Оливия Де Хэвилленд испытывала неприятное чувство дискомфорта от пристального взгляда безжизненных глаз. 1957 год. Она была на благотворительном балу в сверкающем новом отеле Конрада Хилтона «Беверли Хилтон», и это большое торжество напоминало ей о том, чего она лишилась, переехав в Париж в 1955 году.
Голливуд, чувствовала Оливия, изменился в худшую сторону со времён её славы в 1930-1940-е годы, и все винили в этом телевидение. Америка больше не выходила на улицу – её граждане оставались дома и смотрели «Дымок Из Ствола». 41-летняя Оливия только что закончила съёмки в вестерне «Гордый Бунтарь» со своим старым другом Аланом Лэддом и его сыном Дэвидом. Их новая работа была явной попыткой побить кассовые сборы «Шейна» 1953 года, но телевидение превращало такие попытки едва ли не в подвиги Геракла.
Но кто был этот жуткий человек, который никак не уходил? Всё, что Оливия могла сделать, это повернуться и, будто защищаясь, поболтать со своим старым другом Уильямом Шэллертом, сыном давнего критика из Los Angeles Times и одним из многих талантливых жанровых актёров (который, кстати, вскоре появился в нескольких эпизодах «Дымка Из Ствола»). «Вдруг я почувствовала, что кто-то целует меня в шею», – вспоминает Оливия. Она была слишком вежлива, чтобы позвать охрану. «Я обернулась – это был тот человек. Его одежда плохо сидела на нём. Но меня больше всего беспокоили эти безжизненные глаза. «Я вас знаю?», – спросила я его». «Я Эррол», – ответил он. «Какой Эррол?» – Оливия искренне не знала, кто это. А потом она поняла: Эррол Флинн. Почти 60 лет спустя она остаётся потрясённой тем моментом. «Эти глаза... Раньше они были такими сияющими, такими полными жизни, – вспоминает она. – А теперь это были глаза мертвеца».
А ведь когда-то Эррол и Оливия были партнёрами: от «Одиссеи Капитана Блада» 1935 года до «Они Умерли На Своих Постах» 1941-го – тасманийский дьявол и англо-калифорнийская инженю снялись в семи блокбастерах. Папарацци в новый «Хилтон» Конрада не допускались. Если бы они были и увидели бы вампирский поцелуй Эррола – пресса сошла бы с ума.
Вскоре присутствующих пригласили на ужин, и все начали стекаться в большой бальный зал. Эррол предложил Оливии руку. «Могу я сопроводить тебя на ужин?». Ни одна женщина не смогла бы отказаться, особенно та женщина, которая внесла наибольший вклад в романтический образ Флинна – они вошли рука об руку в бальный зал Хилтона.
«Как только мы сели, стол окружили семь или восемь прекрасных молодых девушек», – вспоминает она. Вдохновлённый вниманием, Эррол ожил. «Каким-то образом я не могла удержаться от вскипающей во мне ярости, что Эррол Флинн уделяет больше внимания другим дамам за столом, нежели мне. Я живу в Париже, счастлива замужем за замечательным французом, у меня двое замечательных детей – почему у меня случился этот приступ ревности?». Они практически не разговаривали до конца ужина. «Когда бал закончился, я попрощалась и ушла в такси одна», – говорит актриса.
До конца своей трудовой жизни Оливия появилась лишь в десяти художественных фильмах и держалась от Голливуда на расстоянии океана. Флинн умер через два года после их встречи: в 1959 году в возрасте 50 лет.
Оливия Де Хэвилленд рассказала мне эту историю, когда я ездил к ней в Париж, чуть больше, чем за месяц до того, как ей исполнилось 99 лет. Она последняя выжившая женщина-суперзвезда Золотого века Голливуда. Только Кирк Дуглас (младше её на полгода) мог нести это знамя исчезающей легенды. (Кирк Дуглас умер 5 февраля 2020 года). Оливия не выглядит на свой возраст. Её глаза сияют, её контральто чётко (только Орсон Уэллс мог бы похвастаться таким инструментом), у неё фотографическая память. Она с лёгкостью могла бы сойти за кого-нибудь на несколько десятилетий моложе.
История Флинна даёт некоторое представление о непреходящей тайне, почему одна из крупнейших звёзд Голливуда бросила всё и переехала во Францию: падший идол. Оливия разочаровалась в самом Голливуде и в злобном, неустанно конкурентном образе её также оскароносной сестры Джоан Фонтейн, который, возможно, был самым большим разочарованием из всех. После трёх «Оскаров» в номинации «Лучшая женская роль» на двоих, конкуренция «Де Хэвилленд-Фонтейн» была самой пресловутой семейной враждой в истории города. На протяжении более чем 60 лет для прессы, стремящейся апофеозировать соперничество сестёр до катастрофических масштабов, это было манной небесной (Джоан Фонтейн умерла в декабре 2013 года в возрасте 96 лет).
Тогда, как и сейчас, звёзды не уезжали из Голливуда – по крайней мере, не американские звёзды. Грета Гарбо и Луиза Райнер были иностранками. Марлен Дитрих по сути никогда там и не была. Грейс Келли вышла замуж за князя Монако Ренье III – следует отметить, благодаря второму мужу Оливии, редактору Paris Match Пьеру Галанте, который непредумышленно стал купидоном для Грейс и Ренье III. Но Оливия приехала в Париж не за принцем. Она приехала, чтобы сбежать. Она не хотела становиться принцессой. Она просто хотела быть настоящей.
Но что могло быть лучше реальности Оливии? После «Унесённых Ветром» 1939 года её любила вся Америка; она обладательница двух «Оскаров» за лучшую женскую роль в фильмах «Каждому Своё» (1946) и «Наследница» (1949). Она одна из всего лишь 13 актрис в истории Голливуда, которым удалось подобное. Кто сбежит от такого?
«Мне нравилось ходить вокруг настоящих зданий, настоящих замков, настоящих церквей – не тех, что на холстах, – говорит она. – Там были настоящие булыжники. Каким-то образом меня поразили булыжники. Когда я встречала принца или герцога, он был настоящим принцем, настоящим герцогом». Она рассказывает историю о полёте из Парижа в Алжир на первом коммерческом самолёте «De Havilland Comet» со своим похожим на Флинна двоюродным братом, знаменитым пионером авиации Джеффри де Хэвиллендом, об обеде из кускуса и церемониально забитого ягнёнка. Находясь за границей в 50-х годах, она обнаружила, что мир был интереснее, чем Америка Эйзенхауэра, особенно с её «уровнем доступа».
Французское кино в то время действительно было самым передовым. Великие фильмы, которые снимались, снимались в Европе, и в 1965 году Оливия стала первой женщиной, возглавившей жюри на Каннском кинофестивале. Но, отмечает она, «...я так и не познакомилась с Годаром. Я никогда не встречалась с Франсуа Трюффо. Я никогда не видела Брижит Бардо». Чем был Париж без этого? Он был прекрасен, утверждает Оливия. Её Парижем всегда был Вольтер, Моне, Роден – не Бельмондо, не Делон и даже не Шанель.
Мы встретились в парижском отеле Saint James, когда-то входившем в одноимённую глобальную клубную сеть, где она остановилась в то время, когда в её собственном доме, в квартале отсюда, шёл ремонт. Этот дом около 1880 года постройки, где она жила с июня 1958 года, может быть самым безопасным жильём во всё более неспокойном Париже: бывший президент Валери Жискар д’Эстен живёт по соседству, и там круглосуточная охрана.
«Я совсем не была американкой», – говорит Оливия, сразу же приступая к деконструкции мифа о ней, как о девушке по соседству из Саратоги, Калифорния, в долине Санта-Клара, «черносливовой столицы Америки», ныне являющейся частью Силиконовой долины. Она родилась в Токио 1 июля 1916 года, дочь родителей-англичан. «Меня натурализовали прямо перед Перл-Харбором, – говорит она, ссылаясь на дату: 28 ноября 1941 года. – Девять дней спустя меня бы классифицировали как вражескую иностранку. Меня могли отправить в лагерь». Её отец, Уолтер Огастас (хотя сам он и не был адвокатом), управлял фирмой из 20 юристов. Мать, Лилиан Аугуста Рюз, была хоровым педагогом и актрисой эпизодических ролей; она принимала участие в командном выступлении в Токио для посетившего страну герцога Коннаутского.
«Мама не хотела, чтобы я знала, что она на самом деле работает профессионально, в отличие от любительских театров, о которых я знала», – говорит Оливия. Самодеятельность считалась нормальным явлением, у профессиональной же актрисы был подтекст падшей женщины. Но актёрские гены в семье всё же были, и Оливия не смогла подавить их зов. «Когда мне было пять, я обнаружила секретную коробку, в которой был сценический грим мамы. Я будто нашла зарытые сокровища. Я попробовала румяна, тени, помаду. И не смогла смыть румяна. Мама меня тогда сильно отшлёпала. «Никогда не делай этого снова!». Она накричала на меня и приказала никогда не рассказывать об этом сестре». Сестрой была Джоан, на 15 месяцев младше Оливии. Когда они вырастут, они станут единственными сёстрами, получившими «Оскар» за «Лучшую актрису».
Но до того, как между ними возникла какая-либо вражда, они были такими же милыми и ласковыми, какими могли быть любые два брата или сестры. Оливия обожала играть в старшую сестру. Джоан, по её словам, залезала к ней в постель и «клала свою маленькую голову мне на плечо и просила рассказать ей какую-нибудь историю». Оливия рассказывала сказки о кроликах и других существах, приковывающих внимание Джоан, которая, возможно, была первым бенефициаром таланта Оливии подражать животным. «Любимой игрушкой Джоан был кожаный лакированный кот. Когда его сжимали, он мяукал, но потом сломался. Так что за него мяукала я. Джоан болела, и, когда сжала игрушку, а «она» ответила, ей стало немного лучше. Она была такой душкой, с этими очаровательными веснушками на носу и копной светлых волос, милой, как пуговка».
Крошки едва начали ходить, когда миссис Де Хэвилленд увезла их в Калифорнию, когда их с брак с мистером Де Хэвилленд начал распадаться. (Их отец остался в Японии и в конце концов женился на своей домработнице). Миссис Де Хэвилленд сохранила свой английский для дочерей. Когда Оливия захотела узнать, почему мама настояла на том, чтобы они с Джоан «звучали по-британски», её ответ был прост: «Потому что мы британцы!». «Cahn» и «shahn't» Оливии сначала принесли ей много проблем на детской площадке, но в конце концов все её одноклассники начали ей подражать. Чтобы сбалансировать свой образ, Оливия стала классным пранкером, специализируясь, естественно, на широком спектре подражаний животным. «Я начала с индеек и ослов, потом в ход пошли лошади, собаки и кошки. Я была довольно хороша», – признаётся актриса.
Всё это окупилось, когда Оливия, звезда студенческого театра, была открыта партнёром австрийского импресарио Макса Рейнхардта, которому понадобился дублёр Гермии в «Сон В Летнюю Ночь» в 1934 году. Warner Bros. сняли фильм «Сон В Летнюю Ночь» в следующем году с Оливией, Диком Пауэллом, Джеймсом Кэгни и Микки Руни, что стало большим прорывом Оливии. Джек Уорнер сделал 18-летнюю актрису своей инженю. Оливия, студентка-отличница, до сих пор с сожалением оглядывается на то, что отказалась тогда от своего вожделенного поступления в Колледж Милс.
К 1938 году Оливия в свои 22 года стала большой звездой, благодаря ролям в «Одиссее Капитана Блада» и «Атаке Лёгкой Кавалерии». При весе в 44 кг она была анорексичной до того, как это стали так называть. Мать и дочь придумали другой диагноз – «Hollywooditis». «Я бы не пожелала никому проснуться знаменитым», – говорит Оливия, боль воспоминаний со временем не притупилась. «У тебя нет настоящих друзей. Все работают бесконечные часы на разных студиях далеко друг от друга. Даже на одной студии отношения были формальными и часто конкурентными».
У её матери было лекарство: поехать из «Содома» в Англию. Джоан осталась в Калифорнии, неустанно работая над тем, чтобы догнать свою сестру, в частности, снявшись в небольшой роли в «Женщинах» Джорджа Кьюкора. Ни одна из сестёр никогда не была на родине своих родителей. Оливия с матерью поплыли на «Нормандии», «самом красивом корабле в мире» весной 1938 года. К сожалению, у Содома были длинные руки: хотя их поездка должна была быть тайной, Джек Уорнер не терпел никаких тайн. Как и многие из старых влиятельных бизнесменов в сфере кинематографа, он был контрол-фриком с менталитетом владельца плантаций – отсюда и его белоколонный дом в Беверли-Хиллз. Последняя работа Флинн-Де Хэвилленд, «Приключения Робин Гуда», вот-вот должна была выйти, и как было бы идеально, если Оливия была бы там, в Шервуд Форест, рекламируя фильм. Соответственно, пресса встретила актрису на пирсе в Саутгемптоне.
Де Хэвилленды были спасены любезным стюардом, который сопроводил их с корабля через третий класс. Оливия пряталась в дамской комнате, пока поезд не отвёз репортёров обратно на Флит-стрит. В Лондоне 45-летняя Мэри Пикфорд, которая также находилась на корабле, осудила поведение молодой звезды как «непрофессиональное» и «прискорбное».
Оливия ни о чём не жалела. Они с мамой наслаждались грандиозной экскурсией по всем английским святыням. В Стратфорде-на-Эйвоне Оливия ежедневно ходила на две пьесы, напоминая себе, что она тоже начала свою карьеру как шекспировская актриса и мечтает снова ей быть. Но в итоге Оливия остановилась в отеле Савой и пригласила к себе прессу. «Я вся ваша», – сказала я им, и они были так благодарны», – вспоминает Оливия. Она вернулась в Америку на «Нормандии» всё ещё 44 кг, но отдохнувшей и с перспективой на «реальность», которую так жаждала. «Приключения Робин Гуда» стал мировым хитом. Невозможно было представить Деву Мариан, не думая об Оливии Де Хэвилленд.
«Я не отождествляла себя с Мелани, когда прочитала книгу», – говорит Оливия о своей самой известной роли, в «Унесённых Ветром». Актриса прочитала книгу Маргарет Митчелл, когда та была впервые опубликована в 1936 году, и не впечатлилась ею. «Но, когда я прочитала замечательный сценарий Сидни Ховарда, Мелани казалась мне совершенно другим персонажем, – говорит она. – В книге мы видели её глазами Скарлетт, что создавало негативное впечатление. В фильме зрители видят её своими, беспристрастными глазами. В этом сценарии она мне нравилась, я восхищалась ею, я её любила!».
Несмотря на это, она по-прежнему отвергает любые попытки приравнять её к Мелани Гамильтон. Женщина, которая руководила собственной карьерой («Мамочка была моим опекуном», отмечает она, «не моим менеджером»), флитровала с Говардом Хьюзом и Джоном Хьюстоном, летала на самолёте, и сломала студийную систему своим прорывным иском 1944 года, освободившем актёров от вечной контрактной кабалы, никогда не была паинькой.
Трудно было не столько получить роль, сколько заставить Джека Уорнера согласиться «одолжить» её Дэвиду Селзнику. «Селзник видел меня в «Робин Гуде» и подумал, что я стою внимания. Однажды мне неожиданно позвонил Джордж Кьюкор и сказал: «Вы меня не знаете, но вам было бы интересно сыграть в «Унесённых Ветром»?». Естественно, я сказала «да», а затем он прошептал в трубку: «Вы бы посчитали, что делаете что-то противозаконное?». Оливия поехала на своём зелёном Бьюике к Metro-Goldwyn-Mayer, но припарковалась на улице. Затем, следуя тщательно разработанным указаниям Кьюкора, она пешком пошла к тайной стеклянной двери. Там её ждал человек, который сопроводил Оливию в кабинет Кьюкора. «Подождите», – сказал Кьюкор, когда Оливия закончила читать отрывок сценария. Он набрал Селзника. «Вы должны услышать, как мисс Де Хэвилленд читает Мелани».
В воскресенье в три часа Оливия доехала до особняка Селзника, на Саммит Драйв в Беверли-Хиллз. «На мне было скромное чёрное бархатное платье с кружевными манжетами и круглым кружевным воротником, – вспоминает Оливия. – Мы сидели в огромной комнате с эркером. Сцена была между Мелани и Скарлетт, Джордж читал Скарлетт. Он был самой нелепой Скарлетт из всех, что вы могли бы себе представить. И читал с такой драмой! Это было так комично, мне было трудно сохранять невозмутимый вид. После этого Селзник сказал: «Думаю, мы должны поговорить с Джеком Уорнером».
Селзник разговаривал с Уорнером, безуспешно. Оливия тоже поговорила с ним, с ещё меньшим успехом. «Джек сказал нет. Он сказал: «Если ты хочешь сыграть кого-то, то почему Мелани, а не Скарлетт?». Но это не имело значения. Он не собирался одалживать меня. «Нет» значило «нет». Но Оливия так просто не сдалась. Она решила обойти Джека и обратиться к его жене, Энн, которая была единственным человеком в шоу-бизнесе, который мог заставить его передумать. «Энн была прекрасной стройной женщиной за тридцать, которую я едва знала. Я пригласила её на чай в ресторан сети Brown Derby в Беверли-Хиллз. Раньше я никого не приглашала на чай. За чаем Энн, казалось, понимала, что это огромный проект и что он может только повысить ценность Оливии для Warner Bros. в долгосрочной перспективе. Она обещала помочь и сделала это. «Я думаю, вы у нас», – вспоминает Оливия звонок Селзника.
Ставки были высоки для всех участников съёмочного процесса. Ли, Гейбл и Оливия пытались разрядить напряжение, играя в морской бой во время бесконечных перестановок камер, необходимых для техниколора (Виктор Флеминг, тем временем, занял пост режиссёра). Оливия обожала подшучивать. В одной из сцен Гейбл поднимал Оливию. В надежде, что это будет последний из множества изнурительных дублей, Оливия тайно привязалась к неподвижному осветительному прибору. У бедного Гейбла чуть не появилась грыжа. Он не мог сдвинуть её с места. Площадка разразилась громким смехом, и все поняли, что они создают здесь нечто грандиозное.
Если ставки были высокими, то такими же были и награды. В ночь накануне церемонии вручения премии «Оскар», 29 февраля 1940 года, Дэвид О. Селзник устроил небольшую вечеринку у себя дома; гостями были Вивьен Ли и Лоренс Оливье (которые поженятся позже в том же году), жена Селзника, Айрин, и Роберт Бенчли, журналист Vanity Fair и New Yorker. Когда раздавали напитки, зазвонил телефон.
«Дэвид поднял трубку и произнёс список имен: «Да. Вивьен, Виктор, Хэтти, – вспоминает Оливия. – У меня сжалось сердце. Дэвид, который явно был самым счастливым человеком на земле, бросился с Вивьен и Ларри в лимузин и сразу же уехал. Мне никто ни слова не сказал. Айрин должна была отвезти проигравшую меня и Роберта Бенчли в Cocoanut Grove, где было мероприятие. Я была как в воду опущенная». (Как и Оливия, Гейбл был номинирован, но проиграл).
На церемонии Айрин, Оливия и Бенчли сидели за маленьким столиком вдали от великолепного стола почётных гостей, за которым Селзник собрал свою команду победителей, за исключением Хэтти МакДэниел, которая изначально сидела одна со своим чернокожим спутником. Тогда Селзник решил, что для Хэтти будет лучше быть частью более крупной группы. «Дэвид перевел их в «смешанный» стол. Думаю, они были счастливее там, где были. Никто не сказал мне ни слова соболезнования. Я пыталась вести себя по-английски – сохранить внешнее спокойствие, сжать губы. Но когда Айрин увидела единственную слезу, скользящую по моей щеке, она отвела меня на кухню отеля. Вот там, рядом с котлом с супом, я разревелась. Так что этот суп оказался солёнее, чем планировал шеф-повар. Я поехала домой в одном из лимузинов Дэвида. Всё, что я тогда могла делать, это думать про себя: «Бога нет».
После двух недель страданий Оливия прозрела. «Всё изменилось. Я поняла, почему мне было суждено проиграть. Меня номинировали на «Лучшую женскую роль второго плана», но это была неправильная категория. Я не была «второплановой». Я тоже была звездой. Это была уловка Дэвида от имени Вивьен. Хэтти была лучшей актрисой второго плана, и замечательно, что она должна была победить. Как только я поняла систему, я больше не чувствовала себя ужасно. Всё-таки Бог был».
Бог улыбнулся Оливии в следующем десятилетии двумя статуэтками за «Лучшую актрису», не говоря уже о двух премиях New York Film Critics Circle и других бесчисленных похвалах. Тем не менее, она увидела, насколько жестоким может быть Голливуд. Семена её возможного переезда в Париж были политы слезами, которые она пролила в ту ночь на «Оскаре» в 1940 году.
Оливия признаётся, что была без ума от Флинна, несмотря на его подростковую склонность к шалостям. Но Флинн был женат. Её также очень интересовал Говард Хьюз, в которого она влюбилась однажды вечером в 1939 году, увидев его танцующим с Долорес Дель Рио в Trocadero на Бульваре Сансет. Оливия снималась в «Крыльях Флота», пропагандистском фильме, который (с её семейной связью с британской авиацией) дал ей и одержимому воздухом Хьюзу общую тему для разговора. Он брал Оливию поиграть в боулинг, потом – в Санта-Барбару за гамбургерами, а потом – поужинать в Victor Hugo. Хьюз любил утончённых девушек, и Оливия нужна была рядом, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся после Кэтрин Хепберн. Оливия восхищённо говорит о ней: «Кэтрин покинула город потерпевшей поражение. Индустрию смутило то, что я назвала её гордостью Новой Англии. Говард же назвал это высокомерием».
Хепберн, как и Оливия, любила летать, а у Оливии даже была лицензия пилота. Страсть Оливии к полётам, воспламенившаяся благодаря Хьюзу, была увековечена Джеймсом Стюартом, будущим бригадным генералом ВВС, который встречался с Оливией в начале 40-х годов, пока его не призвали на фронт. Человеком, которого она, возможно, больше всего любила, был Джон Хьюстон, чьей второй режиссёрской работой стал фильм «В Этом Наша Жизнь» с Оливией и Бетт Дэвис в 1942 году. Две звезды играли сестёр-соперниц, соревнуясь как в любви, так и в жизни, что было близкой темой для Оливии. Хотя Дэвис, после Греты Гарбо, была той звездой, которой Оливия восхищалась больше всего, Дэвис такой взаимностью ей не отвечала. В первом из четырёх фильмов, в которых они снялись вместе, комедии 1937 года «Любовь, Которую Я Искал», первой репликой Дэвис в сторону актёрской игры Оливии стало оскорбительное: «Что она делает?».
Так что Хьюстону пришлось играть миротворца, объяснив Дэвис, что её невозможная любовь к женатому режиссёру и невозможная любовь Оливии к Хьюстону, женатым тогда на Лесли Блэк, сделала их двумя дамами на одном тонущем корабле. Это сработало. Звёзды стали подругами на всю жизнь, в последний раз снявшись вместе в «Тише... Тише, Милая Шарлотта» в 1964 году.
Двое мужчин, за которых Оливия вышла замуж, не были ни звёздами, ни бизнесменами в сфере кинематографа, а писателями. Марк Аврелий Гудрич – за которого Оливия вышла замуж в 1946 году и развелась в 1952 году – был техасцем, наиболее известным по роману об американском эсминце Первой мировой войны «Далила». (От него у Оливии родился сын Бенджамин Гудрич, который умер в 1991 году от лимфомы Ходжкина в возрасте 41 года). А потом актриса вышла за Пьера Галанте, который, помимо своих обязанностей редактора журнала «Paris Match», писал военные истории, в том числе «Валькирию», что легла в основу для фильма с Томом Крузом в 2008 году (который Оливия, по её словам, не смотрела).
Оливия и Пьер познакомились во Франции в апреле 1952 года, когда она приехала туда в качестве гостя Каннского кинофестиваля. В том же году открылся «Американец в Париже», в наградах которого доминировал «Вива, Сапата!» с Марлоном Брандо и «Отелло» Орсона Уэллса. Оливия сначала отказалась приезжать, поскольку организаторы фестиваля отклонили её просьбу о втором авиабилете, предполагая, что, во французском стиле, он для её любовника. Когда же она дала им знать, что второй билет предназначается для её маленького сына, Бенджамина, организаторы смягчились.
Сотни фотографов встречали её в аэропорту Париж-Орли. Актрису сопровождал её агент, Курт Фрингс, и молчаливый маленький француз – Галанте. Первыми его словами были «Австрийское вино лучше французского». (Он никогда не пил ни капли). Затем он посмел держать её за руку в такси после ланча в La Colombe d’Or. Неустанный журналист последовал за ней в Лондон, затем - в Лос-Анджелес, а затем пригласил её на один из яхтенных круизов Эльзы Максвелл по Греческим островам. Они поженились в 1955 году. В следующем году в Париже у Оливии и Пьера родилась дочь Жизель. (Она вырастет и станет журналистом «Paris Match»). С мужем-французом и новорождённой дочерью Оливия уже не оглядывалась назад.
Оливия по-прежнему называет автобиографию Джоан «Не ложе из роз» 1978 года как «Ни крупицы правды». Как всегда скрупулёзная, она составила аннотированное опровержение тому, что она считает искажениями и расхождениями в книге. Но, для протокола, Оливия хочет, чтобы мир знал, что она не вспоминает прошлое с гневом. Только с любовью. «Я так любила её, как ребёнка», – с грустью говорит Оливия. Как леди, она упорно отказывалась обсуждать свою сестру или их отношения с 1950-х годов.
Но не Джоан. В 1978 году в интервью People Джоан категорически противоречила воспоминаниям Оливии о сестринской нежности, сказав: «Я сожалею, что не помню ни одного доброго поступка со стороны Оливии на протяжении всего моего детства».
Как рассказывает Оливия, сестринская любовь начала угасать, когда Оливии и Джоан исполнилось шесть и пять лет соответственно, и они начали брать уроки искусства у учительницы, у которой в доме был бассейн. Однажды, в перерыве между уроками, Джоан, игравшая в бассейне, позвала сестру, схватила её за лодыжку и попыталась стащить в воду. «Она никогда раньше не была такой бестолковой, это застало меня врасплох», – говорит Оливия, которая безусловно, как демонстрирует случай с Гейблом на съёмках «Унесённых Ветром», имела свою собственную дьявольщинку. Оливия была сильнее, чем подозревала Джоан, поэтому Джоан в итоге повредила ключицу об выступ бассейна, и ей пришлось накладывать гипс. Оливия была наказана за инцидент, и ей теперь запрещалось плавать в бассейне. Этот момент детской игры, говорит Оливия, стал генезисом величайшей родственной вражды в мире кинематографа. (В своих мемуарах Джоан «отодвинула» историю на десять лет вперёд, когда ей было 16, а Оливии – 17, как будто зрелость подчеркивала бы злонамеренность того, что она охарактеризовала как «намеренный и подлый поступок своей сестры»).
Девочки взрослели, и гнев физические способности Джоан, как говорит Оливия, только возрастали. Джоан давала ей пощечины, а когда Оливия не могла больше этого терпеть, она тянула Джоан за волосы, и всё заканчивалось эпическими драками с выдиранием прядей волос. Оливия признает, что Джоан – которая любила жаловаться на то, что Оливия была слишком заядлой верующей в право первородства – негодовала по поводу того, чтобы носить платья и обувь Оливии; она намеренно наступала Оливии на пятки, когда шла за ней по лестнице.
«Наша самая большая проблема была в том, что мы должны были делить комнату», – со вздохом говорит Оливия, ссылаясь на причину, которая вызвала бесчисленное количество соперничества между братьями и сёстрами. Она вспоминает, как Джоан обнаружила, что обладает даром подражателя сестры, и начала её мучить. Оливия не выдержала и пожаловалась маме, которая посоветовала ей называть Джоан «подражательницей» каждый раз, когда та повторяла то, что говорила Оливия. «Подражательница», – вторила ей Джоан.
Новый отчим сестёр, менеджер местного универмага по имени Джордж Фонтейн, не полагался на слова. Он был диктатором, которого Оливия до сих пор называет Железным Герцогом, и ему нравилось бить ссорящихся сестёр. Фонтейн дал им выбрать наказание: столовую ложку рыбьего жира, от которого их бы стошнило, или удары по голеням деревянной вешалкой для одежды. Однажды, когда Оливия накопила двадцать два синяка на ногах, в дело вмешалась сотрудница школы, которую посещала Оливия, и настоятельно попросила Фонтейна прекратить побои. Но это не сработало.
Вместо того чтобы вместе бороться со своим общим врагом, сёстры провоцировали друг друга. За ужином Оливия строила рожицы, а Джоан смеялась, выплёвывая молоко, оставляя Джоан лицом к лицу с гневом мистера Фонтейн. Миссис Де Хэвилленд болела большую часть этого периода и часто лежала в больнице Сан-Франциско, оставляя девочек без защиты. Вдвоём они в итоге пришли к болезненному выводу, что пора выбираться из Саратоги. Оливия «сбежала» в актёрское искусство. Джоан сбежала ещё дальше, в Японию, собираясь жить с отцом и его новой женой в 1933 году. Она училась в англоязычной средней школе в пригороде Токио и вернулась в Калифорнию в 1934 году, обнаружив свою старшую сестру в шаге от звёздного часа. «Джоан пришла с мамой в Оперный театр Сан-Франциско, – вспоминает Оливия. – Я её даже не узнала. У неё были обесцвечены волосы. Она курила. Она больше не была моей младшей сестрой. Я посоветовала ей поступить в среднюю школу Лос Гатос и закончить её. «Я не хочу, – демонстративно сказала она. – Я хочу заниматься тем, чем занимаешься ты». Полагаю, я тогда хотела, чтобы Голливуд был моим, а Сан-Франциско – её. Я правда думала, что Сан-Франциско лучше – искусство, опера, клубы, балы. Я думала, что изысканность, которую Джоан приобрела в Японии, сделала её идеальной для высшего общества. Но она совершенно не была этим заинтересована: «Я хочу заниматься тем, чем занимаешься ты», – это была её мантра. Я привела ей примеры младших сестёр, которые сменили имя и имели большой успех. Лоретта Янг и Салли Блейн, например. Я даже сказала ей, мол, мени имя, и ты сможешь приехать в Голливуд и жить со мной и мамой, которая тогда была моим опекуном. Но она не сдвинулась с места. Она хотела сделать всё точно так же, как я, и сама».
Вскоре на вечеринке в доме британского актёра Брайана Ахерна, лицензированного пилота, с которым тогда встречалась Оливия, гадалка предсказала, что Джоан не будет пользоваться успехом, пока та не станет использовать сценическое имя. У этого имени должно было быть восемь букв и начинаться с «Ф». Гадалка также предсказала, что Джоан выйдет замуж за Ахерна. Так и вышло. (Джоан Фонтейн была замужем четыре раза: за Брайаном Ахерном (с 1939 по 1945), Уильямом Дозье (с 1946 по 1951), Коллье Янгом (с 1952 по 1961) и Альфредом Райтом-мл. (с 1964 по 1969).
Оливия приложила все усилия, чтобы помочь Джоан. В середине съёмок «Унесённых Ветром» Дэвид О. Селзник решил ещё раз попытаться «позаимствовать» Оливию у Джека Уорнера, чтобы снять «Ребекку» с Лоренсом Оливье. Уорнер снова отказал. Селзник решил, что легче переключиться на кого-то другого, чем бороться. «Ты не против, если я возьму твою сестру? – спросил Селзник Оливию. – Она идеальна». «Она действительно была лучше, чем я. Она была блондинкой, Ларри был брюнетом», – говорит Оливия. «Ребекка» Альфреда Хичкока привела Джоан к первой номинации на премию «Оскар» за «Лучшую женскую роль». На следующий, 1941 год, она получила ещё одну – за роль в «Подозрении», также Хичкока.
Она победила, обойдя сестру, которая была номинирована за «Задержите Рассвет». Джоан и Оливия сидели за одним столом, когда было объявлено имя Джоан. Как написала Джоан в своей автобиографии, «Всё, что мы чувствовали друг к другу в детстве, то выдирание волос, грубая борьба, время, когда Оливия сломала мне ключицу, всё вернулось калейдоскопическими образами». Это был единственный раз, когда актёр или актриса Хичкока когда-либо получали «Оскар». Этот момент моментально породил заголовки о «войне звёздных сестёр».
Точно так же, как сёстры достигали новых уровней звёздности, так и таблоиды и жёлтая пресса постоянно были в ударе. Это была эпоха Хедды Хоппер и Луэллы Парсонс. Много шума сделали из того, что Оливия и Джоан якобы поссорились на «Оскаре» 1947 года, когда Джоан утверждала, что Оливия – которая выиграла лучшую женскую роль за «Каждому Своё» – отвратительным образом отвергла поздравления. Возможно, Оливию можно было бы оправдать, учитывая известное стервозное замечание Джоан о новом муже Оливии, Марке Гудриче: «Всё, что я о нём знаю, это то, что у него было четыре жены и одна книга. Жаль, что не наоборот». «У Джоан было много качеств, которыми безмерно восхищались мужчины», – говорит Оливия. Среди громких романов Джоан были Принц Али Салман Ага-Хан, Эдлай Эвинг Стивенсон II, Говард Хьюз. «Я простой человек, – говорит Оливия. – У меня нет таланта, хватки и стиля Джоан».
В следующем десятилетии, когда Оливия обосновалась в Париже и карьера сестёр начала тлеть, обозреватели, сами уже устаревшие, в основном оставили их в покое. Основав собственные не голливудские вотчины – Оливия в Париже, Джоан на Манхэттене – сёстры вступили в пору настороженной разрядки. Но когда миссис Де Хэвилленд заболела раком в 1975 году, её последняя болезнь вызвала новые и злобные споры о том, кто был самым преданным ребёнком.
Пока Джоан пробовалась в «Цветок Кактуса», Оливия и её дочь Жизель оставались рядом с мамочкой, помогая подготовить её к тому, что, по словам Оливии, миссис Де Хэвилленд радостно описывала как «предстоящую коктейльную вечеринку на небе, воссоединение со всеми, кого она любила, в комплекте с мартини». Оливия одевала свою 88-летнюю мать, делала ей педикюр и косметические процедуры, читала ей «Книгу общих молитв» и до конца поддерживала её моральный дух. «Я называла ее Последней императрицей Китая», – говорит Оливия, всё ещё бесконечно скучая по матери.
В «Не ложе из роз» Джоан писала о посещении панихиды в маленьком кантри-театре близ Саратоги, и о том, как ни словом не обмолвилась с Оливией. В интервью в 1978 году Джоан наиболее злобно назвала эти похороны их финальным расколом. Как всегда, Оливия молчала.
Хотя она остаётся гражданкой Америки, Оливия произвела большое впечатление на «приёмную» страну. Президент Франции Николя Саркози, награждая Оливию Орденом Почётного легиона в 2010 году, признался, что не может поверить, что он находится в присутствии Мелани. Даже Паскаль Негре, одноклассник Жизель Галанте, по-своему нашел мать своей подруги сексуальной: «Она рассказала историю о том, как отвергла Джона Кеннеди, когда тот был в Голливуде в гостях у Роберта Стэка после своей службы на торпедном катере PT-109, – говорит он. – Она сказала, что слишком занята и должна репетировать. Бедный Джон!».
В свои 60 с лишним лет в Париже Оливия завела огромную сеть друзей, многие из которых связаны с Американским кафедральным собором, одной из старейших англоязычных церквей Парижа, где её чтения Писания на Рождество и Пасху стали ежегодными мероприятиями. Несколько лет назад она выставила на аукцион свою огромную коллекцию плюшевых медведей, подаренную ей её подругой, актрисой Идой Лупино, чтобы восстановить грандиозный фасад церкви. Она является почетным пожизненным попечителем Американской библиотеки и получила почетную степень гуманитарных наук от Американского университета в Париже, где она помогла уладить студенческую забастовку в анти-вьетнамской войне 70-х. После долгой разлуки Оливия и Пьер развелись в 1979 году. Он умер в Париже в 1998 году.
Оливия приписывает своё поразительно здоровое долголетие «трём «L» – Love, Laughter and Light – любви, смеху и свету». Она каждый день разгадывает кроссворды в Таймс – страсть, которую она приобрела в подростковом возрасте, и рассматривает каждую боль или симптом как тайну, которую нужно разгадать и победить, а не как предвестник гибели. Никто на земле не позитивен так, как она. Многие из её заповедей о вечном здоровье – это те, которые она выучила в организации Camp Fire Girls, где её звали Гром-Птица. Она сказала своему французскому врачу, что планирует дожить до 110 лет, что объясняет то, почему она не торопится писать свои мемуары. Потрясающая писательница, она стала автором памятной статьи, посвящённой своему другу Микки Руни в журнале Time в 2014 году, которая была шедевром сосредоточения сильных эмоций, воспоминаний и сожаления. Её книга – если она её напишет – может стать последним и лучшим словом того Голливуда, который она олицетворяет по сей день.
Такая книга также могла бы предложить заключительную главу саги Оливия-Джоан. Оливия говорит, что они, наконец, были вновь объединены крылатой колесницей времени и их общих религиозных корней. Оливия всегда помнила о своём деде по отцовской линии, англиканском священнике в Гернси, а также о неизменной вере матери в загробную жизнь. «Джоан не сохранила этой веры, – вспоминает Оливия. – И я тоже бросила свою. До болезни моего сына. Когда Джоан была в депрессии, я пыталась объяснить ей, как Церковь вернулась, чтобы многое значить для меня. Она присоединилась к Святому Фоме – епископальной церкви на Пятой авеню в Нью-Йорке».
В интервью в 1978 году Джоан сказала: «Я первой вышла замуж, получила «Оскар» прежде чем Оливия, и если я умру первой, то она несомненно будет в ярости, потому что я опережу её и в этом». Официальное заявление Оливии о том, что она была «потрясена и опечалена», когда Джоан «опередила её и в этом» в декабре 2013 года, являет глубокое и непреходящее горе, которое никакой фасад не сможет скрыть.
Оливия постоянно занята. Наша последняя встреча была в разгаре написания ею благодарственного письма за прошлогодний Каннский кинофестиваль, на котором чествовали её, Джейн Фонду, и продюсера Меган Эллисон. Затем она вывела меня на грандиозную лестницу Сент-Джеймса и сделала пять кругов по периметру. «Сто десять!» – ликовала она, произнося свой плюс-10-вариант итальянского тоста «Cent’anni».
В качестве прощального подарка она предложила мне те серьги из фильма «Заворожённый», которыми я восхищался, чтобы я подарил их своей матери, которая была её поклонницей в течение 80 лет. Потом она загадочно спросила, люблю ли я Париж. За мое неизбежное утвердительное «да», она подарила мне великолепное подарочное издание об исчезнувших достопримечательностях города. «У нас всегда будет Париж», – сказала Оливия, прощаясь с классическим Голливудом и своим славным освобождением от него.
Оливия Де Хэвилленд умерла 25 июля 2020 года. Ей было 104. Последняя звезда Золотого века Голливуда погасла.
По материалам ресурса Vanity Fair.