Предыдущую главу читайте здесь. История целиком на моем канале.
5.
Из темных и страшных глубин прошлого, из вечного мрака и из света, что страшнее, чем вечный мрак, рождается она в страданиях и муках, в чудовищном напряжении воли.
Птица Праллица – часть моей души, вырвавшаяся на свободу. Это, бесспорно, злой дух, но это все еще и одна составляющая меня самого.
Тварь, вскормленная страхом. Вернее, оживший страх великого множества людей. Моя птица, птица Праллица.
Я наливаю несколько капель магического раствора себе на ладонь и втираю его в кожу рук для лучшей проводимости. Я говорю одно тихое слово, и мое сознание выходит за пределы моего тела. Теперь я не часть мира, я мир вне мира.
Во мне есть все, что только может существовать в мире. Рациональное и иррациональное, светлое и темное, жизнь и умирание. Они делят меня надвое, как молния делит небо. И все едино, и все проникает всюду, и все остается на своих местах.
Эта птица приходит из ниоткуда. У нее нет родины и нет сознания. Ее самой нет. Есть только тень. И тень есть страх. Ведь боятся можно даже того, чего не существует.
И вот мое маленькое тело – то, что является частью иного мира, не моего, – поднимает тоненькие, как усики насекомого, черные ручки, и чудовищная сила перетекает через них из того мира, каким являюсь я вне себя. Слепая сила убила бы слабое насекомое, но рядом с ним – то, что принимает на себя отдачу, а взамен дает чистую энергию контакта.
Десмар, Шайя, а сейчас просто амортизатор. Чуть больше, чем амортизатор по понятиям мировой магии. Но для меня, вернее, для насекомого по имени Свейда Родвиг, это знак могущества. Да, по существу, и само могущество.
И вот сейчас внутри меня-мира набухает мучительной мощью и рвется наружу то, что мой великолепный интеллект извлек из души мира-вне-меня. Оно прекрасно, оно сильно. Оно – это воплощение меня-мира.
Птица Праллица растет во мне все быстрее, и вот уже стенки моего мира не выдерживают напора ее призрачных крыльев, они готовы прорваться и выпустить ее наружу. Я корчусь и кричу, как роженица. Боль пронзает меня как никогда сильно.
Такую полуфизическую боль приносят только смерть, смертельный страх и смертельная любовь. Мой мир трещит по швам. Вот сейчас. Сейчас.
Осторожно! Это слишком сильно. Такую силу нельзя выпускать. Она самодовлеет. Она не вернется. Некоторое время я мучительно борюсь с болью и рвущейся из меня птицей. Но это сильнее меня, и скоро я отпускаю ее на свободу.
Лопнул мой мир. Лопнул я. Кровью мира полилась энергия. Оно высвободилось, обособилось, ушло. Снова можно было дышать, жить, думать.
Я рухнул на колени и уперся руками в пол. Я был слаб, я был пуст и нищ.
Через минуту я поднял глаза на Шайу. Прикованный к стене за ногу, он сидел в углу и смотрел на меня несчастными черными глазами. Потом он приоткрыл рот и перевел взгляд в пространство, его красивые брови приподнялись в изумлении, словно мальчик заглянул внутрь себя и удивился тому, что увидел там.
– Это было плохо, – заговорил вдруг Шайя, с трудом подбирая слова. – Это… Это тебе не нужно… Это… убивает… Меня… и тебя. Я…
– Ты силен, – вымолвил я хрипло. – Ты слишком силен. Я не думал… Я еле сдержал ее. Шайя, детка, откуда у тебя столько силы?
Маленький глазастый ублюдок. Ты сильнее меня. Ты даже сильнее Лайаты. И… недаром ты отмечен дьяволом.
Я встал, чувствуя дрожь во всем теле. Я расправил камзол и провел рукой по волосам. Я омыл руки в бронзовой чаше. Но потом я не сдержался и захохотал.
Воген мог катиться к чертовой матери со своим наследством, со своими придурями и милостями. Мне больше нечего было искать. Моя птица стала совершенной. Я стал совершенным. Сынок святой великомученицы Патто, братец гения Лайаты оказался настоящим маленьким демоном. Больше демоном, чем я сам.
Я стоял посреди огромного зала и хохотал, как сумасшедший.
Тайра будет моей. Если бы я захотел большего, мне ничего не стоило бы получить больше. И, возможно, когда-нибудь… Но только после того, как я собственными руками вырву прекрасное, совершенное сердце Лайаты из его груди. Так же, как то, другое сердце, горячее, живое, умирающее на моих окровавленных ладонях.
Шайя звякнул цепью, сжимаясь в комок. Он не знал. Возможно, догадывался, но не знал о своей силе. А если бы и знал, то разве смог бы он раскрыть себя так, как это сделал теперь я? И я продолжал хохотать, а эхо бросало мой хохот на облицованные мрамором стены лаборатории.
– Эй, Родвиг, кончай ржать. Воген ждет тебя к обеду. – Голос визгливый и хриплый одновременно.
– Иду, моя Кинтара, – отозвался я.
– Ого! Моя Кинтара! Да ты нынче в гуморе!
«В гуморе»! Чертова деревенщина.
– Да, детка, у меня праздник.
– Поздравляю, – хмуро бросила Кинтара. – Пошли, что ли, чародей.
Весь вечер я смеялся и блистал остроумием. Мне было слишком страшно, чтобы пытаться держать себя в руках.