Андрей Алексеевич Комов - военный на пенсии. У него квартира в Москве и домик в Новой Москве.
Когда среднестатистические жены упрекают своих среднестатистических мужей в отсутствии честолюбия, в никчемности и в лени, скорее всего, перед их мысленным взором в этот момент проносится именно такой Андрей Алексеевич в качестве идеала. Собранный, расторопный, хозяйственный. Если бы пришлось писать в честь такого мужа акафист, в нем бы были слова: «Радуйся, муж идеальный, все, что сломано в доме, сам починяющий.»
Или если жена хочет стимулировать мужа бодро восстать с дивана, отбросить пиво, выключить футбол или комп с танчиками, и ринуться вершить великие дела (выкинуть помойку, починить полочку сыну над столом и тд), в качестве примера для подражания она тычет ему в нос неких «нормальных» и «добрых» людей - таких вот Андреев Алексеевичей.
Своей успешной карьерой на службе Комов обязан был природе. Ведь Андрей Алексеевич победил своих конкурентов, в основном потому, что Господь наградил его зверски выносливой печенью и завидными сосудами. Никакого тебе апоплексического румянца на щеках, никакого красного носа и лишнего веса. Никаких следов необходимых по работе возлияний. Никакой привычки к алкоголю.
По натуре Комов был архистратиг. Быстро соображал и хорошо прогнозировал.
Родители с детства, как я понимаю, с ним горя не знали. Он рос в аскетической послевоенной обстановке, которая и есть идеальные условия для правильного воспитания согласно последнему слову вдумчивых современных педагогов. Неженки и баловни ломались, а битый ремнем, вечно голодный Андрейка оказался живуч и крепок, как чертополох. Тот самый случай - что его не убивало, то делало его сильней. Вбита в него накрепко была базовая гигиена, бережливость к одежде, и привит навык делать то, что надо, если не хочешь получить по шее.
Каким-то фантастическим образом он, такой вот небалованный, крепко и искренне любил родителей. В его сыновних чувствах не было стокгольмского синдрома. Своих сыновей он не бил, хотя, был с ними строг. Но не издевательски, а отечески.
Беседуя ним, а точнее, дико ругаясь, я поняла, что он обладает волшебным свойством Скарлет О’Харра - не думать о каких-то вещах, не замечать их категорически, будто их и вовсе не было.
Из-за чего мы ругались? Ну, из-за детей, вестимо. Мне теперь стыдно за себя до обморока. Андрей Алексеевич, небось и позабыл, а я буду содрогаться от стыда до конца моих дней. Я-то ничего не забываю.
Все дело в том, что Андрей Алексеевич превыше всего ценил порядок во всем. Ему не нравилось, что на дороге к его дому валяются детские велосипеды. Он, ясное дело, гаркнул на детей пару раз командным голосом, но они, к таким методам воспитания непривычные, с хохотом разбегались, вообще не вслушиваясь в его слова.
И Андрей Алексеевич перешёл от слов к действию: он стал проезжать домой прямо по велосипедам.
Вот так мы и познакомились. Мы, ясен пень, купили детям велики. Беречь они их не собирались. Носились, швыряли везде, это правда. Прибегают как-то с плачем, мол, беда.
Я на эмоциях пошла поплакать к Андрею Алексеевичу. Вот за это мне реально стыдно. Не надо было никуда ходить. Бесполезно. Лежала бы я на дороге, он бы, возможно, проехал по мне. Такой человек.
А я ругалась и плакала, мне было жаль велосипедов и детей. Комов смотрел куда-то поверх моей головы, крепко сжимая тонкие губы. Во взгляде - энергия и ирония. Спина прямая, брюки без складок, рубашка свежая, ботинки начищены. Волосок к волоску на голове. Лоб открыт. Кирилл Лавров, короче. Все у него под контролем.
Произнёс в ответ на мои претензии что-то разгромно-убедительное. Если сравнить это с приемами борьбы, то он убил меня в три приема. Только морально. Ушла я ни с чем. Велосипеды там больше никто не разбрасывал зато.
Была, была какая-то тайная правда в его борьбе за порядок и за то, чтоб все было, как положено. Какое-то прямо-таки религиозное рвение.
Мучась мыслями о произошедшем конфликте, я заметила, что когда вспоминаю Комова, то как-то подтягиваюсь, поправляю портупею духовную, исполняюсь решимости бороться с трудностями. Волшебным образом даже злые мысли о нем изгоняли из моего сердца уныние.
Вот я и задумалась, почему, в целом, воздействие его благодатное, хотя по факту он ведёт себя, как вредный старый козел и сапог кирзовый?
Он, например, яростно резал мячики, случайно залетевшие к нему из футбольной коробки по соседству с его домом. Сам отстреливал приблудных собак. Светил фонариком в датчик света, когда зимой футбольное поле превращалось в каток. Датчик реагировал отключением освещения над играющими, и на какое-то время они играть прекращали.
Казалось, Андрей Алексеевич, даром, что пенсионер, жил по привычке на какой-то свой собственной войне со всем белым светом. И его дом был похож на осаждаемую врагами порядка крепость.
Кстати, для жён, мечтающих о деловитых и шустрых мужьях: жене Андрея Алексеевича было супернепросто. Вид у неё был холеный, но напряженный. И, периодически, влюблённый. Несмотря на годы. Как так? Ведь она жила, как вечный новобранец в атмосфере вечной дедовщины. И довольно рано умерла. Так что говоря, что за Андреем Алексеевичем она была, как за каменной стеной, не забывайте, что самые мощные каменные стены ограждают именно тюрьмы. Хотя...
Андрей Алексеевич верил в свою правоту. А следом за ним верили в неё и его домочадцы. На этой вере все и зиждилась. В том числе и их брак.
После смерти жены Комов жил анахоретом. Один. Дети выросли и куда-то подевались. А мы не так часто и подолгу с Комовым собачились, чтобы успеть выяснить их судьбу.
Комов мог бы сойтись с кем-нибудь. При его-то достатке. Но нет. Он, кстати, не производил ощущение человека потерянного или одинокого. У него был бурный роман с порядком, и вдовство этот роман только подхлестнуло.
Но случилось так, что когда победа, казалось, почти достигнута, кругом Андрея Алексеевича - тишина и порядок, баня и дом построены на века (его словечко, он так говорил - на века) на Андрея Алексеевича ополчилась сама Новая Москва. Она за пару лет сожрала поле и лес вокруг деревни и выставила, как бы издеваясь, ряды новостроек в непозволительной близости от дома-крепости. И теперь жители высотки могли с балкона смотреть на то, как живет Комов в своём загородном доме.
К чести Андрея Алексеевича, он быстро оценил обстановку и перспективы. И пока соседи пытались протестовать против застройки поля и вырубки леса, он просто взял да и возвёл гигантский забор вместо декоративного. Накинул между строениями такую военную сетку с тряпицами, как бы для маскировки.
И там, за этим забором, в этом блиндаже, затих, может даже затосковал. Перестал гонять детей с футбольной площадки. Плохой знак, тревожный.
Результаты этого нового, необычного состояния его высокодисциплинированной души незамедлили себя проявить. В великую субботу он пришёл в храм и начал писать записки об упокоении. Писал и писал, писал и писал. Передал их иеромонаху Александру, о котором Андрей Алексеевич точно знал, что батюшка - бывший военный. И не просто там какой - нибудь, а самый настоящий диверсант. Ну, то есть, бывший диверсант.
Комов в записках поминал погибших товарищей. Для панихиды купил свечи, расставил их на каноне. Батюшка запел, задымил ладаном, читал имена и пел снова. Комов думал. Крестится ему не хотелось. Он не жаловал церковь и жену туда не пускал. Поэтому, глядя на свечи, он весь по-военному подтянулся и вдруг им, погибшим воинам и родственникам, отдал честь.
С ужасом обнаружил, что у него совершенно мокрое лицо. И отец Александр это с ужасом обнаружил, и бабушки на свечном ящике.
Плакал Комов какой-то росой, всюду вдруг выступающей, словно не из глаз его спокойного лица текли слёзы, словно ими его кто-то кропил невидимым кропилом. Подбородок его не дрожал, глаза были широко открыты. Казалось, Андрей Алексеевич мироточит, как чудотворная икона.
Ситуация была сложная и неловкая. И она длилась, длилась, длилась, пока миро не иссякло. Комов опустил руку и вышел во двор.
Во дворе мотались остротевшие кошки. Опекавшая их пожилая дама, вдова известного в советское время артиста и барда, недели три как скончалась. Кошек стало некому кормить, но они почему-то не расходились.
Комов пошёл к себе на участок, и за ним след в след побежал, тряся тощим хвостом, рыжий кот с розовым в коросте носом.
Ангел или демон, покойный боевой товарищ или кто из помянутой родни вселился в кота - трудно сказать, но ощущение сверхсущности от зверя у меня было. Я не настаиваю, но мне так тогда показалось.
Комов стал кота любить. Кот стал любить Комова. Когда Комова сидел на лавочке, кот сидел рядом. Прошло время, и кот стал сидеть у Комова на загривке. Это было похоже на фентези «Золотой Компас», где у каждого человека был свой даймон - связанный с человеком зверь. Зримая душа.
Для кота Комов обзавёлся отдельным, ласковым голосом. И допустил в свой лексикон нежные сюси-пуси. Я думаю, подчиненые, услышав бы этот ласковый голос Комова, как минимум бы, понедоумели. А слабонервные, привыкшие равнять носки по Комовской команде, упали бы в обморок.
Жизнь Комова с этих пор наладилась. Ярость ушла. Я своими глазами видела, как, подъезжая на своём вольцвагене к дому, Андрей Алексеевич остановился, вышел, убрал с дороги самокаты и только потом поехал дальше.
Вот такая мистика. Вот такие чудеса. Дух дышит, где хочет и даже из котов воздвигает себе ангелов. И нам остаётся только любить котиков и друг друга. Аминь.