Предисловие
Иные грёзы нам реальней
Законов строгих всех наук.
Так, отголосок песни дальней
Рождает в нас щемящий звук,
И долго в нас царит смятенье,
В котором сплав добра со злом.
Так слёз и грёз переплетенье
Напоминает о былом.
Мне не раз приходилось встречать людей с огромным жизненным опытом, который они щедро передавали окружающим, рассказывая забавные, поучительные, а иногда и страшные своим натурализмом истории. Самым первым рассказчиком такого рода был наш боцман Михеич на СРТ «Неман», где я проходил годовую практику на четвертом курсе сахалинской мореходки. Говорил он неторопливо, взвешивая каждое слово, и потому к слову этому возникало особое доверие, даже если учесть, что моряки и рыбаки – известные мастера приврать, разукрашивая этим самым нашу не очень щедрую на романтику жизнь. Авторитет боцмана у команды был абсолютным, куда там капитану. За глаза поговаривали, что он оттянул немалый срок на Колыме за убийство человека. Но это только поднимало нашего справедливейшего Михеича в глазах команды, поскольку человек тот, скорее всего, был гнусным сморчком, доносчиком и паскудой.
Что нужно талантливому рассказчику? Правильно, заинтересованный и терпеливый слушатель, который способен своим воображением достроить недостающие детали закрученного сюжета, не перебивая рассказчика слишком часто своими глупыми вопросами. Но еще больше повезет рассказчику, если он встретит слушателя, способного толково изложить этот сюжет на бумаге, выправив рваную логику устного рассказа в неторопливом бдении над чистым листом бумаги. К моменту встречи с моим рассказчиком я уже имел некоторый опыт описания таких сюжетов, опубликовав свои морские рассказы.
С Анатолием Варыгиным мы встретились впервые на вечере бардов в Пало Алто, посвященном памяти Владимира Высоцкого, где я спел свою песню на стихи Высоцкого и прочитал стихи, посвященные российским бардам. Анатолий сидел на полу по-турецки, а рядом лежала в черном футляре 12-струнная гитара. Пел он Высоцкого проникновенно, выдерживая все необходимые паузы и интонации, чего так часто недостает мне самому. В перерыве он подошел ко мне, и с этой минуты я почувствовал, что между нами есть что-то неуловимо общее, притягивающее нас друг к другу.
- Толяныч! – протянул он мне руку, и я понял, что звать его иначе может только человек, который решил недолго, если не навсегда испортить с ним отношения.
Рассказы не замедлили появиться чуть позже, во время рыбалок. Первый же из них – «Грустные музы Союза» - в котором рассказывается о детстве, наполненном оружием, показал это общее. У меня тоже есть рассказ «Детские игрушки» о детских годах, проведенных в военном поселке на Сахалине. Разница нашего восприятия оружия заключается лишь в том, что у Варыгина оружие – это только предмет зависти и восхищения, в то время как у меня отмечается, что в нашей школе было несколько покалеченных детей: один выжег глаз, разбирая взрыватель от мины, у нескольких оторваны пальцы при запуске «хлопушек», а мой одноклассник Колька Иванов погиб на глазах, когда мы высыпали в костер на пустыре снаряды от авиационной пушки. «Хлопушка» делается так. Берем патрон от карабина, пропиливаем сбоку напильником отверстие, к которому нитками приматываем две спички, чтобы головки их находились напротив отверстия, и готово. Теперь нужно чиркнуть спичками о коробок и подбросить «хлопушку» повыше. Это было нашей постоянной забавой на пионерских кострах, когда в темноте не видно было, кто именно запустил «хлопушку». Относительно безопасно было только когда запускается холостой патрон, но это бывало редко, и после взрыва «хлопушки» обычно слышался свист пули, пролетающей в случайном направлении. Тонкость здесь была в том, что если пропиленное отверстие оказывалось малым, то порох в полете не воспламенялся. Если же оно оказывалось слишком большим, то «хлопушка» взрывалась прямо в руке, отрывая один, а то и два пальца сразу. К тому же мой рассказ заканчивается совсем не оптимистически, поскольку значительная часть моих сверстников пошла по детским колониям за кражу оружия со складов.
На рыбалку мы приходили хорошо экипированные, забрасывали удочки и начинали распаковывать рюкзаки. Устанавливали два раскладных кресла и столик, выкладывали снедь на столик, термосы с чаем ставили рядом на траву, а бутылки с вином в тень. Вино было только красное сухое – самое полезное от всех физических скорбей и душевных стрессов. Первый стакан выписался за начало рыбалки без закуски, потом Толяныч вынимал большой блокнот на твердой пластиковой подложке и шариковую ручку – это для меня. Сам-то я мог забыть захватить бумагу или ручку, и тогда рыбалка была бы безнадежно испорчена.
- Профессорам я бы не доверил даже открыть бутылку пива,- ворчал Толяныч,- твое дело писать.
За день рыбалки мне удавалось записать один-два рассказа. Сам процесс постоянно прерывался то необходимостью выпить-закусить, то любопытными прохожими, интересующимися, как нынче клюёт. Мы далеко не всегда возвращались с рыбой, но запас рассказов непременно пополнялся.
Моей главной задачей было записать беспристрастно последовательность событий, не напутав в деталях. К сожалению, попытки записи живой речи непременно порождают невообразимые каракули, которые потом нужно дома расшифровать, заодно дополнив повествование недостающими деталями, чтобы придать рассказу объемность и жизненную достоверность. Некоторые из таких добавленных деталей рассказчиком были молчаливо одобрены, другие поправлены или вычеркнуты при прочтении им рукописи.
Разумеется, у дотошного читателя может возникнуть законный вопрос: насколько достоверны описанные истории, и не является ли указанный Варыгин современной версией пресловутого правдивейшего немецкого барона? Какого же рода доказательств ожидает подобный педант? Я ведь не с милицейского протокола снимал кальку. И потом я считаю, что грезы и фантазии гораздо важнее, чем скрупулезные описания свинцовых мерзостей нашей жизни.
На самом деле рассказов было записано несколько больше, чем их будет представлено здесь. Ряду сюжетов не хватало какого-то главного стержня, превращающего сухой протокол с перечислением фактов в живую ткань рассказа. Работа эта продолжается, и не исключено добавление новых историй в уже скомпонованную книгу.
Валентин Иванов. 14 декабря 2008 г. Калифорния.
P.S. Я давно вернулся в Россию, а Толяныч остался в Калифорнии и медленно спивается. Три года назад он перестал выходить в сеть, не появляется в Скайпе и не отвечает на письма. Жив ли он? Не знаю. Там, в Калифорнии мы с ним издали книгу "Блики", но я не рискую показывать её знакомым дамам. Дело в том, что некоторые рассказы Толяныча просто блестящие, но тем у него всего три. Первая и самая яркая освещает где, когда, кого и в каких позах Толяныч естевствовал. Вторая: где, что, когда, сколько, с кем он пил. В третью категорию у него попадает всё остальное, хотя я считаю, что именно эта часть наиболее интересна широкому читателю. Все рассказы записаны мною на рыбалках, где мы пили красное сухое вино. Более крепкие напитки организм Толяныча не выдерживал. Зато он был великим мастером по части организации закусок, при воспоминании о которых у меня даже сейчас слюни текут. Меня нередко спрашивали: "Что может быть общего у физика, профессора Стенфорда и алкоголика-забулдыги"? Скучные люди. Они были, в каком то смысле, умны и образованы, вежливы и опрятно одеты, но до невыносимости правильны и скучны. А у Толяныча была широкая и ранимая душа, а также богатый приключениями обширный жизненный опыт. С ним было неизмеримо интереснее, чем со всей этой публикой comme il faut.
5 августа, 2020 г., новосибирский Академгородок.