Чтобы с обоюдной пользой разогнать печаль-тоску, моя подруга усадила меня с масляными красками на кухне, и я с неимоверным упоением человека, бегущего от грусти, целый день расписывала ее холодильник под саркофаг. Потому что кухня у неё была вся чёрная, и только холодильник как-то глупо белел в углу. На саркофаге была надпись, я копировала ее с фотографий какой-то, не помню чьей, гробницы. Она гласила примерно соедующее: с тех пор как умер .. непроизносимое многосложное имя и цафра..., следует считать богом такого-то .. ещё более сложное имя и снова цифра. Некоторое время мы читали, что там эти египтяне писали о вечности и загробном мире. И вот с двери холодильника во чрево чёрной кухни уже к вечеру глянули огромные, глубокие и безмятежные, подведённые стрелками миндалевидные глаза фараона, и весь его нездешний лик, как он был запечатлён на крышке саркофага. Мы стояли плечом к плечу и любовались моей работой. Я оттирала руки масляной тряпкой. На столе в беспорядке валялись кисти, краски и палитра. В квартиру вошёл муж подруги, открыв дверь своим ключом. Зашёл в кухню. Сдавленно охнул. Простонал почти и спросил страшно ласково, обращаясь к подруге:
- Тяпочка, а ужин будет?
- Иди на х@й! - буднично ответила подруга.
- А вообще - опомнился муж - если бы в древнем Египте были бы холодильники, возможно в них бы фараоны и лежали. Так что красиво получилось. Спасибо, Света. Аппетит, правда в такой кухне как-то пропадает. Думаешь о вечности.
- Вот и хорошо. - отрезала подруга. Ты замучил с этой едой совсем!
Общий дух происходящего тяготел более всего к атмосфере джойсовского «Улисса». Мы плыли в вязком потоке собственных мыслей и время казалось бесконечно медленным. Ещё одна наша подруга называла все это тощища. На распев: тощииищаааа..
Я начала потихоньку закрывать тюбики с краской и складывать их в коробочку.
- Надо нам начать в Церковь ходить, Света.. - вдруг сообщила подруга, вытаскивая из морозилки упаковку картошки-фри и вываливая ее в ёмкость для запекания. Она потёрла сверху сыра, посыпала все это чесночной солью и засунула в микроволновку. Через несколько минут еда была готова и вывалена на блюдо. Муж подруги зашёл на запах, понял, что не ошибся и сел ужинать.
- Холодильник не трогай! - Строго сказала ему моя подруга мужу дивным глубоким контральто. Она даже не обернулась посмотреть, кивнул ли ей муж в ответ, потому что ее приказы выполнялись им всегда неукоснительно и беспрекословно.
- Я ходила к православным - продолжила она свои рассуждения. Это нам точно не нужно.
- Почему? - спросили мы с ее мужем хором.
- Потому что они говорят, что никто кроме них не спасётся. Начнём в это верить, и будет ужасно жить, и знать, что в конце концов на свете останется только прах и ортодоксы. Это ещё хуже, чем вообще без конфессии.
- Ну и куда тогда? - спросили мы с мужем.
- К католикам! - Заявила подруга решительно, как какой-нибудь князь Владимир, выбирающий духовный путь для своих подопечных.
И вот вместо того, чтобы спокойно смаковать прелести похмелья, ради которого и бухают интеллигентные люди по выходным, мы, рано утром в воскресение, побрели в храм. В целом, подругу там все устроило. Особенно, что к нам никто не лез и мы смогли спокойно помолиться. Ах да, муж ее остался дома, потому что хотел собрать у себя друзей-толкиенистов и поиграть во «Властелина колец». Ослушался вдруг.
- Я все-таки пойду к ортодоксам, если ты не против - сказала я подруге. Здесь мне как-то не по себе.
- Хорошо, но обязательно иди. Мне кажется, что это для нас с тобой единственный способ перестать безответно влюбляться и потом вешаться с горя на каждый столб.
У нас мне было намного спокойнее, но, правда, немного что-то позудели старушки. Я спросила у одной, наименее сердитого вида, что здесь вообще надо делать.
- Пойдёмте, сказала она, я покажу вам наши иконы.
- Иконы смотрели на меня, в меня, и сквозь меня. Я дотронулась лбом до одной из них и как будто прилипла. Ощущение энергии, мягкой и ровной, было совершенно поразительным. По храму ко мне быстрыми шагами шёл священник. Его звали отец Феодосий. Мы поговорили о том, зачем я здесь. Я ему передала слова подруги о безответной любви и столбах. Он неожиданно серьёзно им сочувственно меня выслушал, покрыл мою голову эпитрахилью и попросил Брга простить мне мои грехи. Он их перечислил очень точно, я тут вам их рассказывать не буду. Это все-таки очень личное. Сказать, что мне стало хорошо - ничего не сказать. Это было забытое чувство радости, которе совсем уж было покинуло меня или возникало точечно и вечно ускользало.
- А это кто? - я дернула головой в сторону иконы, котора все держала, все обнимала, все притягивала вновь провалиться головой.
- Мария Египетская. Вы очень правильно подошли к ней с этими вашими столбами. В кассу, как говориться - сказал отец Феодосий и рассказал мне ее житие.
- Скажите - спросила я - а если опять грешишь, что делать?
- Опять катятся. И сюда к нам идите, так, как будто идёте на свет. И лучше в юбке. В красном комбинезоне у нас обычно женщин не пускают- Он внимательно посмотрел на икону, потом на меня и, наконец, заржал весело и совершенно необидно.
Икона как будто и правда светилась. Когда я опомнилась, священник исчез, будто растворился в сумерках храма.
Я, конечно, знала, что Церковь ругают. Что туда почему-то нельзя, и в институте лучше, чтобы об этом не знали. Но это была моя отдушина, что-то из периода раннего детства, когда, накрывшись одеялом крутишь волосы на палец и становится очень спокойно. Настолько, что клонит в сон. И дракон под кроватью даже не страшен. Потому что папа рядом, Киплинга на ночь читает.
Никому никогда и ни за что не отдам я этого света и этой радости.
Иногда, немного позже, Церковь много жалели и хвалили, потом ругали снова. Поверьте, все это совершенно неважно. И сейчас - не важно.
Жаль, что этого батюшки уже нет в живых. Посмотрел бы он на моих деток, порадовался бы за меня. Теперь, когда на литургии возглашают «Слава Тебе, показавшему нам Свет!» я всегда его вспоминаю. Слава, слава Тому, кто послал нам этот свет и Царствие Небесное тому, кто мне на него указал.
Не могу вам сказать, что с тех пор, как в моей жизни есть Церковь, все прям наладилась, как по волшебству. Но по крайней мере исчезла ненужная удручающая и бесплодная бессмыслица действий и отношений, а время побежало вперед, радостно и бесстрашно. Вот уже двадцать пять лет пролетело. По выходным, когда все мои многочисленные дети слетаются после учебы домой, радуются друг другу, делятся новостями, я вдруг понимаю, ради чего живу. Без формулировок, одной большой, даже грандиозной эмоцией.
А подруга по-прежнему лучшая и по-прежнему у католиков. Ей тоже отдельное спасибо.
А вы говорите, Кураев...
Смешно...