В 1990 году вышел фильм Рениты и Юрия Григорьевых «Мальчики». Короткая экранизация одной части «Братьев Карамазовых» восхищает тщательностью проделанной работы. Оказывается, можно прочитать Достоевского не торопясь, внимательно, вдумчиво. В фильме уникальный подбор и прекрасная игра актеров (большинство из которых дети): Илюша Снегирев выделяется среди гимназистов не только отсутствием формы и маленьким ростом – неподдельны переданные Александром Суховским любовь и жалость к униженному отцу, обида за него; роль самолюбивого, но честного и ранимого Коли Красоткина неплохо исполнил родной праправнук Ф.М. Достоевского, Алексей Достоевский; Евгению Ташкову удалось самое сложное: показать сквозь театральную подобострастность глубокое отчаяние штабс-капитана Снегирева; серьезный и искренний Алеша в исполнении Дмитрия Черниговского (к сожалению, эта роль оказалась единственной для необыкновенно талантливого и умного артиста) – одно из главных достижений картины.
Фильм Григорьевых удивляет и вниманием к деталям, историческими и литературными аллюзиями. Замечательно воссоздан образ провинциального города. Съемки велись в Ельце, родном городе Ивана Бунина: среднерусская пасмурная весна словно списана с его ранних рассказов и тоскующих картин Саврасова. Ощущение межвременья начала 90-х просвечивает сквозь тщательно воссозданный исторический колорит: заметны очертания полуразрушенных церквей без куполов и крестов, пустых колоколен, и здесь же отремонтированный белый храм с золотыми сияющими куполами, перед которым в финальных титрах проходит современная пасхальная служба. Так сплетаются времена: виды будущих разрушений согласуются с будущим же возрождением христианской церкви.
В местной гимназии учитель цитирует Пушкина в редакции Жуковского:
«И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен
И милость к падшим призывал».
Это не только историческая точность, но и то не сказанное, что слышится громче и осмысленнее, когда оно не произнесено:
Что в мой жестокий век прославил я свободу
И милость к падшим призывал.
Через Пушкина виден и Достоевский: не ортодоксальный мистик, брызжущий слюной о счастливом рабстве православного народа, а философ и художник, глубоко переживающий насильственные разрывы в тех представлениях о мире и жизни, связь между которыми для каждого порядочного человека совершенно естественна и очевидна. Невозможна свобода без милосердия – об этом Пушкин писал в «Капитанской дочке», не бывает и милосердия без свободной воли. Цензура вычеркнула слова о свободе, а по сути, разделила целое на части – и до сих пор мы думаем о мире, о жизни, о себе, о других, о своей стране только по частям, не понимая, как одно может быть связано с другим.
Мальчик Илюша становится свидетелем унижения отца. Такой предстает свобода в реальности – это власть сильных. Сильные пользуются своей волей, чтобы унижать и мучить, когда им вздумается – по прихоти, из раздражения, гнева, ради шутки. Илюша слишком слаб и мал, чтобы защитить отца, его бунт против одноклассников, против Коли Красоткина, против Алеши Карамазова – от бессильного отчаяния перед насмешливой, бессовестной, сознающей себя свободной и безнаказанной силой: так и Пушкин идет на нелепую дуэль, потому что не может защитить то, что любит. Но Илюша узнает и другое: по наущению Смердякова – а на самом деле ради Коли Красоткина, чтобы выглядеть таким же сильным и свободным, как он, - чуть не убивает бездомную Жучку. И совесть его – как и других героев Достоевского (Раскольникова, Ивана Карамазова) – не выдерживает самовластия, разрешения на насилие.
Не менее трудное испытание – милосердие. Алеша передает штабс-капитану Снегиреву подаяние от невесты Мити: на минуту несчастный чиновник оживает, предается мечтам, но вдруг, словно очнувшись, в ужасе растаптывает купюры. Когда он отворачивается, сзади на сюртуке у него видна нелепая дыра. И это тоже неожиданно точная деталь: дело не в уязвленной гордости, а в страшном отчаянии, которому нельзя помочь вот так просто некой суммой денег. И это тоже Достоевский понимал: каким тяжелым нравственным бременем становится бедность.
Кажется, нет выхода из круга унижений, обид, гнева, отчаяния. Илюша говорит отцу: давай уедем из этого города, это плохой город, уедем туда, где о нас никто не знает. Но бедность – это еще и судьба бессрочно заключенного. Придет ли кто-то в момент слабости и отчаяния, протянет ли руку дружбы и понимания? Ведь и к Богу путь лежит через людей. Достоевский очень хотел – пусть в слове – дать (буквально «дать» – как жития дают-дарят, а не просто рассказывают о святом) человека, который бы своей уверенностью в существование свободного и милосердного света восстановил разрушенные связи – между людьми, в мыслях и словах. Что это за свет и откуда он? Об этом не знает и старец Зосима, отправляющий Алешу к людям на поиски его. Мы слышим присутствие этого света в голосах детей, видим на потрясенном лице штабс-капитана Снегирева, когда Илюша просит отца: возьми, папочка, после моей смерти другого мальчика, хорошего. «Не хочу другого, не хочу хорошего мальчика», - плачет штабс-капитан Снегирев. Не нужно ни хорошего сына, ни хорошего отца, ни хорошего города, ни хороших друзей, ни хорошего Бога. Пусть все будет таким, как есть, только пусть живет и позволит любить. Но это последнее желанное всегда произносится слишком поздно – и слышит его только тишина. Однако для христианина Алеши (и Достоевского) смерть только начало вечных странствий души и предвестие будущего воскрешения.
Фильм заканчивается евангельскими мотивами. Дети, как апостолы, собираются у камня Илюши и торжественно дают клятву не забывать бедного мальчика, «в которого сперва бросали камни, а потом полюбили». Финальные титры появляются на фоне пасхальной службы, где актеры стоят уже в современных одеждах – они не играют, а в самом деле празднуют Воскресение Господне. Так картина выходит за рамки экранизации великой книги Достоевского и становится приветствием возрожденной вере, возвращенным идеалам, надежде на светлое, свободное, милосердное будущее.