Перевод художественных текстов — это очень интересно! Тут тебе и самообразование — порой приходится проводить целые расследования, чтобы понять, что автор имел в виду, и необходимость мыслить творчески в попытках максимально передать особенности стиля автора.
Отмечаю отдельно, что я сама еще многому учусь, кроме того, любые находки переводчика — это не истина в последней инстанции, и если вам кажется, что «вот тут можно было бы адаптировать лучше» — скорее всего, ваш вариант тоже имеет свое право на существование.
Перейдем же к конкретным интересным примерам перевода, когда не обойтись без сносок или адаптации! Стараюсь объяснить так, чтобы понятно было всем, но интереснее, наверное, все же будет тем, кто хоть немного владеет японским.
Лексика, передающая дух времени
Случай из разряда «следствие вели». Этот рассказ переводила не я, но над этим местом голову мы ломали вместе. Итак, Идзуми Кёка (который в принципе пишет довольно сложно), «История о кошке по имени Кома», рассказик из составленного мной одноименного сборника. Вот какое предложение в нем встречается, когда рассказчик повествует о том, как кошка ловко ловила крыс.
«殘酷であるが、その、猫に捕られるのは因縁事だし、其の人に忌まれ恐れらるゝやうに成つたのは、おいらの所爲でも、三年さきの烏のせゐでもない。學者がたと、衞生がゝりさんと、お醫師である»
Речь тут про то, что крысят, которых таскала кошка, конечно, жалко, но такая уж у них судьба, да и в том, что их все ненавидят, вина не наша, не «вороны, знающей будущее на 3 года вперед», а разве что врачей, сан.инспекторов да ученых.
И тут появляется вопрос. Что еще за ворона (三年さきの烏)??? Для поиска разгадки были привлечены японские форумы и консультация японцев — в итоге нашлась некая, видимо, известная во времена Кёка присказка-отговорка формата ««Это не моя вина, это вина трехлетней вороны», которая встречается в старых японских сказках и детских песенках (причем «три года» в данном случае — это, по разъяснению моего знакомого японца, метафора к «далекому будущему», и под 三年烏 или 三年さきの烏 имеется в виду «ворона, которая знает будущее»). Однако сейчас фраза эта непонятна не только русскому, но и современному японскому читателю, так как выражение вышло из употребления… В итоговом варианте мы перевели просто по смыслу:
«Крыс было даже немного жаль. Но такая уж у них судьба — быть пойманными кошкой, и в том, что все ненавидят их и боятся, нет ничьей вины. Если уж кого и следует винить, то ученых, санитарных инспекторов да врачей…»
Нечто подобное — хорошо знакомое современникам, но мало понятное современным японцам, встречалось мне в детском рассказе Мияхары Коитиро 1926 года, в котором маленькая девочка, проснувшись утром, кричит няне из комнаты нечто совершенно неясное:
«ばあや、お目ざあ！»
Как выяснилось, в то время было обыкновение давать детям с утра, в постель, что-нибудь сладенькое, чтобы легче было вставать (взбадриваем организм, поднимая уровень сахара в крови). Называлось это お目ざ — эту самую вкусняшку и просит девочка. В итоговом варианте перевода это превратилось в
«— Няня, хочу сладкого на завтрак!»
«Военная» лексика
Отдельная тема — тексты авторов 20 века, заставших Вторую Мировую войну, изобилующие лексикой, характерной для того времени. Например, вот такое предложение мне встретилось в рассказе Сакагути Анго «Шифр»
«空襲警報がなるさきに、私はもう防空服装に着代えていたけれど、ねていた子供たちを起して、身仕度をつけさせるのに長い時間がかゝったのよ»
О чем речь понятно (очень примерный перевод) «Когда зазвенел сигнал воздушной тревоги (речь про бомбардировки Токио), я уже была в «защитной одежде», однако пока разбудила детей, пока они собрались — это все равно заняло немало времени». Интересно вот это слово — 防空服装, состоящее из слов «противовоздушная оборона» и «одежда». Что это вообще такое? Как оказалось, речь тут о грустной японской моде военного времени, распространенной среди мирного населения — импровизированной защитной одежде, которую надевали во время бомбардировок, чтобы добежать до укрытия. Выглядело это примерно вот так.
Основные особенности — брюки или шаровары (хотя до войны большинство японок все же носили кимоно или европейские платья), максимальная закрытость и накидка на голову (часто их шили из плотных одеял), чтобы хоть как-то уберечься от разлетающихся горящих обломков и искр. На всех картинках — женщины и дети — ведь пока мужчины воевали, именно они оставались в городах под бесконечными бомбежками.
Подобных «военных» слов в рассказах того времени еще много, хотя большинство хорошо понятно и нам (в отличии от примера выше) — например, 戦争未亡人 (せんそうみぼうじん) — «военная вдова» ( «вдова погибшего на войне»), 疎開先 (そかいさき) — место эвакуации, 引揚者 (ひきあげしゃ) — репатриант; эвакуированный и т.п.
Проверка «общей эрудиции»
Случай из разряда «когда ты не очень сообразительный», наверное, но для меня стало открытием. В рассказе Хагивары Сакутаро «Город кошек» есть такое предложение:
«理髪店の軒先には、紅白の丸い棒が突き出してあり、ペンキの看板に Barbershop と書いてあった», в котором меня просто ввел в ступор при переводе момент с «紅白の丸い棒が突き出してあり» — «перед парикмахерской была установлена круглая красно-белая палка». Что? Зачем? Почему? Какая палка? Гугл ничего не дал, и я действительно долго не могла понять, что к чему. Осенило меня уже значительно позже, когда в Японии я увидела нечто подобное — и меня прямо осенило: ВОТ ОНО ЧТО.
В общем, так я узнала что существует международный знак парикмахерских, пришедший в Японию из Европы и активно там использующийся — называется Barber's Pole (еще пара картинок-примеров):
Непереводимые сравнения и идиомы
Предложения из рассказа Осаму Дадзая «Гудбай» (да-да, его перевод скоро будет, ну, относительно скоро, но будет точно).
馬子まごにも衣裳いしょうというが、ことに女は、その装い一つで、何が何やらわけのわからぬくらいに変る。元来、化け物なのかも知れない。
Речь по смыслу о том, что женщины имеют удивительнейшую способность преображаться до неузнаваемости, лишь только сменив одежду, и в этом есть нечто сверхъестественное. Интересно тут выражение «馬子にも衣裳» — японский фразеологизм, буквально переводится примерно как «и коновод может принарядиться», но это как раз тот случай, когда буквальный перевод не годится — нужен соответствующий фразеологизм на русском из разряда «одежда красит человека», например. Еще любопытнее следующее затем сравнение женщин с «бакэмоно» (化け物). Само словно «бакэмоно» чисто японское, обозначает различную японскую нечистую силу, и включает в себя кандзи «обращаться», говорящий об оборотнической природе таких чудовищ — ведь большинство нечисти в японском фольклоре (как те же лисицы-кицунэ кошки бакэнэко) обладают способностью оборачиваться человеком.
И вот как это перевести? «Оборотни»? В западном понимании оборотни это совсем не то. Чудовища? Как-то перебор. В итоге сошлись на варианте перевода в духе «Возможно, все женщины немного ведьмы» — так получается понятнее и логичнее всего в русском варианте.
А вот пример уже из современного рассказа писателя Хидэо Фурукавы 低い世界
«白い雨足が視野に入る。
それから、黄色い足。
ビニール製の長靴を履いた小さな足の群れ。»
По переводу тут что-то вроде:
«Перед глазами – белая пелена дождя.
А еще – ряды желтой обуви.
Много-много маленьких ножек в резиновых сапогах».
Речь про детей, стоящих у входа в дом. Но в переводе теряется забавная игра слов — дело в том, что в японском есть слово 雨足 (амэаси) — буквально «ноги дождя», так говорят про проливной дождь, и таким образом одно предложения с «ножками дождя» перекликается с последующими, с «ножками в резиновых сапогах». Адекватно передать это на русском… Ну, я аналога не нашла, по крайней мере, хотя по-японски звучит интересно и колоритно.
Особенности японской письменности
Еще одна вещь, которую почти никак не передать — игры с катаканой, хираганой и кандзи, а также с омонимами и т.п. языковыми играми. Например, вот какое предложение встречается в рассказе Цудзимуры Мидзуки «Карта слухов» (噂地図).
«自分の住む場所から遠く離れたH県でも、「ムラサキカガミ」と「紫の鏡」の違いがあるけど、同じような噂がある»
В предложении сравниваются два словосочетания — 「ムラサキカガミ」и「紫の鏡」, «мурасаки кагами» и «мурасаки но кагами». Переводятся они совершенно одинаково, «лиловое (фиолетовое) зеркало», только в первом случае выражение сформулировано не совсем грамматически верно и записано катаканой (еще так оно немного похоже на имя и фамилию), а во втором случае — кандзи. Я в итоге перевела это таким образом, чтобы обозначить разницу (может, есть и вариант удачнее, мне в голову ничего больше не пришло).
«Значит, в далекой префектуре Н гуляла очень похожая история, пусть небольшая разница между «лиловым зеркальцем» и «лиловым зеркалом» все же есть».
Кстати, речь тут о реальной японской городской легенде, хорошо известной многим носителям языка со школы, о том, что тот, кто услышит эти слова и не сможет забыть их до 20 лет, умрет. В разной местности обоснование легенды и сами «проклятые» слова разнятся, есть, например, и вариант «パープルミラー» — транскрипция английского «purple mirror».
И еще один мозговыносящий пример из того же сборника Цудзимуры Мидзуки (этот рассказ я не переводила, только читала). Речь в тексте про голос, который главная героиня слышит из дупла дерева, и заинтересовавшая меня заветная фраза в транскрипции звучит как «Каваттэ дзя най. Каваттэ ва каваттэ да». (変わって、じゃない。かわって、は、代わって、だ).
Собственно, речь просто про омонимы, которые звучат одинаково, но пишутся разными кандзи, если быть точнее — про глаголы
«変わる (кавару) — превращаться; становиться другим; изменяться; подвергаться изменениям», и
«代わる (кавару) — заменять; замещать; подменять; приходить на смену; сменять; заменить»
Одно и то же слово записано тут тремя способами — хираганой, так, что непонятно, какой из смыслов нам нужен — потому что сама героиня этого не понимает, затем первый вариант — то, что героиня предположила, а потом она понимает (и ее от этого бросает в дрожь), что имеется в виду второе значение слова. То есть имеется в виду вот что: таинственный голосок просит не «поменяйте», он просит «подмените», «замените» (меня) — если точнее, то полностью он говорит «Вытащите, подмените», и это действительно жутковато в общем контексте рассказа. Но передать эту жуть так красиво, как в японском, сложно — уж больно органично тут использованы хирагана и кандзи, с помощью которых одно и то же слово записывается тремя способами, и таким образом меняет свое значение.