Эпиграф:
«Мы не знаем, что жизнь приготовит нам завтра,
Возможно, прекрасный дворец превратится в развалины.
Мы идём от окраины к центру, чтобы вдохнуть красоты
И уйти на другие окраины.»
Саша Васильев «Окраины»
Москва все матереет автодорогами и спальными районами. Центр становится непропорционально мал по сравнению со всеми этими бесконечно строящимися улицами и проспектами, плотно заставленными высотными домами, как книжные полки книгами, честное слово. Кажется, что больше всего на свете москвичи любят спать - иначе зачем им такое море спальных кварталов. Спать и стоять до одури в пробках - просто хлебом их не корми, а только дай выспаться хорошенько и усесться за руль своего авто.
И вот как - то раз один из двенадцати миллионов москвичей приехал в один спальный район из другого, с противоположного конца Москвы. Где - нибудь в провинции люди столько времени едут из одного города в другой, но москвичу, одной двенадцатимиллионой частицы великого города, такой автопробег был так, тьфу, раз плюнуть. Это был мужчина сорока лет, среднего роста, бородатый то ли модной хипстерской, то ли форменной поповской бородатостью, в голубых джинсах, фланелевой рубашке в голубую, синюю и белую клетку. Темно - русые волосы были завязаны на затылке в хвостик, который уж давно перестал считаться девчачьим и перешёл в разряд унисекс. Мужчина открыл своим ключом подъезд многоквартирной шестнадцатиэтажной панельки, поднялся на скрипучем лифте на восьмой этаж, вставил ключи в замочную скважину двери без номера, повернул ключ пару раз, толкнул дверь, но войти не смог. Он утомленно вздохнул и стал настойчиво трезвонить в звонок. Он звонил и звонил, звонил и звонил, опускал и встряхивал затёкшую руку, и снова вдавливал черносмородиновую кнопку звонка в крохотное бордовое блюдечко. Нет, он не был пьян и не находился в исступлении или в умопомрачении. Он прекрасно знал, что его ангельское терпение в конце концов непременно будет вознаграждено. Наконец раздался лязг, будто кто - то передернул затвор автомата, вплотную прижатого к двери со стороны квартиры. Затем дверь резко и широко распахнулась, едва не прибив терпеливого мужчину. На порог из полумрака прихожей выскочил маленький сухонький седенький улыбчивый старичок в белом штопанном - перештопанном медицинском халате нараспашку. Под халатом - майка и старые, вусмерть застиранные, кальсоны. На носу у старичка - очки в шикарной серой пластиковой оправе. Под очками - уже не здешние, льдисто - голубые глаза. В правой руке, на отлёте, дымится сигарета. Некоторое время старичок рассматривает мужчину, сощурив левый глаз и приоткрыв беззубый рот. Мужчина старичка не торопит: когда тебе девяносто три года, ты плохо видишь и слышишь, даже чтобы узнать человека близкого, требуются время и силы. Наконец, старичок, ликуя, как дитя, возглашает неожиданно раскатистым басом:
- Внучек!! Ну наконец - то! А я тебе весь день жду! Проходи! Мужчина наклоняется и нежно обнимает старичка. Внутри этого объятия старичок, похлопывающий мужчину покровительственно и любовно по спине, успевает довольно ловко поднести сигу к губам и сделать очередную затяжку. Они входят в квартиру. Прямо по коридору - кухня, налево - комната. Знакомьтесь - ее величество московская однушка - мерило человеческого счастья и экономической стабильности - она затуманена клубами сигаретного дыма, но порядок в ней идеальный. Морской, как говорит дедушка. Дед и внук проходят в комнату.
- Ты чего приехал - то, внучек?
- Пенсию тебе привёз, дедушка!
- Ой, как хорошо! Мне ведь, внучек, уж с января месяца пенсию не носят. Надо нам с тобой в собес сходить.
- Тебе, дедушка, пенсию носить не будут. - терпеливо повторяет много раз уже сказанное внук.
- Как не будут? - Пугается дед
- Тебе ее уже полгода на карточку перечисляют. А я снимаю и тебе привожу. Вот, держи!
Внук достаёт из внутреннего кармана пачку денег, аккуратно завёрнутую в сбербанковский чек.
- Смотри, в этот раз пришло столько - то тысяч. Ты помнишь, сколько у тебя пенсия?
- Помню. А сколько?
- Столько - то тысяч и московская доплата.
- А за те месяцы?
- Я тебе приносил!
- Иди ты!!!
- Да вот, мы с тобой на этом листочке - внук вытаскивает из кучи бумаг, лежащих на телевизоре, убористо исписанный листок, - все записываем, смотри.
- Дед внимательно и недоверчиво смотрит сквозь очки на записи.
- Смотри, это за январь, это за февраль, это за март, это за апрель, это за май, здесь вот за июнь. А вот тут будет за июль, посчитай и запиши.
Дед долго считает деньги, раскладывает купюры аккуратно, картинка к картинке. Пересчитав, поднимает на внука небесно - голубые глаза, вскидывает кустистые белые брови, беззащитно улыбается и удивленно спрашивает:
- Внучек, это что за деньги?
- Пенсия твоя, дедушка, я принёс.
- А почему не почтальон? А вдруг ты понемногу себе берёшь?
- Да не беру я ничего, дедушка! Зачем мне!
- Понемножечку.. Берёшь себе от моей пенсии.. Ты ж ее носишь.. Почему бы не взять?
- Не беру я ничего! Если мне вдруг надо будет, я обязательно разрешения у тебя спрошу!
- Да, ты спроси, и я тебе дам. А сам больше не бери. - Строго и недовольно говорит дед.
- Я НЕ БЕРУ!!! - все, как пел любимый дедушкин Высоцкий: «Терпенью машины бывает предел, и время его истекло!» - Это же грех, у дедушки воровать! Я - батюшка, у меня дети, и ты думаешь, я стану таскать из твоей пенсии? - кричит внук.
- Ну, ты, внучек, не обижайся. Ну мало ли что.. Я просто спросил.. Вот я тут список приготовил, чего у меня нет..
Старик вдруг как - то весь оседает и говорит печально
- Совсем, я, Мишенька, старый стал. Пора мне к отцу, на Планерную..
На Планерной - кладбище. Там могила дедулиного отца, Игнат Егорыча. А рядом - могила деда. Да - да. Его, ещё живого, могила. И памятник с хорошей фотографией в форме северного флота. Дед обустроил себе могилу довольно давно, заказал памятник, на памятнике - имя и год рождения. Говорят, это такая моряцкая фобия - боятся они погибнуть в море и не оставить по себе следа на этой земле для поминовения на Радоницу.. Дед не погиб в море, а могила осталась. Когда - нибудь пригодится - философски рассудил дедушка.
С серванта, из - под фотопортрета, на котором дед сидит в окружении целой кучи страшно похожих на него носами, глазами и скулами правнуков, он достаёт сложённую вдвое бумажку. На ней в столбик, твёрдым и ясным, волевым и размашистым почерком написано:
- молока З литра
- Пряники мои без всего две пачки
- Овсяное печенье две пачки
- Творог девять процентный пять пачек.
- Масло сливочное.
- Яйца
- Сигареты ява красная один блок.
- Пуль.
- Каких тебе пуль надо, дедушка? - вежливо и с опаской спрашивает внук.
- Каких пуль?
- Ну вот тут, под сигаретами, пуль, ты написал, купить тебе надо?
- А.. Это лекарство от простатита, вот, смотри, от него коробочка..
- Внук вертит в руках картонку, взятую с телевизора дедушкой и не без торжественности переданную внуку. Pul Le An..
- Сейчас я, дедушка, в магазин схожу, а ты на засов изнутри, пожалуйста, не запирайся..
- У тебя же есть от меня ключи..
- Но если засов изнутри закрыт, я попасть все равно не смогу, ты не слышишь звонок.. А, кстати, дедушка, чего ты аппараты слуховые не носишь? Мы ж купили тебе, хорошие..
Дед на время задумывается, а потом отвечает, понизив голос:
- Не хочу я, внучек, их одевать... Девки смеяться будут..
И в этом весь дедофан! Усидишь ли дома в девяносто лет, как пела Клавдия Шульженко..
Пока мужчина ходит по магазинам и отоваривает список, ему вспоминается дед, каким он был лет тридцать пять назад: веселый, бесстрашный, добрый и шустрый мужчина, уже тогда весь седой, но с густой, даже буйной шевелюрой, с шиком откинутой со лба назад. Их прогулки в парке по выходным.. Смутно, сквозь золотой вязкий туман видит мужчина себя совсем маленьким, в смешном пальтишке и шапке с помпоном.. Мать завязала ему шарфик сзади узлом. Деда видит, в шляпе, как у Михаила Боярского. Видит, как дед берет его сначала на руки, а потом сажает себе на плечи.. Видит неимоверно красивый райской какой - то красотой осенний парк с высоты дедушкиного роста.. Вспоминает, как задремывал на крепких и покойных дедовых плечах, и сны были тоже райские, легкие. А потом его стаскивают, капризничающего, сонного, с дедушкиного загривка бабушка и мать.. Хотят его наругать - во сне он описался деду за шиворот, пальто испортил, а дед хохочет счастливо, и в обиду внука никому не даёт.
Мужчина вспоминает шитые колкой золотой тесьмой рукава дедушкиного военно - морского бушлата, два ряда сияющих, как солнце, золотых пуговиц, идеальные стрелки на темно - синих форменных брюках. Их девятое мая. Чудесный весенний праздник, преображающий деда и бабушку в героев и воинов света..
И вот он опять звонит и звонит под дверью. Закрылся - таки старик на засов, о МГ! Старость - не младость! Наконец, дверь открывается..
- Внучек! Привет, дорогой, а я тебя жду весь день!
- Дедушка, давай пойдём на кухню
и все припасы аккуратно разложим.
Они проходят на кухню, привычно раскладывают молоко и творог, решают выкинуть просроченный кефир...
- Внучек, мне что - то пенсию не носят с начала года..
- На карточке твоя пенсия, я тебе сегодня ее снял и принёс.
- А себе ты ничего не берешь?
- Ну дедушка!!
- Да ладно, ладно, не обижайся. Такой уж я есть - недоверчивый. Я, Мишенька, так выжил.. Но ты-то мой родной. Мой помощник. Вот, сигарет принёс, самое главное! Дай я тебя обниму, хороший мой!! Как там зайчата мои?
Некоторое время внук истошно кричит деду на ухо новости о своих детях - дедовых правнуках, повторяет все фразы по несколько раз, так что наверняка все соседи теперь в курсе жизни его семьи.
- Слава Богу, умилённо говорит дедушка, вы у меня есть!! Ты, внучек, у меня есть. С тобой я не пропаду!
И уже провожая внука к двери в прихожей, тихо, как деду кажется, но на самом деле громко, так что внук все прекрасно слышит, старичок говорит примирительно:
- Ну даже если он и берет себе из моей пенсии немного, так и пускай! Он же мой, мой Мишенька, родной.. Мне для него ничего не жалко..