Начало истории читайте на моем канале.
6.
Утро заползало в душу серой поганой змеей, свивалось кольцами, мутило.
Воген умер. Вот так взял и умер. Так умирали все, кто мешал мне. Умер папаша Авентос. Удушье, – сказал лекарь. Удушье от неизвестных причин. Придурок. От каких причин может быть удушье, когда тебя душат подушкой?.. Умер муженек Патто. Укололся об острый шип дерева-убийцы ко. Просто удивительно, говорили потом, где он только его нашел? Ко давно истребили по всей Светлой Чаще. А я думаю, что он нашел его у меня в столе, в резном ларчике из слоновой кости. И Патто тоже умерла. Я казнил ее. Сам. Своими руками.
Утро давило на плечи, как каменная плита. Оно превращало меня в жалкого урода с зубами гиены и душой демона. Оно обращало в прах все мои надежды и делало ненужным все, к чему я стремился. Это обман, – уверял я себя. Все не может стать ложью в один миг. Это обман.
Но разве утро – обман?
– Не ори! – сказала Кинтара, хватая меня за плечи. – Спятил?
– Прочь, дура! – прошипел я.
– Прочь? Ах ты, сволочь! – мигом остервенилась она. – Дерьмо зубастое. Я ему – все, а он мне – «прочь».
Вздорная баба – и ничего больше. Сучка та еще. Выпучит глаза – и давай чесать языком. Причешет так, что не отмоешься. Вытащил ее из грязи, а она еще условия ставит.
Глазища серые, когти, как у беркута, что ни слово – то перл. Кинтара, мать ее. Красивая, как львица, но дура-дурой. Грива до колен, а мозги птичьи.
– Кинтара, киска, полежи тихонько. У папочки голова болит, – выдавил я из себя довольно сносным голосом.
Но кису понесло:
– Э, папочка, ты мне мозги не пудри. Ты свихнулся совсем на своей Тайре. Что тебе тут-то не сидится, кобель поблудный? Замок твой теперь, земель до черта… Завел себе какого-то мальчишку, мучаешь его, себя мучаешь. Птицу сатанинскую вывел, людей губишь, черт белый. Нет жениться, как путному человеку, детей нарожать, в покое жить… Надо все козни кому-то строить. А сам уж во сне орать начал от жути от своей.
– Это был страшный сон, – скрипнув зубами, ответил я.
– Сон, ага! – Кинтара фыркнула и отвернулась к стене. – Из ума ты выжил, отец.
– Нет! Я знаю, что делаю! А ты лучше не лезь не в свое дело, птичка моя. Тебе же лучше будет, если я своего добьюсь. А детей можешь рожать сколько угодно. Разве я против? Рано или поздно, мне потребуется наследник. Ну же, Кинтара…
Утешая женщину, можно городить любую чепуху, какая только взбредет в голову. Будь Кинтара чуть поумнее, она бы сразу поняла, что уж от кого – от кого, а от нее мне наследник и завтра не потребуется. Но где ей, дурехе. Она так и расцвела.
– Сначала пусть у нас будет мальчик, – сказала она мечтательно и села на постели. – Он будет на меня похож. А потом пусть девочка. И она будет очень-очень красивая, как ты.
Я закрыл глаза и постарался не вслушиваться в ее назойливую болтовню. Зачем я вспомнил о Патто? И о тех, об остальных? Их нет. Они исчезли. А я остался. Так должно быть.
Черное зевло воспоминаний нацелилось на меня из серой мути осеннего утра.
Острый нож в виде полумесяца на серебряном блюде. Голубая сталь отражает студеное зимнее небо. Деревянный помост скрипит и едва заметно покачивается, но сколочен крепко. Поляна Хойвир в снегу, вороны замерли на ветках, толпа у помоста гомонит и зябко топчется, мешая снег с грязью.
Мои каблуки сухо цокают по дереву. Солдаты в одинаковых лиловых плащах и нагрудных щитах с полустертой гравировкой выводят ее. Черные волосы разметались по плечам, в ласковых глазах свинцом застыл страх.
Я срываю с ее сухой руки княжеский перстень со змеями и под приветственные крики провозглашаю себя правителем Тайры. Я беру нож и вырезаю ее сердце. Патто кричит, кричит, как животное, как терзаемая живая плоть. И смолкает.
Ее сердце. Да, ее сердце. Фейсинор зачем-то украл его, пока оно еще дымилось, дымилось и билось, хотя кровь уже плескалась на гнилое дерево и снег.
– Не ори! – Кинтара испуганно отскочила и приподняла руку, словно пытаясь защититься. – Ты спятил.
– Нет, – прохрипел я и сел, задыхаясь.
– Ты спятил, – тихо и уверенно повторила Кинтара.