - Обидно – мы по ним палим, не достаём, а они кажный раз – точное попаданьё…
- Ну, завёл опять … - Глотов прекратил чтение. - Скажи ещё, что рис не вкусный.
Николай Иванович Попов, два года после Цусимского сражения пробывший в японском плену, часто вспоминал то время, ругал «морское командование» и «японскую крупу», то есть – рис…
- А тебя бы два года той крупой кормили! - ругнулся он на Глотова. - Оська, там не пора ли склянки-ти бить? - Полякова спросил. (Это председатель колхоза Коновалов ввёл – в шесть утра, потом в девять, в полдень и далее через три часа до девяти вечера «бить часы», чтобы «дисциплинировать тружеников колхоза»).
Осип достал из кармана штанов часы с откидной крышкой (говорят, что часы ещё его дедом из Польши привезены), неторопливо нажал рычажок сбоку; не сразу, будто подчиняясь неторопливости владельца, часы откинули крышку…
- Нет, не пора, пятнадцать минут ещё…
И продолжилась политическая беседа:
- Вот мы с немцами договорились, мировую подписали, а японцы с китайцами – никак. Не хотят мира япошки! – говорит старик Попов, щёлкая при этом пальцем по газете.
- Гитлер – хитрый лис, обведёт Сталина… - говорит многозначительно Глотов, будто знает что-то такое, чего не знают другие.
- Ты это брось… - недовольно бросает Попов. - Хитёр Гитлер, да ведь и Сталин не глуп!
- Дай-ка, Александр Петрович, твоих-то покурить, - смущенно просит Оська Поляков у ветеринара, который вчера вернулся из города с районного совещания и привёз «Казбек»…
- Тут дак и Александр Петрович, а то дак всё – Сано, Сано… - недовольно бормочет Глотов, напуская на себя смешную обиженность, перебирая губами, будто бормоча что-то ещё. Достаёт портсигар, неторопливо раскрывает.
Оська двумя плоскими пальцами, с жёлтыми от курева ногтями, достаёт папиросу, прикуривает, опять смотрит время, берётся за верёвку, привязанную к языку маленькому колокола.
- Только что говорил – пятнадцать минут… - удивляется Глотов.
Оська только отмахивается, не выпуская папиросу изо рта, дёргает верёвку. Дребезжащий звук скачет по селу, по ближним полям, будто вязнет в кустах у леса и у озера.
- Вот кто велел большой-то колокол скидывать? Мешал он им… - недовольно кряхтит дед Попов. - Это ж недоразумение, будто чугунок треснутый брякочет, - говорит ещё о звоне маленького колокола. И, отмахиваясь от табачного дыма: - Нашли место дымить! Церковь ведь тут…
- Нету больше церкви, - твёрдо и даже, вроде бы, зло ответил Глотов. - Пожарка тут у нас, - с видимой даже издёвкой добавил.
Разорённая церковь – боль старика Попова, да тут и он не волен что-то сделать… Хоть алтарь запер, хоть иконы по добрым рукам раздал…
А большой колокол скинули «сельсоветчики» и комсомольцы ещё лет десять назад – в тот же год закрыли церковь, был арестован и выслан, как говорили, куда-то «на Печору», священник отец Анатолий и образован колхоз… На колоколе была медаль с изображением Императора Александра – тем, видно, и не угодил. При падении колокол раскололся. Осколки и мелкие колокола-подголоски куда-то увезли… (Говорили, что из колокольного металла делают тракторы, но никто до сей поры в Семигорье тракторов не видывал). Оставили вот этот один маленький колокол – «для сигнализации»…
Шесть дребезжаще-звенящих ударов. Шесть часов вечера.
Все трое смотрят на округу… Озеро всё в золотистых солнечных чешуйках. Безветрие. Ласточки высоко стригут воздух острыми крылышками. Возвращаются с работ колхозники. Одна бригада припозднилась – домётывает стог за «косминским» лесом. Без понукания тянется от дальней выгороды по прогону колхозное стадо, и пастух Кукушкин во всепогодном плаще дремлет, покачиваясь на вислобрюхой лошадке. Из-за ближнего леска мальчишка-пастушок гонит овец и коз. В палисадах и у могилок вкруг церкви цветёт сирень, сладкий дух её к вечеру становится ещё ощутимее…
- Пойду стадо принимать, - говорит ветеринар.
- Пойду мерина заставать, - говорит Оська-поляк.
И оба уходят. Николай Иванович Попов остаётся. Он вспоминает годы, когда, как и все мальчишки за счастье считал побывать на этой колокольне, дернуть за верёвку, привязанную к языку большого колокола, оглохнуть от праздничного перезвона… Да, другая жизнь, совсем другая пришла. Будто и не было детства, молодости, будто уже и не он служил на военном корабле, был в далёкой Японии, видел, возвращаясь из плена, Китай, Сибирь, Урал, Москву…
Вечер сегодня тихий. Завтра, в воскресенье, «на обещанный» – шумно будет, вся округа соберётся.
Престольный-то у них Покрова. А «обещанный» – Всех Святых праздник.
(В каждой деревне или селе издавна «по обещанию» справляют какой-либо церковный праздник)…
«Церкви нет, а праздник остался? Вот как! - удивился в себе старик. - А без церкви дак чего – фулиганство одно!..»
Дед Попов ещё долго сидел на колокольне один… Смотрел и ничего не видел – вспоминал, думал…
Это теперь лучше не упоминать, а раньше не скрывали – все знали (да и сегодня помнят) – в семье Поповых в каждом поколении монахи были. Или кто-либо из братьев, или дочь в монастырь уйдёт. Были и иеромонахи среди них (от того, может, и фамилия – Поповы – пошла). И у него брат был монахом – умер уже. Вот и сам он – не монах, а всё ж, как инвалидом в Семигорье вернулся – всё при церкви. Раньше сторожем, теперь вот так получилось… Да что ж делать-то? Его и батюшка-страдалец отец Анатолий, перед тем как забрали его и церковь закрыли – благословил, просил, чтобы он при церкви оставался, по возможности хранил от осквернения алтарь. И дед Попов никого в алтарь не пустил, запер на замок да и всё – кладовка, мол, там. Иконы, какие смог, тоже прибрал, многие из них разобрали по домам бывшие прихожане…
Старик отбил девятичасовые «склянки», постоял ещё, посмотрел на розовеющее в закатном солнце озеро, на зарождающийся туман, тонкие пряди которого начинали свиваться над водой, на всю эту округу, поля которой исходил он с косой и плугом ещё до призыва на морскую службу, тропки которой в детстве уминал босыми пятками…
Спустился с колокольни, привычно управляясь одной рукой, запер низкую деревянную дверь большим навесным замком. Пошёл вокруг церкви, мимо и между могил.
В кустах возня и смех. Ясно: парни сирень рвут. Николай Иванович особо не ругался, лишь бы не баловали, могилы не трогали. Но сейчас увидел на примогильной скамейке парня и девушку. Как положено – его пиджак у неё на плечах, и рука его тоже на её плечах, и что-то шепчет ей в ухо, а она его веточкой сиреневой по губам…
Услышав шаги старика, девушка сорвалась с места.
- Да, подожди, - парень её удерживал за руку. - Чего тебе, дед? - к старику обернулся.
- Да мне-то ничего… Это вы другого места не нашли… Ты, вроде, не наш… С Космова, что ли?
- Не твоё дело, дед, - огрызнулся парень и побежал за вырвавшейся всё-таки девушкой.
- Я вот тебе дам – не твоё дело! Вот парням-то, скажу – наваляют. Ишь ты… - недовольно бурчал старик, короткими шажками подвигаясь по тропке между могил.
«А девка-то, Валька, что ли, Костромина? Похоже, что Валька… Ох, быстро растут – давно ли соплюшка тоже была. С дедом-то её, с Андреем, смеялись, что вот бы Ванька-то взял бы Вальку – породнились бы… А она, вон, с каким-то уж жмётся. Да это вроде Митька – бухгалтер кружевной артели… А Ванька так о девках и не думает, а ведь… Сколько же ему получается-то?.. Иван, отец его, в конце семнадцатого приходил. Значит, этот-то Ванька – с восемнадцатого. Сколько это получается-то?.. Пора. Пора уж жениться-то ему… Да ведь и я такой же был. Все мы, Поповы, такие… Да…»
Вот и могила дружка его Андрея Костромина, с деревянным тёмным крестом. Пятнадцать лет, как в могиле Андрей, одногодок его… «А я вот зажился… А и хочется пожить-то. Помирать пора, а хочется…»
«А вот и Александра Харитоновна моя… Вот и ты…», - к могиле жены подошёл, постоял, прошептал что-то, кивнул. Дальше пошёл…
2
Озеро нынче спокойное. А бывает – подует дольник-ветер вдоль озера (оно вытянуто, как щука, с юга на север), разгонит волну – страшно…
Иван Попов спускается по заогородной тропке к озеру. Вечереет. И долго ещё и после зорьки будет витать миражный, забелённый туманом, свет. Потом на краткий миг стемнеет – и снова заря, уже утренняя…
Роста Иван небольшого, но плечистый, ладный, волосы светло-русые, глаза серые – летом до голубизны выгорают… Мать его, Катерина, бывает, глянет нечаянно, ахнет – отец же вылитый! На деда своего – Николая Ивановича – тоже похож.
Семилетку Иван не кончил (семилетняя школа помещается в том же доме неподалёку от храма, где раньше была церковно-приходская). Из-за ерунды вроде и получилось-то, а – наотрез: не пойду больше и всё тут!
Учился Иван не очень хорошо, но школу любил, старался. В одном с ним классе учился Митька Дойников. Тот вроде и не старался, а отличник был, на лету всё схватывал. В любых делах – Митька заводила. А насмешник такой, что не дай бог на язык ему попасться. Ванька попался.
В пятый класс он пошёл в пиджаке, перешитом матерью из старого отцовского. Радовался – настоящий пиджак, как у взрослого!.. И чего Митька смешного нашёл – давай смеяться, пальцем тыкать: «Батькин пиджак, батькин пиджак!» (А Ваньке особенно обидно от того, что отца-то своего он в глаза не видывал). Смеётся Дойников да ещё такие рожи корчит, что и весь класс – впокатушку. Ванька и сорвался, убежал. И с тех пор в школу – ни ногой. Хоть мать и силком заставить пыталась и со слезами: «Не позорь меня перед людьми. Скажут – безотцовщина, дак и не выучился…» Даже директор школы Антон Сергеевич приходил, и с матерью и с ним разговаривал… Нет, не стал больше Ванька учиться. В колхоз работать пошёл. С тех пор – все работы прошёл. Сначала отправили его со «старшИм» огород пахать (на колхозном огороде сажали картошку, морковь, огурцы, капусту). Гряду пахать – это не как поле под жито, надо лошадь левее плуга держать. Вот он, Ванька, и направлял её, а старшой плуг вёл…
Потом уже Иван сам и боронил, и поле пахал. Приметил председатель его тягу к механизмам – на конную молотилку поставил. Тут уже двое парнишек лошадей подгоняют, а он за старшего – снопы на барабан подкладывает, когда нужно механизм смазывает, настраивает… Так вот уже несколько лет у него и идёт работа в колхозе – весной пашет, летом косит траву на конной косилке, потом зерновые (ячмень, рожь, овёс) косит, потом, осенью, он же и молотит на конной молотилке. (Часть зерна в колхозе сушили и молотили по старинке – в овинах, цепами), зимой – вывозил в поле навоз, возил сено, дрова… Всё у него хорошо получалось, всё ему нравилось в этой работе, и не жалел Иван, что из школы ушёл.
С девушками он, и правда, не гулял. Как в школе ещё в Вальку Костромину влюбился – так ведь на других и не смотрел, а и ей-то сказать не мог. Не то что сказать – выдать себя хоть чем-то боялся… А она в последнее время с Митькой Дойниковым гуляет…
Года два назад, весной, Ванька (да и все кто не поленился) хорошо рыбы взял. Сети прямо на водополье (заливаемом в половодье луге) ставили, рыба в считанные минуты сети забивала, успевай освобождать и снова забрасывать.
И поехали удачливые рыбаки-семигоры в город, на базар, рыбу продавать. Иван в том числе. Хорошо заработал. Там в городе и купил гармошку. Почти что все деньги на неё и извёл.
Мать узнала – только руки развела, хотела хлестнуть его мокрой тряпкой, да махнула, отвернулась, ушла… Отец-то его, муж её – тоже играл, продала она гармонь, когда одна с дочерью и сыном осталась…
Иван быстро на гармони играть выучился. Может, для того больше и выучился, чтоб с пляской не приставали – не умел он плясать, стеснялся…
Но, что бы причиной ни было – а играть любит. Ах, как гармошка ему нравится! Розовые меха, перламутровые кнопки, кожаные ремни, податливый его пальцам голос… Всю душу его гармошка выпеть может. И ведь никто не учил. Сам, на слух, любую мелодию (не только под пляску, но и песни) подобрать может…
Тропа петляет среди ивовых кустов и зарослей осоки. Взлетел из травы голенастый с длинным кривым клювом кулик. Слышны пронзительные крики чаек впереди, на озере. Стрекозы перелетают со стебля на стебель, зависают в воздухе, их так много, что кажется, это они своими слюдяными, синеватыми, взблескивающими на солнце крылышками и делают лёгкий ветерок…
Иван вышел на берег, столкнул на воду лежавшую в траве плоскодонку, влез, вставил вёсла в уключины, погрёб.
И ещё долго шуршали вёсла и борта о хвощи и осоку, пока лодка не вышла на чистую воду.
Солнце садится в заозёрный лес. Вода – лазоревая, розовая, сиреневая…
Сеть поставлена от прибрежной мелкоты (от того места, где заканчивалась озёрная трава) вглубь озера, к середине, натянута между двумя крепко вбитыми в глинистое дно батогами. По верхнему краю сетки – берестяные поплавки, по нижнему – грузила (две тяжелые ржавые гайки от какого-то механизма и старинные – из обожженной глины с камнем внутри).
Сетку Иван не снимал – только проверял, склонившись, поднимал кусок сети, вынимал рыбу. Всё больше лещ, но вот и щука, вот и хищные горбатые окуни, вот и царь-рыба – нельма.
… Так бывает на озере – туман сгущается вдруг, внезапно, такой, что не видишь пальцев собственной вытянутой руки.
Да где же берег-то? Уж какой бы ни был туман, а в своём-то озере не заблудится ведь семигор…
Но не шуршат вёсла осокой – будто не к берегу, а дальше в озеро плывёт Иван.
И вдруг лодка упёрлась в берег. Он потыкал веслом, раздвигая туман, вылез, поддёрнул лодку за носовую цепь. Звуки будто вязли в набухшем воздухе – не слышен ни плеск воды, ни звон цепи.
Еле виднелись вблизи кусты, деревья… Иван не узнавал место.
И тишина. Тишина такая – будто мхом уши заложило.
Но что это?.. Звук – сперва далёкий, потом ближе, ближе. Голоса… Поют что ли? Молятся?.. Церковь. Ворота в неё открыты, а там огоньки свечей и негромкое, торжественное пение. Да что же это за церковь-то? Такой и не видывал. Иван поднялся от воды, приблизился к храму, но дальше, за порог, не может и шага сделать. И к нему вышел монах, старый, весь в чёрном и кресты белые на одежде, а за ним ещё шестеро в монашеской одежде стоят, опустив очи долу…
- Опять враг на Русь пришёл. Будем молиться. А ты иди и не бойся. Иди! Бог с тобой, Иван… Вернёшься – вместе помолимся, - молвил старец.
И снова всё стало расплываться, глохнуть, исчезать, затягиваться туманом.
… Говорят сказки, мол, был остров посередь озера – с монастырём на нём. Пришли в смутные времена воровские люди в их места – деревни, сёла, храмы Божьи грабили, узнали и про монастырь на острове. Решили, что уж там-то, в защищённом водами озера монастыре – богатства несметные хранятся. Собрали все лодии в прибрежных деревнях, поплыли к острову.
И узнали монахи о приближающихся врагах. А было монахов тех семеро вместе с игуменом. И молились они. И когда вступили враги на остров, вдруг не стало ни острова, ни монастыря, ни монахов, ни воровских тех людей… И лишь на великие церковные праздники или же перед великой бедой открывается тот остров чистому душой человеку…
Иван вернулся к лодке, столкнул на воду, поплыл. Туман расступился. Да вон и берег, вон и село!
Вернулся домой. А всё, как бы, не в себе был, всё понять не мог – виделось ли ему или же на самом деле всё было…
- Где ж ты столько времени был-то? - мать заругалась. - Я уж хотела мужиков поднимать.
Иван на часы-ходики глянул – было пять минут пятого уже нового дня – 22 июня 1941 года.
- На озере, сеть проверял…
- Да где же рыба-то? - мать всё успокоиться не могла. - Где ты был-то, Ванька?..
- На озере, - повторил он. - Рыбу-то я оставил в лодке. Я сейчас!
- Да сиди уж…
Но он уже выскочил из избы.
3
На рассвете 22 июня, в день Всех Святых в земле Российской просиявших, армии Германии и её союзников перешли границу СССР. Авиация немцев бомбила советские города… Что толкнуло Гитлера и его окружение на этот шаг? Почему не остановил их печальный опыт прошлых нашествий?..
О глубинных причинах такого решения (германский комплекс империализма; вековая борьба Запада-«Ветхого Рима» с «византийским» Востоком, выразившаяся в немецком же устойчивом выражении «дранг нах Остен», или даже особенности характера Адольфа Гитлера, или всё это вместе) – можем только догадываться.
Но ещё в «Майн Кампф», надиктованной в начале двадцатых годов и опубликованной в 1926 году, Гитлер говорил: «Только с Англией в качестве союзника, с прикрытой спиной, можно начать новое германское вторжение в Россию». Значит, и думал уже о неизбежности войны с Россией и даже размышлял о том, при каких условиях можно эту войну начинать. В двадцатые годы…
И придя к власти, этих планов, конечно же, не оставил. «Мирный договор» 1939 года и для Гитлера, и для Сталина был лишь паузой перед неизбежным столкновением. Но не мог Гитлер напасть на Россию, имея за спиной Великобританию, как активного (именно активного) противника. Значит, нужно было заручиться гарантией в том, что британцы не станут вести активные боевые действия против Германии (о «союзничестве» с Британией речи уже не было).
И Гитлер такую гарантию получил. («Второй фронт» был открыт лишь в 1944-м, когда разгром Германии был неизбежен). Британцы, как и накануне Первой Мировой (тогда правительство Великобритании заверило немцев, что Британия останется нейтральной), продемонстрировали мастерство двойной игры: гарантировав Германии относительно спокойный тыл, они подтолкнули Гитлера на Восток.
Из различных, в том числе и весьма достоверных источников советская разведка знала о достигнутой между Германией и Великобританией договоренности.
К концу 1940 года руководство Германии завершило стратегическое планирование войны против СССР. Замысел предстоящей войны и общие указания по порядку действий были изложены в директиве № 21 от 18 декабря 1940 г., получившей наименование «Барбаросса».
Тогда же, в конце 1940-го, Сталин читал эту переведённую на русский и отпечатанную в двух экземплярах директиву.
«… Главному командованию опираться на следующие соображения.
I. Общий замысел.
Главные силы русских сухопутных войск в Западной России необходимо уничтожить смелыми действиями проникающих далеко на вражескую территорию танковых клиньев, не допуская отвода боеспособных войск противника вглубь страны. Посредством быстрого продвижения наших войск нужно выйти на линию, из-за которой русские ВВС не смогут осуществлять налеты на объекты на территории Германского рейха. (Именно поэтому столь важно было уже в 1941 году, в дни, когда многим казалось, что план «Барбаросса» успешно выполняется, нанести бомбовые удары по Берлину, что и сделали советские лётчики). Конечная цель операции – создание щита, разделяющего азиатскую и европейскую части России на главной линии Волга-Архангельск. В этом случае объекты последнего промышленного региона, который останется в распоряжении русских, Урала, могут быть в случае необходимости уничтожены Люфтваффе. В ходе этой операции русский Балтийский флот будет быстро лишен своих баз и соответственно не сможет далее принимать участия в боевых действиях. Эффективное вмешательство русских ВВС должно быть предотвращено с самого начала операции путем мощных атак против них.
II. Предполагаемые союзники и их задачи.
На флангах нашего оперативного пространства мы можем рассчитывать на взаимодействие и на участие в войне с Советской Россией Румынии и Финляндии. Определить, каким именно образом вооруженные силы этих двух стран будут действовать под немецким командованием и когда они вступят в войну, является задачей Верховного командования Вермахта, которую ему надлежит выполнить в разумные сроки и доложить об этом.
Задача Румынии будет состоять в том, чтобы связывать действия вражеских войск на ее участке и оказывать помощь в тыловых районах.
Финляндия будет прикрывать передвижения северной немецкой группы войск, которая выступит с территории Норвегии (части 21-й группы), а затем будет действовать во взаимодействии с этими войсками. Уничтожение противника на полуострове Ханко также станет обязанностью Финляндии. (Именно северной группе германских войск не удалось выполнить задачу, поставленную планом «Барбаросса». А вот финны сыграли гораздо большую роль, чем отводил им Гитлер).
Следует предполагать возможность использования шведских железных и автомобильных дорог для переброски войск северной немецкой группы самое позднее к моменту начала операции.
III. Проведение операций.
В районе предстоящих боевых действий, разделенном Припятскими болотами на южный и северный участки, основной упор должен быть сделан на северный участок. Здесь должны будут действовать две группы армий. Южной из этих групп – в центре общего фронта – ставится задача прорыва наиболее мощными танковыми и моторизованными соединениями из района Варшавы и к северу от нее на территорию Белоруссии и уничтожения дислоцированных там сил противника. Так, сильным подвижным частям должны быть созданы условия для поворота на север. Здесь в тесном взаимодействии с северной группой армий, наступающей с территории Восточной Пруссии на Ленинградском направлении, немецким войскам предстоит уничтожить силы противника в Прибалтийском регионе. Только после достижения вышеизложенных целей, за которыми предстоит захват Ленинграда и Кронштадта, следует продолжить наступательные операции по овладению важнейшими линиями коммуникаций и ключевыми оборонительными узлами на пути к Москве. (Не в этом ли тоже причина столь упорной обороны Ленинграда? В конце-концов – овладей немцы Ленинградом – победа всё равно была бы за нами…) Только неожиданно быстрое крушение сопротивления русских может послужить оправданием попытки достигнуть двух главных целей одновременно. Наиважнейшая задача 21-й группы в ходе операций на Востоке заключается в защите Норвегии. Имеющиеся сверх этого силы (горный корпус) следует использовать в первую очередь для прикрытия района Петсамо и его рудников вместе с Арктической трассой, а затем во взаимодействии с финскими войсками они будут продвигаться к Мурманской железной дороге и перережут пути поступления снабжения в район Мурманска. Возможность использования для такого рода операции более крупных немецких сил (от двух до трех дивизий), выступающих из района Рованиеми и южнее, зависит от готовности Швеции предоставить для таковой переброски шведские железные дороги. (К вопросу о нейтралитете Швеции: осенью 1941 года король Швеции Густав V Адольф направил Гитлеру письмо, в котором пожелал «дорогому рейхсканцлеру дальнейших успехов в борьбе с большевизмом»; нейтральная Швеция уже и свой немалый вклад внесла в эту борьбу: в первые же дни войны через территорию Швеции была пропущена германская дивизия для действий в Северной Финляндии. И хотя, действительно, немецкие войска (во всяком случае – открыто) больше не передвигались через территорию нейтральной Швеции – через её территорию развернулся транзит немецких военных материалов в Финляндию; немецкие транспортные суда перевозили в Финляндию войска, укрываясь в территориальных водах Швеции, причем до зимы 1942-43 г. их сопровождал конвой шведских военно-морских сил. Торговля Швеции с нацистской Германией достигала 90 процентов всей шведской внешней торговли. С 1940 по 1944 год шведы продали фашистам более 45 млн. тонн железной руды. Уже в 1944 году, когда исход войны ни у кого не вызывал сомнений, немцы получили из Швеции 7,5 млн. тонн железной руды). Основная масса финской армии будет иметь задачей, в соответствии с продвижением, достигнутым северным крылом немецкой армии, связать максимальное количество русских войск наступлением к западу – или с двух сторон – от Ладожского озера. Финны также захватят Ханко. Группа армий, развернутая к югу от Припятских болот и действующая из района Люблина, должна будет сконцентрировать главные усилия на продвижении к Киеву, чтобы ее сильные танковые соединения вышли во фланг и в тыл русским войскам, смяв их и окружив до отхода к Днепру. Немецко-румынская группа на правом фланге будет иметь следующую задачу: защита румынской территории и, таким образом, прикрытие южного фланга всей операции; связывание сил противника на данном участке фронта во взаимодействии с северными частями южной группы армий; затем по мере развития ситуации, осуществление второго броска и таким образом – во взаимодействии с ВВС – недопущение отступления противника в порядке за реку Днестр. После того как будет сломлено сопротивление противника к северу и к югу от Припятских болот, в ходе преследования неприятеля предстоит обеспечить выполнение следующих задач: на юге необходимо как можно скорее овладеть Донбассом, являющимся важнейшим районом с точки зрения военной экономики; на севере нужно быстро захватить Москву.
ВВС.
Задачей ВВС станет нанесение, насколько это будет возможно, наиболее значительного ущерба русским ВВС и сведение на нет их способности к эффективному противодействию, а также поддержка операций сухопутных сил на главных участках и направлениях – на участке центральной группы армий и там, где южная группа армий будет предпринимать основные усилия. Русские железные дороги должны либо уничтожаться, либо – в случае наличия наиболее важных объектов в пределах досягаемости (т.е. железнодорожных мостов) – захватываться смелыми действиями парашютных и посадочно-десантных войск.
ВМС.
Во время войны с Советской Россией задача ВМС будет заключаться в обороне немецкого побережья и в предотвращении прорыва каких бы то ни было морских сил противника с Балтики. Поскольку, когда мы достигнем Ленинграда, советский Балтийский флот лишится последней базы и окажется, таким образом, в безнадежном положении; прежде этого следует избегать крупных морских операций. После уничтожения советского флота обязанностью ВМС станет сделать Балтийское море в полной мере пригодным к судоходству, в том числе и для осуществления снабжения по морю северного крыла армии. (Траление минных полей!)
IV.
Очень важно, чтобы все командующие и командиры разъяснили подчиненным, что необходимые меры в соответствии с этой директивой принимаются как превентивные для предотвращения возможности того, что русские займут по отношению к нам позицию иную, чем это обстоит сейчас. Количество офицеров, задействованных в подготовке на ранней стадии планирования, должно быть максимально ограниченным, и каждый офицер должен получать лишь ту информацию, которая необходима для выполнения поставленных перед ним задач. В противном случае возникает возможность того, что о наших приготовлениях станет известно тогда, когда еще не все будет готово для проведения предполагаемой операции. Это повлечет за собой для нас тяжелейшие политические и военные последствия. (Так, в итоге, и случилось. Руководство СССР было в достаточной мере информировано о военных приготовлениях и планах Германии. При этом было сделано всё, возможно, даже в ущерб явной ближайшей пользе, чтобы исключить обвинения СССР в агрессии).
V.
Я предполагаю дальнейшие совещания с командующими в отношении намерений, обрисованных в этой директиве. Доклады о проведении предполагаемых приготовлений всеми родами войск вооруженных сил будут направляться ко мне через Верховное командование Вермахта.
А. Гитлер».
После разгрома СССР планировался захват Афганистана, Ирана, Ирака, Египта, района Суэцкого канала, Индии, Гибралтара, лишение Англии сырьевых источников, осада и прямая интервенция на Британские острова.
После решения «английской проблемы» гитлеровцы в союзе с Японией намеревались путём высадки крупных морских десантов захватить США и Канаду.
Но прежде нужно было в кратчайшие сроки решить и навсегда закрыть «русскую проблему».
Что мог сделать в этой ситуации Сталин?..
Готовиться к войне и стараться оттянуть её начало – что он и делал.
И, конечно же, даже понимая опасность пропустить первый удар, Сталин делал всё, чтобы защитить СССР от обвинения в агрессии. Отсюда и, якобы, неготовность (знали, готовились) к войне, и приказы «не поддаваться на провокацию», как следствие – поражения первых месяцев войны.
Да, Сталин понимал, что, скорее всего, первая линия обороны станет жертвой, якобы, нерешительности (лично его, Сталина, якобы, нерешительности) в первые часы и даже дни войны. Он сознательно шёл на эту жертву (сознавая и все обвинения, которые, рано или поздно, тайно или явно, падут именно на него)…
21 июня, когда немецкие войска уже были развёрнуты для наступления, в войска западных округов СССР поступил следующий документ:
«1. В течение 22 – 23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.
Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.
3. Приказываю:
а) В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) Перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) Все части привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.
Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
Тимошенко.
Жуков».
* * *
Над озером, над заозёрным глухим лесом, над Семигорьем, над миром вставало солнце, разгоняло ошмётки тумана.
Иван спустился по росяной тропке к воде. Всмотрелся в озёрную даль, хоть и знал, что не увидит там ничего особенного: зелёный шёлк осоки, вода, чайки и утки на лёгких волнах, тёмная полоса дальнего берега…
Взял мешок с рыбой. Пошёл домой. Но по пути свернул к церкви, к деду Николаю.
Дед в сторожке при церкви и кладбище живёт. Толстые липы и берёзы над могилами затеняют кладбище, сирень опьяняет запахом…
Иван не хотел будить деда, положил две рыбины на крыльцо и пошёл прочь. Но сообразил, что рыб могут утащить вороны, которые во множестве сидят на макушках старых деревьев или вон та чёрная с рыжими подпалинами собака, неизвестно чья и откуда тут взявшаяся…
Он вернулся к сторожке, дёрнул дверь. Она подалась, сразу пропуская в единственную комнату: окошко напротив двери, под ним топчан с раскинутым старым тулупом, стол сбоку. В углу над столом икона. Дед на коленях. Молится.
Поднялся тяжело.
- Чего ты? - Глянул на ходики, подумал сразу – не пропустил ли время для первых «склянок». Не пропустил.
- Вот, дед. Рыба… - И, помолчав, добавил: - Дед, а я ведь, кажись, на острове был сегодня.
- На каком? Зачем?
(В озере было несколько небольших пустынных островков, на которых разве только захваченные непогодой рыбаки иногда ждали спокойной воды).
- На том… На тайном…
Старик посмотрел на него, недоуменно сперва. Потом нахмурился, потом бороду почесал.
- И чего же видел там?
- Святых видел. Сказали, война будет.
- Ну, не знаю… Давай рыбу-то, спасибо… Много взял, молодец, - похвалил, кивнув на мешок.
А когда ушёл внук, пал на колени, зашептал молитву истово – ведь и сын Иван этих монахов видел. Перед тем, как ушёл из дома насовсем…
Сын его, тоже Иван, отец Ивана, ушёл ещё на «германскую» (только по весне женился, а в августе забрали), жена дочку первую уж без него, но в положенный срок родила. В семнадцатом Иван вернулся. На две недели только и приехал. На гармошке поиграл, дочь на руках подержал, посенокосить успел и снова ушёл. Когда уж прощались, тоже сказал тихонько вдруг: «Батя, я на острове был… Молятся там…» И ушёл. Через полгода письмо. «Погиб за рабоче-крестьянскую власть». А ещё через три месяца родила Катерина сына, которого тоже Иваном назвали…