Отец мой по полгода крутился в морских экспедициях. В те редкие дни, когда он появлялся домой, мать призывала его восполнить пробелы в моём воспитании, так как самой ей со мной было уже не справиться.
-Твой сын много рисует, - говорила она с возмущением, - но где он пропадает между 9-ю вечера и часом ночи? Не сходить ли тебе в художественную школу?
В школу мы отправились к 6-ти вечера. Я остался рисовать в классе, а отец зашел в кабинет директора. Я рисовал почти всю ночь. Вернулись домой к пяти утра на такси, предварительно подбросив Георгия Николаевича на Гороховую. Выпили они с директором за разговорами много. Мать с покрасневшими от бессонницы глазами набросилась с порога:
-Вы что, сдурели? Где вы были всю ночь?
-Не беспокойся, мать. Он в хороших руках. Большая часть его работ идёт сразу в методический фонд. Директор – классный мужик – его уважает.
Папа умер в 1979 году. Рак лёгких. Упокоился на Серафимовском кладбище. Через 4 года после его смерти я, гуляя по Кронштадту, заметил у стенки набережной лейтенанта Шмидта океанографическое судно «Полюс». Захотелось поговорить с людьми, которые много лет работали с моим отцом. У трапа меня останавливает строгий вахтенный:
-Кто таков?
-Я сын Варыгина.
-Сын Михалыча? Мичмана российского флота?
Рука взметнулась под козырёк:
-Проходите!
Год этот был для меня нелёгким. После окончания Серовки я только что вернулся из 2-летней стажировки в Архангельске. Встречи с друзьями, пью, оттягиваюсь. Утром звонок в дверь:
-Анатолий Варыгин?
-Я.
-Пройдёмте.
Отвезли меня в Дзержинское отделение милиции, что напротив Летнего сада. Двое суток били, ничего особенно не спрашивая. На третьи сутки заходит к камеру качок – совейский Рэмбо-Шварцнеггер:
-Знаешь, кто я?
-Нет.
-Твоя смерть!..
-Ну, здравствуй, смерть, - бормочу опухшими и потрескавшимися губами.
-Бумаги сразу подписывать будем, или сначала будем пиздить?
-Какие бумаги? Что такое?
-Ты девочкой-то не прикидывайся. Признавайся, как статуи колотил.
Я от побоев способность соображать сильно подрастерял, и не сразу врубился в суть дела. Меня высадили в перерыве в коридор. Там сидел какой-то худой парнишка, обросший многодневной щетиной и с огромным синяком под правым глазом:
-Тебя тоже по этому делу шмонают?
-Какому делу?
-Да какой-то псих ночью молотком расхреначил 10-15 мраморных статуй в Летнем саду. Господин Романов ежедневно докладывал Брежневу о ходе расследования. Поскольку Шерлоков Холмсов в петербургском розыске не наблюдалось, шерстить начали безработных, алкашей и художников-неудачников. Ты кем работаешь?
-Сейчас я не работаю, а вообще-то я художник-оформитель.
-Ну вот! Безработный художник, значит, неудачник. Кому же ещё статуи колотить?
-Да я-то причём тут? Я только вчера приехал в Питер.
По какой-то из этих категорий я сильно подходил нашим ментам. Однако «Смерть» ждал моего ответа.
-А помолиться сначала можно?
-Можно. Только покороче.
-Короче некуда. Только мне нужно по телефону.
-Это где такой сервис?
-На Литейном.
-Врёшь, на Литейном нет церквей.
-А грехи ведь не только в церквях отпускают. Бывает, что и на дому.
Качок хмыкнул, но к телефону допустил. Никогда в жизни я не говорил в трубку так кратко:
-Сергей? Я тут в Дзержинском. Вызволяй. Можешь не успеть.
С Сергеем мы познакомились, выгуливая собак. У него был великолепный ирландский сеттер. Умнее многих людей, которых я встречал в своей жизни. Сергей был командиром группы захвата в отделе по особо опасным преступлениям. В ситуацию мою проник в один момент:
-Передай-ка трубочку оператору.
Трубку берёт мой Рембо, и я вижу, как лицо его мгновенно вытягивается, и привычное хамство растворяется бесследно:
-Слушаюсь, товарищ капитан. Сделаем. (Мне) Ты свободен. Вот пропуск.
-Э, нет. Как же я домой в 6 утра доберусь? Вы же меня из постели вынули. В карманах – ни гроша. Позолотите ручку на проезд в автобусе.
-Ну ты и наглец, мужик!
Фраза «ты свободен», несмотря на изрядную долю ничем не обоснованной фамильярности её произносящего, чаще всего доставляет человеку такую дозу положительных эмоций, которая вполне сравнима с эмоциями при вручении правительственной награды. Жив!!! И почти здоров. А посему продолжаю квасить.
Потом я устроился на работу в музей. Я ведь как в музей попал? Время было мерзопакостное. После окончания «Серовки» и возвращения из Архангельска с работой всё никак не получалось. Дедок один из Эрмитажа собирался на пенсию – вот она, желанная вакансия. Я уже и с начальством договорился, да дедок чего-то передумал уходить на покой. Не подаёт стервец заявление, и всё тут. Хоть с топором приходи помогать, как Родя Раскольников. А тут ещё по судам тягают. Бывшая-то супружница на алименты подала, а где их взять – алименты – когда работы нет? И потом, что остаётся делать художнику, когда работы нет, а времени свободного – совсем наоборот, девать некуда? –Правильно! Вот я и поддавал. Да так, что дым из ушей шёл временами.
Как-то пошли мы с братом в Артиллерийский музей, насчёт работы справиться. На двери висит объявление: «Военно-морскому музею требуется художник-оформитель». Это нам подходит. Тем более, что к морю у меня фамильная предрасположенность. Вся родня по мужской линии – потомственные моряки. Жар-птицу нужно ковать, пока она не улетела, и мы двинули прямиком в музей. В отделе кадров нас встретили довольно прохладно: «Что же Вы приходите за час до окончания рабочего дня? Начальник уже отбыли. Приходите в понедельник между 9-ю и 10-ю часами утра. Но не позже!». Я пришёл. Встретил меня начальник отдела, Вячеслав Иванович. Диплом посмотрел, по биографии прошлись.
-Работы можешь показать?
-Да нет проблем. Я тут рядом на Васильевском живу.
-Тащи!
Я домой. А там – сплошная обнажёнка, к морю прямого отношения не имеющая. Отбираю, что есть, и обратно в музей. Вячеслав Иванович полистал с непроницаемым лицом, и задал неожиданный вопрос:
-Пьёшь?
-Дык по праздникам, как в народе принято.
-А праздников много?
Красноречиво пожимаю плечами. Что ж тут объяснять, если праздник – это состояние души, а не красный листок в календаре. Потом, когда мы с ним сработались, я понял, что простое и скучное выполнение должностных обязанностей частенько тяготило его, поскольку выпить ему было не с кем. Тут ведь человек должен быть подходящий, а этот параметр из личного дела так просто не вычислишь. Выпивать же в подворотне с незнакомыми личностями для бывшего флотского офицера значит опуститься ниже ватерлинии. Зря что ли пять лет учили ботинки полировать перед построением на юте?
Потом пошли с начальником музея знакомиться. Михаил Александрович сразу спросил Вячеслава Ивановича: «Как у него работы? Смотрели?». Мой работодатель подтвердил уверенным жестом: «Полный порядок!», из чего я сделал заключение, что «казачок» ему вполне показался в роли сына полка. Позже я убедился, что собственно флотских офицеров в музее было трое: начальник музея – каперанг и двое его заместителей - кавторанги, а все остальные сотруднички мужеска пола – бывшие замполиты. Это вносило известное напряжение, ибо длительное нахождение более двух замполитов в одном месте чревато превращением общественно-производственной жизни в сплошное партсобрание с маловразумительными, но очень продолжительными речами. Эти замполиты, назначенные начальниками отделов, и возглавляли у нас Петровский зал, зал Истории революции, Второй мировой войны и пр. Встанет такой оратор за трибуной в привычной позе Козерога, согнёт крючком указательный палец и вещает «истины»:
-Идейно-политическое воспитание советского человека и окультуривание его – это важнейшие дела, и мы однозначно не имеем права их отсрачивать, товарищи!
Одним из заместителей был кавторанг Борис Васильевич Бурковский. Тот самый, что был выведен Солженицыным в «одном дне Ивана Денисовича» под фамилией Буйновского. Сидел кавторанг как шпион сразу трёх разведок, поскольку владел четырьмя иностранными языками. Как вы помните, его там бросили на 10 суток в БУР за то, что залупался перед вохрой, не разобравшись поначалу в сложных правилах зековской жизни. Сам Солженицын о его будущем упомянул довольно мрачно: после этих 10 суток в ледяном бункере, кишащем крысами, когда миску тепловатого супа дают раз в трое суток, обычно недолго болеют туберкулёзом и – на покой. Не знал писатель, что Бурковский выжил всё-таки. На шестые сутки пришла амнистия, и его увезли из бункера сразу в госпиталь, полуобледеневшим трупом. Позже вернули погоны и награды. Более порядочного человека я в жизни никогда не встречал, однако об этом периоде своей жизни Бурковский никогда никому не рассказывал. После лагерей он работал начальником музея на крейсере Аврора, а потом его перевели к нам в музей научным сотрудником.
После передвижной выставки музея в Гавре слушали отчётный доклад заведующего отделом. Он вышел крабом на трибуну и с распальцовкой, серьёзно так говорит:
-Был я тут во Франции, товарищи, с выставкой. На башню лазил Эфиолову. И что я вам скажу... Только у нас в Центральном ордена Красной Звезды военно-морском музее однозначно имеет место настоящая флотская живопись... Не то, что у них там (указывает пальцем за спину в направлении Лувра), или у нас тут (теперь палец указывает на Эрмитаж)... где всякие приссинисты, и по голубым фонáм летают пресловутые эльфы и сифилиты!..
Душевное было собрание, ничего не скажешь. И собрались мы, художники в подсобке отметить успехи советского маринизма на международной арене. Голубые фонá из картона рулонами стояли, прислонённые к стенкам. Ребята и стали наносить на них образные впечатления советского замполита, впервые побывавшего во Франции, пока остальные разливали по стаканам и укладывали селёдочку на маленькие ломтики чёрного хлеба. В самом разгаре творческого процесса нагрянул начальник музея, и, увидёв трёх мудаков за голубыми фонáми и остальных за стаканáми, заревел:
-Вы что это тут развели вакханалию, понимаете?!..
-Что Вы, Михаил Александрович, как можно? Просто мы были на открытом партсобрании, и многое из сказанного на душу запало. Кто такие эльфы мы уже знаем, но даже после консультации с ведущими искусствоведами Эрмитажа так и не смогли определить, кто такие сифилиты. Вот тут сидим и домысливаем...
А вообще говоря, вершины искусства народного слога доступны практически всем. Вот, скажем, наш начальник АХЧ, Самуил Абрамыч, когда в конце собрания спрашивали, есть ли замечания и добавления, всегда вставал и неторопливым напевным речитативом вещал:
-Товарищи! Ну сколько же можно нашим женщинам-уборщицам повторять: «Хлорку нужно сыпать туда, где не ступала нога человека. Людям же однозначно не подойти к приборам, и они вынуждены пользоваться другими источниками!..».
Да и сам начальник музея известен был своими незабываемыми афоризмами. Вот, скажем, на 8-е марта, желая оттенить особую роль и непреходящее влияние женщин на воспитание мастеров искусства, сказал как-то с трибуны:
-Все вы прекрасно знаете, товарищи, что Саша Иверов пришёл к нам в музей мальчиком. Мужчиной его сделала Таня Горнина!
Настоящим праздником души была для меня первая командировка в Крым, в посёлок Песчаное. Там между Симферополем и Севастополем находились санаторий и пионерлагерь флота. Вожатые и воспитатели – все сплошь дети флотской элиты, включая адмиралов. Делать они, конечно, ни хрена не умели да и не хотели. В начале мая мне начальство говорит: «Поедете в пионерлагерь для оформления стендов наглядной агитации. Задание ответственное, не подведите!». Само собой. Что, мы не понимаем?
Бегу я тут же в магазин,
Хватаю поллитровку.
Ты, друг, меня не тормози:
Даёшь командировку!
Мне чёрт не брат и друг не волк,
Ведь ждут меня там дети!
Не откажусь исполнить долг
Я ни за что на свете!
Не зная прикупа я жил,
И вот я еду в Крым.
Пусть здесь я душу заложил,
Но там напьюсь я в дым.
Такие цыпочки меня
Под южным солнцем ждут,
Я не могу терпеть ни дня –
Другие их... (впрочем, ну, это не важно).
Еду, ура!!! Для понта прихватил отцовский китель с погонами и кортик, пофорсить перед местными девками. Приезжаю. Два дня полощет мелкий, противный дождик. Народу – пока никого. Дали мне в помощь команду из десяти морпехов. В службе ведь главное что? –Занять солдата (краснофлотца) хоть каким делом, иначе он тут же начнёт безобразить, ибо народ у нас – известное дело – на выдумки горазд. Начальником у них старшина 2-й статьи Шептун. Ничего парень, только значительность всё время старается изобразить. Хотя с салагами иначе и нельзя. Я тут же послал его за красненьким, знакомство отметить. Пока он бегал, я кителёк напялил, кортик прицепил, а сверху болоневый плащик накинул по погоде. Сели, вмазали по стакану, закурили, добавили ещё и не раз. Матросика повело. Он уже хлопает меня по плечу запанибратски: «Вмажем, Толян!», и всё про подвиги свои у женска пола заливает. –«Конечно вмажем, Серёга,какие вопросы? Жарко что-то стало», - и я небрежно так сдёргиваю плащик. Глаза у Серёги совсем дурными делаются, слабая попытка оторвать задницу от ящика из-под мыла, на котором он так уютно сидел. Рука инстинктивно взметнулась к правому виску:
-Та-рищ капитан первого ранга!..
–Расслабься, воин, мы на отдыхе...
Через два дня дождик кончился, пора приниматься за работу. А нормальный художник должен для инициации воображения перед работой хотя бы стакан принять. Это как разминка для спортсмена, только духовная. С этим, казалось бы, в Крыму никаких проблем быть не должно, ибо кругом сплошные виноградники. Но советская власть непостижимым образом умела создавать проблемы даже в обстановке полного изобилия. Это чтобы мысль человеческая не мельчала. Короче, в магазинах я обнаружил только экзотическое «Чинзано» из далёких, но тоже солнечных краёв. Спрашиваю бабушку:
-Где у вас тут вином торгуют?
-Да тут, милок, достать можно только в трёх местах: Казариновы, Мироновы и Семиониди. У Казариновых подешевле будет, у Семиониди – повкуснее. Самое лучшее у Мироновых, но эти уж так жадны!.. Мироеды, одним словом. По 4 рубля продают, куркули, а нормальные цены – 2 рубля за литр. Да у меня, касатик, купи. Недорого возьму – 5 рублей за баллон (трёхлитровая банка), а если баллон вернёшь, 30 копеек скидка. Мы-то сами помногу не продаём, садик у нас совсем маленький.
Ставлю баллон в авоську, несу домой. Начинаю потреблять. Днём грунтую щиты для будущей наглядной агитации, вечером причащаюсь. Утром башка болит – жить не хочется. И выпил вроде немного. А тут парочка знакомых из Питера подвалили на недельку, путешествуют автостопом. Взяли мы авоськи, пошли вместе за вином. Домик с красной крышей, палисадник. Мелкий пацан что-то копает в садике.
-Привет!
-Здрасьте!
-Дома кто есть?
-Один я.
-Родители когда будут?
-На рынке торгуют, к вечеру будут. А что надо?
-Мне бы вина купить 3 литра, через забор.
-Дяденька, я не могу.
-А в чём проблема? Деньги что ли не знаешь куда складывать?
-Да не... Это знаю. Не знаю я, сколько вам в вино карбиду и воды добавлять на три литра-то.
-Тогда сделаем так. Раз не знаешь, пока не добавляй, я не обижусь. Наливай так, а я тебе ещё рубль сверху приплачу. В следующий раз добавишь вдвойне, а сегодня – без карбида.
Конопатый пацан с сомнением протянул: «Ла-а-дно!», но налил. А я заодно понял, отчего так голова по утрам болит. Другие, говорят, ещё табак добавляют «для крепости». На этот раз повезло, а как быть дальше? Знакомые уехали, оставив на тумбочке записку: «Спасибо за гостеприимство. Good luck & good fuck! Алина и Лёня».
А у меня тут как раз любовница образовалась – дочь генерала КГБ. Может и врёт, конечно, но привередливостью – точно – тянет на дочь генерала. –Не буду, - говорит, - пить вино с карбидом и точка. И для верности выплеснула стакан с вином через открытое окно. Что ты будешь делать? Думай, Толян, думай!
Придумал. Беру этюдник и часам к десяти устраиваюсь поудобнее прямо напротив дома Мироновых. Хозяин, мрачный кряжистый мужик, минут десять косо посматривал, задумчиво строгая какую-то хреновину во дворе. Потом и хозяйка из-за занавески стала с интересом поглядывать и негромко обмениваться впечатлениями со своим супружником. Я малюю, принимая значительные и глубокомысленные позы – ну, чисто Левитан на природе. Хозяин не выдерживает:
-Ты шо тут, парень? Вроде не из местных? В гости што ли к родственникам приехал?
-Да нет. Я, видите ли, любезный, художник. Из Питера. Слыхали? Работаю в Военно-морском музее. А сюда приехал на этюды. Да и нервы подлечить. Она ведь, жизнь в столицах, сами знаете какая – нервная.
-Это так. В столице от нервов и дуба дать можно... Не то, что тут. У местного народа нервов, почитай, и нет. Мрут больше с перепоя. А шо ето Вы тут малюете?
-Это хороший вопрос. Я как приехал да осмотрелся, просто поразился, какой у Вас дом красивый, с петухами на ставнях. Резьба деревянная. Сами делали или на заказ?
Хозяин просто расцвёл: «Ка-нешна сам. Кто тут в нашей глухомани ещё такое смогёт? А не желаете ли винца домашнего испробовать? Жарко ведь». И выносит он мне добрый жбан вина (естественно, без карбида). Вино оказалось действительно отменным, не врут соседи. Прихлёбываю вино и веду дипломатическую беседу:
-Как зовут-то?
-Кузьмичём.
-Хорошее у Вас хозяйство, Кузьмич, крепкое. Умелого человека за версту видно. Руки золотые, талант ведь не пропьёшь!
Заканчивая работу, размашисто пишу на холсте: «Кузьмичу от гл. художника воен.-мор. музея Анатолия В.». После чего царственным жестом сую своё «изделие» в руки обомлевшему от счастья хозяину.
-А как же Вы?
-Я твой дом, Кузьмич, навсегда в памяти сохраню. Такое забыть невозможно
Смахиваю набежавшую кстати слезу, а Кузьмич благодарно бормочет:
-Вы ежели што, дак... не сумлевайтесь. За вином присылайте или сами заходите. От нас не убудет, у нас ево много.
И я присылал морпеха на велосипеде, к багажнику которого был намертво прикреплён 10-литровый бидон. Хозяин жадничать не стал. Соседи сказали, что в столичных музеях такие картины висят по тыще рублей за штуку. Поделив в уме гипотетическую тыщу на 4 рубля за литр, Кузьмич решил, что провернул очень выгодную сделку.
Потом разом приехали пионервожатые – кремлёвский десант. В этот день мы послали за вином двоих морпехов, сменив прежний бидон на 20-литровый. Я к тому времени уже почернел от загара, приехавшие же выглядели просто бледными поганками. На правах старожила приглашаю всех выпить-закусить за знакомство. Костёр развели – впору быка жарить. Закусываем привезённым из столицы. Гитара тенькает в ночи. Я присмотрел одну смазливую деваху. Полапал маленько: всё на месте – без обману (Кстати, как потом оказалось, звали ее Леночкой, и была она дочерью генерала КГБ). Со свежими силами бидон пошёл споро, поехал я за добавкой. –Жди, - говорю, - киска, я вернусь. Приезжаю с вином: нету моей ненаглядной. Увели, суки! Тут я рассвирепел, вино из бидона плеснул в костёр жестом Стеньки Разина, уже попрощавшегося со своей княжной. Что тут началось!.. Шипенье, пар, копоть, все в саже. Сбоку выдвигается шкаф:
-Пиздюлей хочешь, дохляк? У нас в спецназе и за меньшие грехи кису набок сворачивали.
Чувствую, будут бить. Сильно. Против спецназа художнику, утомлённому нервной жизнью в столице, не выдержать. Но тут выходит моя киска из-за хлопьев пепла, как Венера из пены морской. Фигурка ладная, тугая. На бёдрах ни жиринки, груди вразлёт. Отдаю качку флягу с оставшимся вином, напряжение сразу у всех спадает. Мы исчезаем в темноте. Трахнулись славно и не раз. Лежу усталый, покуриваю, глядя в небо, и думаю:
-Интересная штука – жизнь. Только что чуть не отделали, как бог черепаху. А тут, надо же, как всё неожиданно повернулось! Диалектика. Борьба противоположностей.
На празднование Дня Победы подоспел Виктор Неввонен, которого меня в армии прозвал Врубелем. Вот уж где мы нажрались. Всю память стёрли годы и вино. Остались только его стишки:
Мой боевой товарищ Врубель,
Достань заветный рваный рубль.
Не грех сегодня поднажраться,
Всё в жизни раз бывает, братцы.
Мне дорог творческий союз,
Я снова за стакан берусь.
Союзу кисти и пера –
Салют! Виват! Гип-гип ура!
Через пару дней мы с Ленкой поехали в Севастополь. Я взял выходной, хотел посмотреть Херсонес, раскопки. У нас с собой было. Сели на заднее сиденье, выпиваем. Потом она сделала мне минет. Так незаметно и доехали.
Что там самое запоминающееся? Огромный колокол, в который по традиции нужно бросить камешком и слушать медленно затухающий звук. Жарко. Народ всё по кустам разбредается – сплошной бордель:
-Машка, я тебя люблю! Можно я тебя потискаю.
-Какие у тебя вены!.. Вздуваются. Не бойсь, стерильно – новая игла.
-Ну, ширнулись. И хули толку?
-Не торопись, сейчас придут иголки.
Сижу, жду. Лёгкое онемение. Потом прошли три волны от макушки до ног и обратно. Жар в голове и груди. Потом лёгкость. Желание двигаться, летать. Земли под ногами уже нет. Я птица! Не сравнимо с действием алкоголя. Обострённое видение и слух. Краски, звуки гораздо ярче. Запах листика, прелой травы, грибов. Даже после дождя таких острых запахов и красок не ощущал. Горло пересохло. Пить хочется невыносимо. Где-то в далёком островке памяти сохранилось: передозировку молоко снимает. Выпил... очнулся: губы, борода в молоке, лицо мятое – обдолбанный. А приятели улыбаются сочувственно:
-Сейчас ты ходить будешь, а мы – летать!
Потом я остался в пионерлагере на вторую смену, а Ленка уехала в Москву. Она звонила несколько раз. Я позвонил ей перед отездом домой. Трубку поднял мужчина:
-Ты кто?
-Лену можно?
-Лена собаку выгуливает. А вот ты если ещё будешь звонить, в Сибири сгниёшь.
В это время в трубке послышалось, как хлопнула входная дверь, послышался радостный скулёж нагулявшейся собаки и женский голос:
-Кто это звонит, милый?
-Да какой-то конь в пальто. Говорит, из Крыма.
Трубку вырывают из рук:
-Толик, ты?
-Я... но, видимо, не вовремя
-Пустяки. А я две недели назад вышла замуж. Родители посоветовали. (С ехидцей) Говорят, хорошая партия. Перспективная. Да и к тому же, когда-то всё равно надо выходить замуж... Что? Ах, Сибирь!.. Это у них шутка такая. Он у меня работает в КГБ. Души у них с папой родственные.
Вот такие пироги.
Валентин Иванов. Santa Clara 25 ноября 2004 г.