История одной фотографии Джона Филлипса
У этого снимка нет названия. Не так-то легко было определить, кем он был сделан: ни один из доступных мне источников, откуда можно было почерпнуть информацию о творчестве Филлипса, ничем не выделяет эту работу, так что мне пришлось провести своего рода мини-исследование. Я сохранила эту картинку – одну из сотен безымянных картинок, выскочивших на экране по запросу «warsaw jewish children 1930s», – для своего архива, когда работала над книгой о Януше Корчаке. Единственное, что было мне известно: на фотографии – варшавские евреи. Единственное, что мне удалось узнать помимо этого, – то, что снимок скорее всего принадлежит Джону Филлипсу.
Это Варшава, тридцатые. Ещё до оккупации, до того гетто. Хотя, если почитать исторические свидетельства, то жизнь в еврейских кварталах того времени зачастую была немногим лучше. Куртки на девочках (не думаю, что старшая – их мать, скорее сестра) явно не по размеру, ткань морщится от старости, туфли стёрты почти что в лохмотья. Разумеется, далеко не худший вариант: эти дети, по крайней мере, обуты, а ведь многим их сверстникам приходилось бегать босиком. Но если сравнить их с классическими девчачьими образами тридцатых, то разница видна сразу: ни тебе аккуратных, ладно скроенных пальтишек, ни нарядных платьев, ни лакированных «мэри джейн».
Девочка из приличной польской семьи ни за что не позволила бы себе усесться на какой-то пыльный ящик у забора, потому что в тогдашнем обществе «чистота и безопасность [детского] платья, чулок, галстука, варежек, башмаков, рубахи», как писал Корчак, имела едва ли не первостепенное значение. Но то – поляки, а евреи – дело совсем другое. Их считали за сор (точно так же у нас сейчас многие относятся к приезжим из Средней Азии), их дети чаще были детьми улицы, и, быть может, поэтому вели себя более непринуждённо.
В период с 1930-х по 1950-е годы Джон Филлипс работал в журнале LIFE. Перед началом Второй Мировой он был отправлен в Европу с тем, чтобы засвидетельствовать волнения, происходившие в связи с политикой Гитлера. Филлипс снимал вторжение войск Вермахта в Австрию, рабочих на заводе по производству военных самолётов в Чехословакии и – еврейские кварталы в Варшаве.
На сайте Международного центра фотографии (ICP) я обнаружила только три варшавских снимка того же времени: портрет пожилого еврея, панораму новой улицы и кадр с человеком, проходящим мимо. Все фото сделаны около 1938 года (листайте галерею):
Наверняка фотографий было больше. Эти три – из архива LIFE. А тот снимок, о котором идёт речь, скорее всего, из той же серии.
Получается, что фиксируя события, имевшие политическое или общественное значение, Филлипс не ограничивался эффектными, «громкими» кадрами: его точно в такой же степени привлекали и «мелочи жизни». Как настоящий художник, он сумел уловить реальность во всём, если можно так выразиться, богатстве её убожества.
Спрашивая себя саму о том, почему я выбрала именно эту фотографию, я заодно пыталась прочесть то, что «зашифровал» в ней автор. Например, ракурс: мы видим эту сцену чуть снизу, а если точнее – с высоты взгляда… ребёнка.
То есть фотограф присел или, возможно, встал на одно колено. Взрослые часто поступают таким образом, когда хотят внимательно выслушать ребёнка или, наоборот, донести до него свою мысль. Мне снова вспоминается Корчак:
«Ребёнок мал, легок, не чувствуешь его в руках. Мы должны наклониться к нему, нагнуться».
Это – движение навстречу ребёнку. Главные здесь – дети, и Филлипс вводит зрителя в их мир, предлагая рассматривать его их глазами. Интересно, что его самого во всей этой истории, по сути, не существует (при том, что расстояние между фотографом и девочками – не больше двух шагов). Он словно невидимка, пробравшийся в иной мир и тайком запечатлевший его обитателей со всей их непосредственностью.
Быть может, всё это только мои домыслы, но стоит приглядеться повнимательнее, и вдруг понимаешь, что эта композиция удивительным образом напоминает классическую иконографию Святого семейства с юным Иоанном Крестителем: та же кроткая улыбка Богоматери на лице старшей девочки, склонившейся к детям, то же беспокойное движение младенца у неё на коленях, тот же полушаг девочки, замершей вполоборота к зрителю, детские головки, осенённые светом, как нимбами (смотрите галерею):
И взгляды младших детей, обращённые куда-то вовне, – они будто бы прозревают грядущие страдания, совсем как младенцы Христос и Иоанн, на чьих ликах принято изображать недетскую сосредоточенность. Этим сцена и завораживает – контрастом эмоционального напряжения младших и какой-то неземной умиротворённости старшей.
Вообще, иногда это действительно поражает – когда, казалось бы, случайно схваченное мгновение обретает более глубокое (я бы даже сказала – символическое) звучание. Взять хотя бы этот невзрачный забор, который вместе с таким же невзрачным ящиком составляет весь антураж. Мы не видим его конца, не видим ни неба, ни на худой конец кусочка улицы – только глухую стену из досок, между которыми едва просачиваются солнечные лучи. Случайность? Возможно. Но в контексте дальнейших событий эта деталь становится чем-то вроде грозного предзнаменования: дети как бы полностью отрезаны от внешнего мира, и в этом можно увидеть намёк на Варшавское гетто с его кирпичными стенами и колючей проволокой, которыми будет ограничено жизненное пространство и этих, и сотен других еврейских детей. В это не хочется верить, но почти наверняка именно такая судьба настигла этих девочек.
Продолжая эту мысль, я бы хотела ещё обратить внимание на то, какую роль здесь играет свет. Он властно проникает в это замкнутое пространство, словно вступая в спор с его смысловой беспросветностью. «И Свет во тьме светит», как на иконе, где источником света является не внешнее, а внутреннее. Снова контраст: на этот раз – глубоких теней и пронзительно ярких световых пятен. Стоит отметить и то, что лица детей прячутся в тени, как на полотнах Рембрандта, где зачастую хорошо освещены какие-то незначительные детали, в то время как лицо практически растворяется во тьме (листайте галерею):
В этом тоже есть некое противостояние: лица будто бы омрачены предчувствием – а свет несёт в себе какую-то силу, какую-то безумную веру в торжество жизни. Когда-то ведь, в самом начале, фотографию называли «светописью», и кто-то, кажется, Тальбот, писал о том, что свет сам творит чудо, оставляя след на негативе.
Подобные снимки вызывают у меня чувство некоторого благоговения перед тем, как свет проницает реальность, сохраняет момент во времени. Или даже в вечности, потому что время останавливается. Люди, вещи, города исчезают с лица земли, а фотографии остаются, и люди на них по-прежнему молоды и счастливы, и они живы – как греческие статуи, застывшие в «динамическом покое», готовые в любую секунду дать волю движению, которым они заряжены изнутри. Свет словно обнимает этих детей, пытаясь защитить, и единственное, что он может сделать – сохранить их в нашей памяти.
Благодарю всех, кто дочитал.
Мой адрес в ТЕЛЕГРАМЕ > > > https://t.me/f_neverland
Подробный анализ детского рисунка вы найдёте здесь.
О том, на каких книгах воспитывались советские дети в 30-е годы, читайте здесь.
А если кого-то интересуют дореволюционные детские книги, вам сюда.
Любители английской детской литературы могут заглянуть сюда.
Подборка из 5 фильмов о детях (и взрослых) с необычной судьбой.