Татьяна Белякова, куратор выставки: Владимир Игнатьевич, спасибо большое за радушный прием в вашем гостеприимном доме и одновременно мастерской. Хотела бы спросить, намерено ли вы выбрали это место?
(Дом В. Табанина находится в Мурино - прим. ред.)
Почему именно здесь? Здесь конечно прекрасная особая атмосфера. Но комфортно ли вам и жить, и работать в одной локации?
Владимир Табанин: Почему же? Немножко я издалека начну: я в Мурино с пятьдесят третьего года и мой отцовский дом был здесь недалеко… Сейчас его снесли, а я построил собственный дом.
Мои работы однажды как-то очень хорошо закупили финны, и я построил дом. Купил квартиру, купил машину… Обосновался.
Комфортно ли здесь? Когда я здесь строился - здесь был лес, воинская часть. Вот на месте моего дома был штаб. Был клуб, в котором устраивались танцы, здесь была стена. И вот, на этом месте мне суждено волей судьбы, быть может, построить дом. Мне сдали здесь землю, все оформили, и я построил дом.
Сейчас уже более-менее все благоустроено.
У меня есть мастерская в Пушкине, сто шестьдесят квадратных метров, шесть метров потолки там… Но уже восемьдесят пять лет мне… как-то передвигаться туда-сюда сложно, и я обосновался в основном здесь. Сделал мастерскую. Она и летняя, и зимняя.
Всё будет утеплено. Здесь мне комфортно, здесь мне хорошо.
ТБ: Спасибо! Тут действительно очень комфортно. Особенно летом - всё в зелени…
ВТ: Да-да-да…
ТБ: Наш музей готовит вашу персональную выставку. Мы уже отобрали определенные работы, но вот к примеру картина «Перестройка 2013-го года» уже демонстрировалась в наших залах на международном проекте «Право на грядущее». Он был посвящен октябрьской революции 1917-го года, и я хотела бы спросить: это событие – перестройка, те времена, они для вас были революционным словом?
Что-то такое радикальное вы чувствовали в ту эпоху? Ч
то вы попытались отразить в этой работе?
ВТ: Во-первых, образ — это моя теща. Она ветеран войны и почти до Берлина дошла. Они из Сталинграда и всё это она видела. И когда она приехала к своей дочери, то здесь отдыхала и ходила на костыликах по моему саду. И у меня родилась вот такая идея… Вся вот эта война, она прошла, как по струне. Вот эта струна натянута. Она у меня повторяется в нескольких картинах.
ТБ: В 1990-е годы вы создали большую серию работ «Уходящий 20-й» и именно в этих работах ощущается острая боль и ваше переживание за разруху в деревнях и за пропащую жизнь городского дна. Но в тоже время в каждой картине чувствуется свет в конце тоннеля, и нам показалось, что все же вы не воспринимали эпоху лихолетья 90-х совсем безнадежно. Так ли это?
ВТ: Да, совсем безнадежно я действительность не осознавал, но я говорю о себе, что я в общем-то реалист. Некоторые художники замечают, что на эти картины нельзя смотреть, человеку становится плохо.
В моем же восприятии в них есть некое равновесие.
Равновесие красоты. Всё, что происходит - ужасно, но одновременно и всё цельно. А я пришел к выводу, что эту цельность дает сама наша страна, наша Россия. Что с ней только не делали, кто только на неё не нападал, но она жива, она ещё веселится, а сейчас она ещё и бодра.
ТБ: То есть, какая-то особая гармония всё-таки соблюдается?
ВТ: Да! Да! Да!
ТБ: И мы чувствуем этот рассвет. Но вот в одной картине у вас уже появляется такое фантасмагорическое чудовище, оно пожирает православный собор, и здесь уже как будто бы и нет никакого просвета.
ВТ: Так вот именно с него всё и началось. Эта теплая красная махина — коммунизм, который пошел по стране, и стал потом распространятся по всему миру. И здесь есть вот такие детали, на которые можно смотреть, можно дискутировать по их поводу…
Можно спросить: «Почему такой фон?». Потому, что это улетевшие эпохи России. Все они в воздухе. А здесь во время советской власти и некоторое после Бога не было. Здесь Бог был выплюнут на какое-то время вот этим монстром. Я не осуждаю - хорошо это или плохо. Мне жилось очень хорошо. Мы не платили за мастерские, мы ездили в командировки бесплатно с кормёжкой и со всеми благами того времени.
Но именно эта работа и есть начало моего цикла.
ТБ: Вы рассказали про то, как вам жилось в советскую эпоху.
А мы знаем, что вы даже жили какое-то время на Кубе и во Франции. Скажите пожалуйста, а повлияла ли жизнь за границей на ваше художественное мировоззрение? Или вы остались истинно русским художником?
ВТ: Вот когда-то, когда мы ещё были студентами, я уже был в аспирантуре и прочитал объявление, что наш университет набирает художников для работы в Крыму. А там был международный лагерь, я побежал написал заявление и меня утвердили. И я поехал в Крым. А там со всех стран отдыхали студенты. И тогда я познакомился с кубинкой.
А потом она стала моей женой. Вот так коротко - это о Кубе.
ТБ: И сколько вы там прожили?
ВТ: Пока она училась. Она Технологический заканчивала, факультет сахара, тростника и прочее-прочее. Она вот этим занималась. Закончила. Мы зарегистрировались, и она улетела к себе на родину. Через год она мне приглашение сделала. Я по этому приглашению прилетел туда. Там я в общей сложности прожил год. Через год я выехал, а обратно меня не выпустили. Я три года ездил в Москву: «Ваш вопрос рассматривается. Ваш вопрос рассматривается». Не выдержала - подала на развод и нас развели в консульстве. Вот это вот моя Куба.
ТБ: Но оставила яркий след в вашей жизни.
ВТ: Да. Безусловно.
ТБ: А Франция?
ВТ: Тоже в аспирантуре. Это Мариан, она занимается Достоевщиной.
А как мы познакомились? Тоже через друзей. Собирались, я приглашал, меня приглашали в гости. И в одних гостях, вот была Мариан.
Она как-то так… посмотрела, и что-то екнуло. Так у нас продолжалось три года. Я ездил во Францию, она сюда. Но здесь она жить не собиралась.
Ей нравится Россия, но жить она здесь не захотела.
ТБ: О последних десятилетиях.
А если бы вы сейчас начали серию «Современная Россия», то в каких образах вы бы писали? Как бы вы отразили последние месяцы в нашей стране?
ВТ: Мой холст «Геракл». Вот он обо всем этом нашим современным и рассказал, холстик мой.
ТБ: А «Геракл» - это у вас президент России?
ВТ: Да.
ТБ: А какие подвиги он совершает? Вас именно личность восхищает?
ВТ: Личность – да. Потому, что всю эту махину тащить со всеми перепетиями, которые произошли...
ТБ: А как вы думаете, современные люди очень сильно изменились? Потому что ваши портреты 60-х – 70-х годов, они отличаются от произведений последних лет, у вас появляется даже новая живописная техника.
ВТ: Скорее художественный эксперимент.
ТБ: А, то есть человек тот же? И лица те же?
ВТ: Да, те же лица, люди те же… Мерзкие или милые, но это люди.
ТБ: Теперь давайте поговорим о персональной выставке. Мы готовим выставку «Русские забавы».
Одноименная картина показательна для вашего творчества и условно она вбирает все ваши поиски и сокровенные размышления о русской душе. И вы в этой картине отображаете эту русскую душу. Верно ли это?
ВТ: Я вырос в этой душе. Я помню, когда еще совсем маленький был, мы бегали по улице всё время, особенно родители не беспокоились - кусочек хлеба в рот и на улицу. Всё происходило на улице: бегали, шалили, гуляли.
И ещё я хотела спросить всё же про работу «Русские забавы». Она у нас будет на афише. Это триптих, 15-ти метровое панно. Было создано специально для Олимпиады 80 в спортивном комплексе «Юбилейный». Но вы считали, что оно утрачено, а выяснилось…
Да-да…
Что сохранилось. Расскажите…
Я так удивился. Просто потрясающее. Потрясающее! Я так бы удивлен. Я уже считал, что его уже нет. Почему я и сделал повтор в живописи. Ну, размер там другой.
Владимир Игнатьевич, мы сейчас Мурино. Но что для вас Петербург, как для художника? Что вы чувствуете, ощущаете по отношению этому городу? Сформировал ли он вас как живописца?
Петербург - очень цельный город. Красивейший в мире. Ну, действительно так. Петербург - это зараза, без него нельзя. Это такой город, в котором всё едино, всё сформировано, всё гармонично.
Расшифровано: студенты центра "Антон тут рядом" Юра и Максим