Полночи бродил Василий Колоколов по развалинам Пятницкой церкви. Родной. Все праздники православные в ней от Крещения своего и по нынешний день. Все исповеди. Все причастия. Все отпевания родственников и близких.
Много раз раз слезы без спросу наворачивались на глаза, тяжело повисали, мутя взгляд, заставляя спотыкаться об обломки стен.
Тела молившихся в тот роковой час, когда несколько каленых ядер залетело в храм, уже убрали. И где-то по дворам готовили к погребению. По приказу воеводы хоронили спешно, в тот же день, не давая родственникам толком простится. Оно и правильно — нельзя, чтобы тела разлагались — но покуда это тебя не касается. А как, если горе к тебе нагрянет?
Нет теперь у Василия Колоколова жены Антонины. Только трое деток, к которым идти страшно. Сколько же духу нужно, чтобы им поведать все и объяснить!
Все поведать придется от начала и до конца. И как они встретились на Вербное, впервые увидев друг друга. Как в тот же день, чтобы обратить на себя внимание молодой восемнадцатилетний Васька решил пробежать по кольям шаблиновского забора. А по высоте тот забор был в полтора его роста. Отец Тони, Егор Шаблинов тогда чуть дрыном его не прибил. Благо вовремя распознал Ваську — все же дружили Колоколовы с Шаблиновыми. А шестнадцатилетней Тоне хоть бы что. Даже не глянула в его сторону. Ну то Ваське так показалось. На самом же деле не ведал он, как сердце девичье захолонуло.
И как свадьбу играли на весь Смоленск. Несколько лет потом посадские девки со вздохами обсуждали.
И как первые двое деток не дожив до годика, отдали Богу душу.
Обо всем рассказать обязательно нужно будет, чтобы любовь между женой и мужем детям передать. Сказывают ведь, если родители в согласии чад растили, то и чада потом в свои семьи то согласие возьмут.
Колоколов присел на землю, откинулся спиной и почувствовал холод храмовой стены. В глазах закачались и поплыли черепичные кровли домов с тонкими сизыми дымками где из труб, а где из отдушин.
- Шел бы в хату, Вася!
Услышал он голос Шаблинова старшего.
- В какую, Егор Фомич?
- К нам бы что ли...
- Схоронили?
- Вместе со всеми. Война кончится, потом перехороним. Детей пока Матрена забрала. Ничего им не говорили.
- Не надо . Сам скажу, как с духом соберусь. - Василий провел рукавом по мокрым глазам.
- Ты бы, Вась, поберегся ныне. Есть ради кого жить — Егор Фомич опустился рядом.
- Чего беречься. Людей добрых немало — деток вырастят. А я им, сукам, доброй ноченьки пожелать должен.
- Не кипятись, Вась. Ты еще молод. Может бабу справную сыщешь еще. После войны-то многие овдовеют.
- Да ты чего, Егор Фомич, в своем ли уме. Отец ведь чай.
- А и что отец! Да отец. Но и мужик. И деткам баба нужна.
- Ой, помолчи, прошу, Христа Ради!
- Смотри-ка чего у меня есть. - Шаблинов расстегнул полукафтан и на груди блеснула сталь. - Это нагрудник еще времен царя Ивана Васильевича. Как ко мне попал, отдельная история. Но крепость в нем диковинная — ни одна пуля не прошибла. Вишь вон весь во вмятинах. Сказывали, царю он заморскому принадлежал.
Колоколов повернул голову. Вещь действительно завораживала своим тускловатым светом, с десятком вмятин от пищальных пуль.
- Слышал-слышал, бравым ты был стрельцом, бать. - Колоколов всегда называл так тестя, когда тот его нежданно удивлял.
- Это тебе, Василий Тимофеевич.
- Не надо. Я сгибну, а вещь только пропадет зря.
- А ты возьми, не брыкайся сейчас. Мне ведь не меньше твоего больно. Да терплю. Сгибнешь, значит и она пусть пропадет. Ради меня возьми и Тонюшки. - Шаблинов расстегнул боковые ремни нагрудника и бережно протянул его Колоколову.
- Эк диво! И легкая ведь. Откуда ж она у тебя, бать?
- А. Ну гляжу просветлел немного. Умел я кости хорошо катать. А тут опричник один знатный. Он этот нагрудник-то и снял с самого царя басурманского. Фамилию опричника не скажу, уж прости. Проигрался мне вчистую. А напоследок решил эту красоту на кон поставить. И проиграл, знамо дело. Так сказывают в первом же бою под Оршей и погиб.
- Хороши ж цари басурманские, ежли их мастера такими секретами ведают!
- Хороши — не то слово!
- Спасибо, Егор Фомич. Даст Бог, отплачу. - Колоколов заключил себя в нарудник.
- Ишь, как сидит ладно. - прищелкнул языком тесть, - как влитая.
- Си-дит. - одобрительно протянул Василий Колоколов.
Ранним утром следующего дня в польском лагере началось движение. Вспыхнули полотна знамен, заблестели кирасы и максимилиановские шлемы, ударили литавры.
Вскоре внушительный конный отряд под полтысячи всадников выдвинулся к Авраамиевской башне.
На крупах коней сидело еще по одному человеку.
Всадники неслись во весь опор, разбрызгивая комья осенней распутицы. Воздух стал неумолимо наполнятся гулом мощных рыцарских коней. Когда осталось менее пятидесяти шагов до крепостного рва, строй разделился, как змеиное жало, и грянули выстрелы. Пули глухо застучали по кирпичной кладке. Несколько стрельцов со стоном отпрянули от зубцов, зажимая кровавые раны на лицах. Выстрелившие поляки двумя дугами уходили в тыл, давая возможность произвести выстрелы другим. Завертелись двумя замкнутыми реками, два плюющихся огнем кружева.
- Вот твари! - Епифан Рогатов успел вовремя увернутся от шляхетской пули.
- Чего это они? - спросил рядом стоявший, бородатый ратник.
- Не высовывайся, Емельяныч. Это они себе так застоятся не дают. Вишь вон, молодые почти все.
- Молодежь, стал-быть обстреливают.
- Молодежь обстреливают и нам покоя не дают. Запасы-то у нас не бездонные, вот и выманивают лишние заряды, а там, глядишь, из строя одного-другого повыбьют.
- Выбивать у них, гадов, получается. - Емельяныч провел рукой по обожженной щеке. - А зачем на крупы-то людей сажают?
- Вот и говорю тебе, не высовывайся лишний раз. Постреляют да ускачут восвояси. За спинами стрелков заряжающие.
- А мы так и не ответим? - спросил, поморщившись ратник.
- Нет, Емельяныч. Нам велено заряды беречь. Одному Богу известно, сколько ляхи тут проторчат.
- А чего ж так?! - услышал Рогатов голос Колоколова и почувствовал на плече тяжесть руки. - А и впрямь что ль не ответим!?
- Приказ от воеводы: на пустые обстрелы не отвечать, только когда штурмом пойдут.
- Ты, Епифан, хорошо приказы выполняешь. Только я-то ведь над тобой буду! - Василий смотрел, прищурившись левым глазом, на польскую карусель.
- Ты бы укрылся, Василий Тимофеич.
- А я заговоренный, Епифан. Ты за меня не пужайся. Давненько сабелька моя не гуляла по польской капусте.
- Ты чего это, Василий Тимофеич? Не дури, покуда...
Рука Колоколова сжала плечо Епифана Рогатова так, что тот не смог договорить фразы.
- Я тихонько тебе скажу, Епифан, вот на самое ушко скажу, а ты выполнишь: вот я сейчас вниз сойду да на коника прыгну. Вылазная рать стоит уже наготове. Засиделись хлопцы. Как только свистну раз протяжно, ты мне ворота-то и откроешь. Понял меня, Епифан Рогатов. А не понял, так я тебя самого нашинкую.
- Понял. - сдавленным голосом произнес командир башни.
Через минуту-другую из-под башни раздался долгий свист. Поползла вверх решетка, а следом заскрипели дубовые, обитые железом ворота. Четыреста всадников свистом вспороли воздух, вылетая навстречу битве.
Колоколов первым врезался в карусель, ломая стройное, отлаженное долгими тренировками течение, где каждое копыто, каждое плечо знало свое место. За ним клином врубилась и вся рать. Фонтанами брызнула во все стороны кровь. Полетели наземь щегольские шлемы, жалобно под ударами завизжали доспехи. Всадники вываливались из седел и тучно падали в ноябрьскую кашу.
Поляки дрогнули быстро. Но разгоряченные схваткой смоляне ничего не заподозрили.
Василий Колоколов продолжал бешено рубить направо и налево, снося головы, рассекая от шеи до седла, превращая тела в мелко изрубленную капусту. Он не чувствовал усталости в мышцах, не ощущал собственной боли, только маслянистый пот заливал глаза да глухо в ушах стучало сердце.
Но полякам все же удалось перестроится и сомкнуть строй, словно ожидали, что все так и произойдет. Они организованно стали отступать к лагерю, отстреливаясь на ходу. Смоляне висели на плечах, чувствуя уже приближающийся вкус быстрой победы и не сразу заметили, как с Покровской горы скатились полторы тысячи запорожцев. Длинночубые, вислоусые всадники с пронзительным гиканьем рванулись, чтобы отсечь отряду Колоколова путь к отступлению.
- Тимофеич!
Услышал Колоколов и обернулся.
Один из его кавалеристов указывал палашом в сторону запорожцев.
Можно попробовать вырваться из западни. Нет. Поздно. Слишком поздно. Таких хлопцев загубил. Колоколов сжал зубы до кислого порошка и осадил коня.
- Назад! В крепость. Вырывайтесь кто как может! - а сам поскакал прямо на темную, разрастающуюся на глазах тучу, которая яростно высверкивала клинками и неистово гудела во все полторы тысячи казачьих глоток.
Запорожцы полностью отсекли смолян от крепости. Казалось еще чуть и отряд Колоколова найдет свою смерть. Но неожиданно запорожское войско разделилось на два потока, образуя живой, широкий коридор и стало обтекать смолян с флангов. Смоляне рванулись в образовавшуюся брешь и, не встречая сопротивления. оказались под своими стенами. Неприятель же не преследовал, а снова слившись воедино, поскакал на Покровскую гору.
Изумленный увиденным Епифан Рогатов велел открыть ворота.
- Что это все значит! - проговорил пан Жолкевский пересохшими губами, - Почему они не атаковали?
- Вы уже скоро перестанете удивляться, пан! Вас ждет почетная отставка. - Сапега тронул поводья и пришпорил коня.
Падающего из седла Колоколова подхватили на руки и осторожно усадили возле стены защитники крепости.
- Живой?! - обеспокоенно спросил подбежавший Егор Фомич.
- Живой! - криво улыбнулся Василий, морщась от боли, - Куды ж я денусь!
Он дрожащими пальцами дернул ремешки нагрудника, закрепленного поверх кольчуги, - Ишь, вон, помог. И отметины новые появились, - сказал он, глядя на тусклое зеркало боевого металла, на котором к старым вмятинам от пуль добавились свежие.
- Ну, Ванька! Справился, змей подколодный! - Впервые за несколько месяцев подобие улыбки тронуло худое лицо дьяка Никона Олексъевича.
Он стоял на боевой площадке Авраамиевской башни, потирая рукой левую часть груди.