Сыну задали на лето прочитать роман Вальтера Скотта "Айвенго". Мне захотелось вспомнить детство, и мы устроили вечерние семейные чтения.
Я прочитала "Айвенго" лет в одиннадцать, когда увлеклась балладами о Робин Гуде, и в романе меня интересовали исключительно шервудские разбойники. У Вальтер Скотта они очень убедительные. Весёлый монах стал моим самым любимым персонажем романа, и, как сейчас выяснилось, сцены с ним я запомнила почти дословно. Робин Гуд для меня навсегда остался простым йоменом из Локсли, зрелым мужчиной, который не только ловко стреляет из лука, но и руководит бандой в несколько сот человек. Никогда я не поверю в юного аристократа, приближенного короля Ричарда, и в его, ха-ха, шайку численностью около полудюжины.
Перипетии судьбы благородных саксов и несчастных евреев меня почему-то не заинтересовали. Совершенно равнодушной оставил Айвенго. Сейчас я понимаю, что мне повезло познакомится с романом так рано, лет в четырнадцать-пятнадцать моим фаворитом стал бы Бриан де Буагильбер. Был у меня период увлечения романтическими злодеями, о которых так замечательно сказал Пушкин:
А нынче все умы в тумане.
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен и в романе,
И здесь уж побеждает он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковницы,
Теперь уже её кумир
Или таинственный Вампир,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или задумчивый Сбогар,
Или Мельмот, бродяга мрачный...
Лорд Байрон прихоть удачной
Облек в печальный романтизм
И безнадежный эгоизм.
Надменный храмовник, язвительный безбожник, разочарованный в женщинах из-за измены любимой и отринувший мирское счастье ради торжества могущественного Ордена. Он ввязываться в авантюру с похищение без какого-либо личного интереса - не претендует ни на деньги еврея, ни на приданое знатно саксонки - и выбирает красавицу Ревекку, чтобы не остаться в накладе, но сила её духа производят на него неизгладимое впечатление, и Буагильбер увлекается всерьёз. Идеальное соответствие образу!
Годам к шестнадцати я простилась с этой юношеской влюблённостью в лице пушкинского Алеко "Ты для себя лишь хочешь воли", однако, отголоски тех чувств звучат в моей душе до сих пор. Я все ещё любуюсь дерзкими и порочными героями с печальным прошлом, но знаю им цену.
В одиннадцать лет все норманны в романе были для меня на одно лицо. А вот Урфрида (Ульрика) впечатлила. Её трагедия, по-моему, интереснейший, наиболее драматичный и яркий эпизод романа. Не случайно, спустя пару лет я буквально провалилась в мир Шекспира.
Вальтер Скотт никогда не был моим любимым писателем. Уже в старших классах я прочитала двенадцать томов избранного и пришла к выводу, что для подростка он слишком велеречив и сложен, а для взрослого - прямолинеен и однозначен. Однако, сейчас, читая вслух, я оцениваю текст совершенно иначе. Произведение дотелевизионной эпохи перенасыщено художественными подробностями. Мы ведь уже привыкли дорисовать в своём воображении картину, опираясь на скупые намёки писателей, отсылки и аллюзии, а Вальтер Скотт дотошно и очень подробно описывает все, что читателю следует знать и представлять. Созданная им картина объёмна, многомерна, обладает перспективой, наполнена множеством деталей. Чтение доставляет острое, почти чувственное наслаждение - задействованы зрение, слух, осязание, обоняние.
Парадоксально, но мои детские представления о средневековой Англии не в последнюю очередь базировались на романах Вальтера Скотта, а сейчас я нахожу множество исторических ошибок и неточностей. Так в тексте неоднократно упоминаются монахи-францисканцы, но этот орден был основан только в 1208 году. Ричард I говорит по-английски, не просто способен объясниться с пятого на десятое, а ведёт осмысленные беседы с природными саксами, не вызывая вопросов. Вальтер Скотт описывает обувь с загнутыми вверх носками, такими узкими, что их приходиться подвязывать.
Это пулены, такой вычурный вид они приобрели уже в XIV веке. Ульрика призывает Зернебога, Мисту, Скогулу - древних саксонских божеств, ставших демонами. Мягко говоря, не самые известные языческие божества, имена которых созвучны, скорее, славянским, а не к германским племенам, давным-давно обосновавшимся в Британии. Мне кажется, это попытка реконструкции начала XIX века, а отринувшая христианского бога Ульрика обратилась бы к германским божествам, о которых в XII веке еще не забыли, особенно на севере.
Самое главное, Вальтер Скотт описывает Англию Ричарда Львиного Сердца так, словно завоевание произошло совсем не давно, если не при отце, то при деде Седрика Сакса, тогда как битва при Гастингсе произошла в 1066 году, 130 лет назад. Сопротивление саксов не только давно сломлено, а феодальные владения перераспределены, аристократия уже слилась в единый правящий класс, перемешалась и переженилась. Непримиримые противники норманнской узурпации вроде Седрика должны были лишиться имущества и влияния еще несколько поколений назад в ходе многочисленных мятежей и заговоров. Но в романе все выглядит так, будто завоевание произошло не более 30-40 лет назад, старший Фрон де Беф захватил замок друга отца Седрика Торкиля и обесчестил его дочь Ульрику. Разумеется, такой захват мог произойти и в ходе феодальной усобицы, а не завоевания, скажем, во время войны Стефана и Матильды, но никакого национального оттенка у этой акции быть не могло. Вальтер Скотт явно переносит реалии современного ему национального государства на государство феодальное.
Довольно забавно наблюдать из XXI века за представлениям века XIX о конце XII. Так Вальтер Скотт трогательно объясняет, что медицинские манипуляции Ревекки над раненым рыцарем были совершенно невинны. Ханжескую мораль буржуазного общества смущал контакт юной девушки с мужским телом, даже совершенно беспомощным. Писатель очень мило подчеркивает отсутствие бытового комфорта в жилище саксонского феодала. Меня чрезвычайно порадовало то, как адаптированы античные мифы для безграмотных рыцарей: "святая" Ниоба, перенос мифа о похищении сабинянок на ветхозаветный сюжет. Разумеется, получившему классическое образование европейцу, это было смешно и дико. Мое уважение Вальтер Скотту за его честное старание воспроизвести мораль XII века. Его положительным героям присущи все предрассудки своего времени, такие как предубеждение по отношению к евреям, одобрение рабства и безраздельной власти отца семейства над домочадцами.
В детстве я не обратила внимания, а сейчас мне бросились в глаза некие моменты, нужные для развития сюжета, но совершенно не логичные. Айвенго не узнали в родном доме, который он покинул не более пяти лет назад. Ладно отец - Седрик мог и не разглядеть пилигрима в плаще, устроившегося за дальним концом стола, - но слуги! Они же с ним непосредственно общались, голос слышали, лицо разглядели... Только когда он открылся Гурту, тот прозрел. Но такова художественная условность. К тем же условностям можно отнести и литературное описание боя Ревеккой. Сильно сомневаюсь, что, глядя в окно на битву, которая решит её судьбу, она стала бы излагать так пространно и высокопарно, все же не профессиональный скальд.
Есть еще один странный эпизод: Фрон де Беф разрешил посетить пленников монаху, но отшельник идти в замок отказался, мотивируя это тем, что меняя свое облачение на зеленый костюм, становится совершеннейшим йоменом и вся богословская премудрость его покидает. Монахом переодевается шут Вамба, идет в замок и меняется местами со своим господином. Понятно, зачем Вальтер Скотту понадобилась такая замена - отшельнику не было никакого резона принимать смерть вместо Седрика Сакса. Но почему же рокировка произведена так неловко! Отшельник, вообще-то храбрый и рисковый парень, прибегает к нелепой отговорке, и все принимают ее за чистую монету. Между тем, объяснение, простое и логичное, напрашивается: огромный отшельник не мог бы поменяться местами с Седриком, разница телосложения мгновенно выдала бы их, однако, этот вопрос в романе даже не обсуждался. Можно придумать и другую причину: Фрон де Беф знает отшельника, зол на него за браконьерство и обещал повесить при встрече, ему нельзя идти в замок. Но ничего подобного не озвучено. В той же сцене Вамба говорит, что учился на священника, но заболел мозговой горячкой и забыл всю ученость и пришлось уме стать дураком. Красивая версия. Однако в первой же главе Вальтер Скотт сообщил читателям, что на ошейники написано: "Вамба - сын Безмозглого", отец Вамбы - раб и дурак, Вамба - потомственный шут, будучи рабом, он не мог претендовать на сан священника. Впрочем, это мелкие замечания, нисколько не умаляющие достоинства произведения. Я не люблю роман по другим причинам и расскажу о них позже.