В 1860 году девичья зрелость наступала в 17 лет. В 1910-м — уже в 14. Полвека спустя, в 1960-м году — в 11 лет. С тех пор тенденция замедлилась, но понемногу берет свое: в 2019 году пубертат начинался в среднем в 10,1 года. Мальчики, как водится, немного отстают, но закономерность справедлива и для них. Рассказываем, куда уходит детство и почему
Движение вниз
Начиная с 1860 года, девочки начали созревать на 6 лет раньше. Куда, казалось бы, дальше? С тех пор тенденция замедлилась, но понемногу берет свое: в 2019 году пубертат начинался в среднем в 10,1 года. Мальчики, как водится, немного отстают от девочек — как в скорости развития, так и в темпах его ускорения — но закономерность справедлива и для них: начало полового созревания сдвинулось за последние 15 лет по меньшей мере на несколько месяцев.
Найти достоверные данные по мальчикам непросто: большинство исследователей работают с девочками. В этом есть свой резон. Половое созревание не совершается в одночасье, это долгий многостадийный процесс. Чтобы как-то документировать прогресс, процесс созревания разбивают на условные точки — например, так устроена шкала Таннера: пять этапов развития в зависимости от размера, формы и оволосения наружных половых органов. Сейчас чаще всего под словами «начало пубертата» подразумевают стадию 2 по Таннеру — появление первых характерных волосков (кроме того, на этой стадии начинают расти половые железы, но это не всегда легко заметить и можно перепутать, например, с ожирением).
Но до того, как Таннер придумал свою классификацию (то есть до 1962 года), унифицировать измерения было куда сложнее. Чаще всего скорость развития оценивали по возрасту начала первой менструации (менархе). Это удобный параметр, который можно легко измерить, просто спросив девочку или ее родителей. Память, конечно, может их подвести, и тогда погрешность измерения окажется порядка года, зато можно обойтись без физического осмотра и пальпации (то есть ощупывания) половых органов. Поэтому большинство данных, которые дошли до нас с начала ХХ века и раньше, основаны именно на времени менархе. Мальчиков же природа не снабдила таким удобным и однозначным признаком, и хотя иногда исследователи отсчитывают их пубертат с возраста первой эякуляции (спермархе), про созревание юношей мы знаем куда меньше.
С девочками, конечно, тоже все неоднозначно. Набухание половых желез обычно начинается за несколько лет до менструаций (которые соответствуют примерно пятой стадии по Таннеру). От этого возникают нестыковки: созревание в 14 лет на начало ХХ века намерили еще по менархе, а в 10 лет на начало XXI века - уже по Таннеру (поэтому честнее было бы сказать, что за полторы сотни лет возраст созревания упал не на 6 лет, а на 4). Кроме того, каждое из этих событий молодеет по собственной траектории. И если тенденцию к снижению возраста менархе отмечают немногие, то в отношении второй стадии по Таннеру (с которой как раз и начинается развитие «женственной» фигуры) разногласий не возникает: она все глубже уходит в детство.
Логика лолит
В этом есть своя логика. Согласно распространенной точке зрения, в истории становления человека не обошлось без неотении — эволюционного процесса, в ходе которого особи внутри вида достигают половозрелости, сохраняя многие детские черты. Классическим примером неотении обычно называют аксолотля — личинку американской хвостатой амфибии амбистомы, которая способна размножаться, оставаясь личинкой, и превращается во взрослое существо лишь при определенных условиях (например, если ее переселить в холод или вколоть дозу гормона тироксина). Люди же в этом смысле больше похожи на протея (еще одну амфибию) или голого землекопа — мы никогда не становимся взрослыми до конца.
Несмотря на то, что идея о неотении в эволюции человека пока остается гипотезой, фактов в ее поддержку собрано уже немало: даже после полового созревания мы скорее похожи на детеныша обезьяны, чем на взрослую особь — подобно тому, как голые землекопы всю свою долгую подземную жизнь напоминают крысят. У нас непропорционально (для обезьяны) большая голова и светлая кожа, мало волос на теле и нет ярко выраженных надбровных дуг, кости черепа тонкие, а зубы маленькие.
Можно было бы предположить, что неотения продолжается, и люди созревают все раньше, в остальном оставаясь детьми. В таком случае ранний пубертат не обязательно означает для нас конец детства — наоборот, оно должно растягиваться, захватывая все больший отрезок нашей жизни.
И действительно, в последнее время появляются свидетельства тому, что развитие человека не заканчивается после полового созревания: например, отростки нервных клеток продолжают ветвиться и покрываться миелиновыми оболочками и после 20 лет. А недавно австралийские медики и вовсе предложили растянуть понятие юности (adolescence), правда, за хвост: от принятых сегодня рамок 10-20 лет перейти к новой трактовке — 10-25 лет, от начала пубертата до окончания развития.
Однако если мы посмотрим на более старые данные, то окажется, что тенденция к снижению возраста полового созревания существовала не всегда. В XI веке, судя по медицинским трактатам, менструации у девочек начинались в 14-15 лет, а в XIII веке — в 12-13 лет, прямо как у наших современниц. Сведения о том, что было дальше, до нас доходят обрывками, и мы не знаем, что именно происходило с возрастом менархе, пока он не вырос до 17 лет к 1860-м годам. А дальше началось уже хорошо задокументированное снижение. Все это вместе уже не похоже не только на продолжение неотении, но и вообще на какую бы то ни было единую тенденцию — кажется, здесь поработали сразу несколько факторов.
Кто крадет детство
Почему детство в разные периоды нашей истории прощалось с нами то раньше, то позже? Возможно, дело не в эволюции, а в статистике — сейчас исследователи анализируют данные по тысячам детей, а средневековых скелетов у нас намного меньше. Возможно, дело также и в том, что современные ученые стараются подбирать максимально разношерстный состав участников, в том числе, включают в исследование много афроамериканцев, которые примерно на год обгоняют европейцев в половом развитии.
Но чаще всего в ускоренном или замедленном наступлении пубертата обвиняют то, что мы едим. Например, считается, что именно из-за дефицита пищи средневековые лондонцы созревали позже и дольше, чем их деревенские сверстники — пубертат мог затянуться аж до 21 года. «Первый мир» стал есть существенно больше или лучше за последние полтора века, и несложно представить себе, что от этого его дети стали лучше и быстрее расти. Эта гипотеза, правда, не позволяет объяснить сразу все многовековые приключения возраста менархе. Например, остается вопрос: почему в последние десятки лет европейцы и североамериканцы продолжают созревать все раньше и раньше? Потому ли, что кушают лучше и лучше?
В этом есть определенная доля истины. Избыток пищи не проходит даром и превращается в организмах современных людей в жировые отложения. Но жировая ткань — это не просто кладовая с запасами, это полноценный орган, который включен в обмен веществ тела и управляет им с помощью своих гормонов.
Например, жировая ткань производит ферменты, которые превращают андрогены в эстрогены. А в больших количествах жир вызывает гиперинсулинемию, в ответ на которую падает концентрация гормон-связывающего белка ГСПГ в крови — и еще больше половых гормонов получают шанс добраться до клеток. Все это приводит к тому, что ожирение ускоряет половое созревание — причем как у девочек, так и у мальчиков.
Но даже если у ребенка нет лишней жировой прослойки, это не значит, что в работу его половых желез никто не вмешивается извне. Многие ученые обвиняют в преждевременном созревании детей целый спектр ароматических веществ — их называют endocrine disrupting chemicals, что иногда переводят как «эндокринные дерегуляторы» — они по структуре настолько напоминают половые гормоны, что их узнают соответствующие рецепторы на клетках. Такими ускорителями пубертата называют, например, ДДТ или фталаты, которые где только не используются, от оболочки таблеток и клея до контейнеров для еды и косметики.
Правда, влияние эндокринных дерегуляторов на пубертат не так очевидно, как в случае с ожирением. Исследования этой взаимосвязи проводят обычно на детях в развивающихся странах, у которых больше шансов столкнуться, например, с тем же ДДТ в быту, и неизвестно, насколько эти результаты применимы к развитым странам. К тому же, данные разных экспериментов не всегда стыкуются друг с другом. Кроме того, в большинстве случаев признаки ускоренного созревания (например, набухшие молочные железы) исчезают после того, как ребенок прекращает контактировать с источником вещества. Поэтому непонятно, можно ли всерьез обвинять эндокринные дерегуляторы в том, что они заставляют людей созревать раньше времени.
Наконец, пубертат может нагрянуть раньше или позже еще и под действием стресса. Логика здесь, видимо, такая: гормоны стресса (в первую очередь, кортизол) обычно подавляют производство половых гормонов у взрослых, но у детей все наоборот, и связь между этими гормонами положительная. Вероятно, этим можно объяснить необычную коллекцию стрессовых факторов, которые оказались связаны с ускоренным созреванием в разных исследованиях: среди них, например, физические угрозы, нестабильность в семье, сексуальное насилие, частые переезды и даже природные катастрофы (землетрясение в Китае 2008 года). Вероятно, таким образом могут влиять на подростков ситуации, которые не связаны с голоданием и дефицитом ресурсов (в таких случаях пубертат, наоборот, логично отложить на потом). Так или иначе, ученым еще предстоит составить (если это вообще возможно) детальный список ситуаций, которые сдвигают пубертат в ту или другую сторону, прежде чем делать выводы о том, помогает ли это объяснить сложившуюся тенденцию.
Детство, вернись
Мы до сих пор не знаем, какое время для полового созревания подходит современному человеку лучше всего. И непонятно, стоит ли нам в этом отношении равняться на идеал средневековья или иных времен.
Единственное, что мы знаем наверняка, так это то, что в ускоренном пубертате нет ничего хорошего. Он не дает современным людям больше шансов выжить или оставить потомство, зато влечет за собой неприятные побочные эффекты, вроде депрессии или расстройства пищевого и социального поведения.
Поэтому сдвиг начала полового созревания, который мог бы порадовать Гумберта Гумберта, вызывает лишь тревогу в научном сообществе. Вероятно, нам не стоит ограничиваться позицией наблюдателя и мириться с новой нормой, а вместо этого продолжать искать причины «движения вниз» и попробовать вернуться в точку «золотого конца детства», которую мы, кажется, проскочили в какой-то момент за последние полтора столетия.
Полина Лосева