Театр...
Театр, как известно зачинается с вешалки. Вот и я стою в очереди к этой самой вешалке с шубой и пакетом с сапогами в руках. Руки дрожат то ли от тяжести ноши, то ли от холода, проникающего в холл вместе с входящими, то ли от волнения - я уже и не понимаю в суматохе. Наконец, я отхожу от вешалки, с номерком в руке, прохожу в зал, поднимаюсь по ступенькам к своему ряду. Я прохожу к своему месту живот - в живот с моими соседями на эти два часа и пытаюсь угнездиться в кресле, обитом мягким бархатом. Колени упираются в спинку впереди стоящего кресла, я пытаюсь уместить ноги на отведенном мне пространстве, одновременно вдыхая воздух с витающим в нем смесью из духов и туалетной воды, которые, смешавшись, уже не вызывают приятных ощущений. Наконец, устроившись удобно, я пытаюсь воспроизвести в памяти мое последнее отражение в зеркале, оценивая, достаточно ли хорошо лежат волосы в изобретенной мной наспех прическе, не слишком ли яркий макияж,не ли не нужных складок на юбке, уверенно ли держусь на каблуках, сохранилась ли легкость в походке... И так до бесконечности, пока вдруг не вспомню, что я не на сцене. Впрочем... как сказать...
Посещение театра или, если угодно, выход в свет, начинается с вешалки, у которой, расставшись со своими одеждами, люди расстаются с той жизнью, которая было у них до вешалки. С людьми происходит удивительная метаморфоза: превращаются в актеров. И самое удивительное, что сами они об этом даже не догадываются. Сама собой из глубин подсознания всплывает манерность, двусмысленность улыбки, цинизм, наигранная наивность - и даже! - искренность
Женщины, вырвавшиеся из кухонного плена, одевшие любимые наряды, которые так долго пылились в шкафах, дожидаясь своего часа, становятся дамами из высшего общества, приехавшими сюда на "Роллс-ройсах" или, на худой конец, в золотой карете с четверкой вороных в упряжке. В их походке появляется - плавность, в улыбке - томность, глаза мерцают одухотворенным огнем.
Мужчины вдруг становятся галантными кавалерами и по гусарский лихо закручивают не существующий ус, на лбу появляется печать интеллекта, на губах блуждает улыбка истинных ценителей искусства, спина выпрямляется, расправляются плечи.
Вот где настоящий, подлинный театр - в зале. Играют все! И седая дама с излишком бижутерии в ушах и на шее, и молодой упитанный человек, из расстегнутого ворота рубахи поблескивающий золотой цепью - знаком отличия служителей Богу денег, и школьница с напомаженными губами и ногами - соломинками в маминых модных туфлях...
Жаль, этой игры никто не замечает, никто не наслаждается. Все слишком заняты своей ролью, чтобы оглянуться по сторонам.
А после спектакля снова вешалка...
Отходя от вешалки, дамы становятся измученными нашей не простой жизнью женщинами, чья голова забита обедами, грязными ботинками сына, сокращениями на работе у мужа. С кавалеров серым пеплом от сигарет слетает лоск и кураж, плечи опускаются, спины сутулятся, пальцы теребят пачку "Примы".
Вот и я у вешалки. Я сыграла. Никто не кричал мне "Бис", не аплодировал, не дарил цветов. Как, в прочем, и всем остальным играющим в зале. Аплодисменты и цветы - сцене...
Это театр.