Первое, что сразило меня в монастырском чёрном - так это волшебная способность создать ощущение общности и подчеркивать при этом яркую индивидуальность каждого насельника пустыни.
Вышли мы в конце долгого дня за монастырские ворота, перекрестились на них, смотрим на народ снаружи - весь-то он такой пестрый, разнаряженный, но при том - толпа. Люди и люди, все как будто одинаковые. Сядешь в автобус и будто ты в одиночестве, хоть и среди людей. А в монастыре - братство. Ну, или сестричество.
Чтоб уж совсем не пропало всуе мое филологическое образование, я развлекала себя тем, что присваивала каждому монаху пустыни какой-нибудь литературный или кинематографический жанр.
Аристоклий-комедия. Не Божественная комедия, а кинокомедия. Гайдай. Отец Владимир - научпоп, отец Максим - элегия, отец Игумен - магический реализм, отец Серафим - басня...
Отец Дионисий вписался в жанр классического вестерна. Он боролся со злом и все время бросал ему вызов.
Вот вы, например, когда-нибудь кому-нибудь бросали вызов?
В духе вестерна, не перчатка и дуэль с десяти шагов. А «Ты думал, что изгнал меня? Нет, я вернулся и докажу тебе - это - мой город!»
Отец Дионисий жил в режиме бросания вызова.
Когда очередной его поединок с судьбой заканчивался, мне казалось, что вот сейчас выйдет из-за спин участников массовки Серджо Карбуччи и поблагодарит всех за хороший съёмочный день.
Сам отец Дионисий не был похож ни на ковбоя, ни на актеров, снимавшихся в классических вестернах. Он был похож на самого итальянского режиссера Карбуччи: довольно плотного сложения, темноволосый, широколицый, в простецких очках, которые очень ему шли, готовый всеми командовать, слушать внимательно, хохотать заливисто.
И вёл он себя всегда, как режиссёр: объяснял, следил, наставлял, контролировал процессы. Там, где отец Дионисий появлялся, немедленно начиналась бурная культурная жизнь, издавались его книги, собирались под его началом хоры и оркестры, давались на каждый праздник театральные представления, смело интерпретирующие Священную Историю.
Он с отличием закончил семинарию. Соображал и запоминал информацию просто отменно. Но до этого успел успешно и блистательно поучиться во ВГИКе. И вот оно, это все, схлестнулось в нем, залитое в реторту его горячего сердца в виде реактивов: нечто режиссёрское и кое-что поповское.
Ужас, конечно, зато вечное движение, клокотание, выпадение в осадок тех, у кого нервишки послабее.
Как-то отец Дионисий бросил вызов Церковным властям. Да. Стал отстаивать честь и достоинство зарубежной Церкви. И в такой неистовый раж вошёл, видать,хотел, чтоб Станиславский на том свете, прислушиваясь к его аргументам в пользу зарубежников, на весь рай закричал «Верю!», и швырнул нимбом о земь, что взял, да и ушёл из РПЦ к зарубежникам. А потом взял, да и назад вернулся. И его приняли. Да попробовали бы они его не принять! Ковбой вернулся! Это его город, он будет бороться за него до конца. Трепещите, непокорные.
Пустить-то его назад пустили, но чтоб поддержать какой-никакой порядок в своих рядах, шериф, то есть архиерей, направил отца Дионисия в наш далекий монастырь на покаяние.
В монастыре мы с ним и познакомились.
Монастырь, точнее - пустынь, было место весьма атмосферное. В духе Ивана четвёртого Грозного. Святое и суровое до последнего предела. Масса тяжёлой работы по восстановлению порушенного собора и братского корпуса, глина вместо дорожек, выгребная яма вместо удобств. И игумен, считающий, что условия отличные, лучших монахам не надо, а то вдруг разнежатся и не спасутся.
И вот заходишь ты в затрапезную трапезную (бетонный пол, бетонные стены, бумажные иконы на них, лавки и столы из едва поструганных досок), а там сидят целинники духовные, наломавшиеся на стройке, категорически неулыбчивые, прям как люди на картине Васи Ложкина «Кто тут котика обидел», здороваешься, все тебе чуток сильнее в ответ брови нахмурят, а посреди отец Дионисий как солнце сияет зубастой на американский манер улыбкой и самым светским образом машет ручкой и чуть ли не воздушный поцелуй шлёт. Если вы правильно все представили, вам должно стать смешно так, что вы кушать бы не смогли. Потому что лапша бы из носа от смеха полезла, как у некоторых.
Игумен довольно быстро устал принимать вызовы отца Дионисия и отправил его в одну восстанавливающуюся церкву на окраине городка, где, наконец, отец Дионисий встретил достойного противника. Им была мантийная монахиня мать Манефа. На описание ее внешности я много времени тратить не буду, просто представьте, что боярыня Морозова постарела на десять лет и поправилась на пятнадцать килограмм. Но глаза горят диким блеском и уверенность, что правда за ней, никуда не делась.
Мать Манефа была при жизни завхозом на коксогазовом заводе, который все как раз и отравил вокруг храма, в который отца Дионисия и послал игумен. Уж послал, так послал, как говорится.
«При жизни» - так сама мать Манефа говорила. Типа, умерла для мира с постригом. Она-то умерла, но железная хватка советского завхоза большого предприятия - живее всех живых оказалась. А потому, как только ее мирская жизнь кончилась, она весь свой опыт приложила к руинам церкви возле коксогазового завода.
Поэтому, когда церковно-строительный ренессанс в России только начинался, церковь эта уже стояла отстроенная и трапезная при ней была двухэтажная, а огромная прилежащая территория была бескомпромиссно обнесена высоченным кирпичным забором а ля великая китайская стена, с мощными чугунными воротами напротив автобусной остановки.
В тот достопамятный вечер, когда упомянутые кирпичные стены сотряс очередной эпизод вестерна духовного, погода стояла тихая, снег валил хлопьями, превращая окрестности в балую пустыню. Замёрз чёрным зеркалом мёртвый пруд, куда сливал какой-то яд коксогазовый завод. Пахло сероводородом, как в аду - из-за выбросов с того же завода. Ничто не предвещало катаклизмов, когда отец Дионисий начал служить всенощную в третий раз за свою службу в храме на коксогазовом. Молился истово. Потом вышел на амвон и окинул собравшихся старушек-Божьих коксогазовских одуванчиков, пристальным взглядом, полным непримиримого стремления к истине, и вдруг возгласил:
⁃ Поздравляю вас, братья и сёстры! Наш храм окончательно превратился в синагогу!
Восьмидесятилетняя Дора Марковна вздрогнула и недоверчиво огляделась. Остальные прихожане тоже встрепенулись. Это уж потом, через пару лет, стали они совершенно тефлоновым к любым провокациям, а тогда ещё они не привыкли к резким скачкам свободной мысли нового пастыря, и выглядели немного обескураженными.
Отец Дионисий был явно недоволен низким уровнем смятения обличаемых лицемеров, и его понесло:
⁃ Все выслушанные мной исповеди - сплошное фарисейство! Что вы там опять не то съели?
Народ слушал и крестился. Отец Дионисий вгляделся в толпу, из которой на него смотрела торжествующая мать Манефа и тот самый игумен, которому она наябедничала. Он явился послушать речи батюшки для объективной оценки уровня крамолы в них. Их присутствие отца Дионисия совсем не напугало, а только раззадорило и он, поправив фелонь ринулся в атаку. Бросил шерифу и его помощнице вызов:
⁃ Вы только посмотрите на этот канон! Что вы опять принесли! Хлеб? Юбилейное печенье? Да? Очень хорошо - сарказм в голосе проповедника принял масштабы стихийного бедствия - и, конечно, конфеты... Молодцы! Отлично! Вероятно, вы ждёте - не дождётесь, когда мы тут все умрем от диабета? Нет? А что, как вы думаете, будет с нами, если мы съедим эту гору хлебобулочных изделий? Все вы тут между собой знакомы. Вы бы могли просто скинуться и принести на канун баночку красной икры! Аминь! Литургия в девять.
Отец Дионисий совершил полицейский разворот от народа к алтарю, взметнулось блестящее облачение.
Народ почему-то медлил расходится. Игумен энергично двинулся к амвону, мать Манефа злорадно семенила следом. Уходящего отца Дионисия остановили раскаты архиерейского голоса, похожие на гром, и сверкание архиерейских глаз, похожее на молнии.
⁃ Это что здесь такое! Ты что сейчас сказал? Вы посмотрите, икры он захотел!
Народ загалдел разное, что можно было бы обобщить фразой «Распни его».
⁃ Это кто же тебя научил такие проповеди говорить? Ты цены хлебу не знаешь, а они - владыка ткнул пальцем в древнюю старушку, пытающуюся скрыться с места словесной перестрелки - голодали. Они хлебу всегда рады! У них когда хлеб есть, им больше ничего не надо!
Тут должна бы прозвучать музыка, которая в вестернах сопровождает эпизод, когда участники предстоящей смертельной схватки смотрят друг на друга долгим, испепеляющим взглядом, напряжение растёт, крупным планом возникают на экране руки возле кобуры, и зритель ждёт, кто же первый успеет выстрелить.. Та-да-дамм.. вой койота и мелодичный свист..
⁃ Владыка! - выстрелил первым отец Дионисий - вот вы сами же страдаете: лишний вес и сахар у вас. Давление все время. И у отца Стефана. У него инсулинозависимый. В чем я не прав?
⁃ В том что надо гречку, твою дивизию, и свеклу просить! Икры ему. Я тебе сейчас устрою - икры..
Отец игумен, искря остаточными электрическими разрядами двинулся к амвону. Ощущение было такое, что он идёт надрать Дионисию уши.
Мать Манефа была так счастлива, что медлила и торжествующе смотрела на отца Дионисия, решительно поправляющего очки.
Вдруг движение владыки замедлилось: ему на перерез вышли несколько выдающихся своим бесстрашием старушек за восемьдесят. Одна из них, самая маленькая, решительно прошамкала, обращаясь к владыке:
⁃ Сынок, не трогай Диониса. он молоденький мальчик, ничего не понимает. Так-то он у нас неплохой. Мы его всему сами научим, не боись.
⁃ Отец Дионисий невидящим взглядом короля передряг обвёл храм, и медленно пошёл переоблачаться. Мать Манефа вдруг испуганно перекрестилась - ей показалось, что крест в его руках дымится, как Смит Внссон, из которого только что был произведён выстрел.
Владыка запутался в галдящих старушках, требующих совета и благословения.
А наутро после литургии в уютной трапезной все пили чай с бутербродами с икрой, ругая отца Дионисия на чем свет стоит за бесцеремонность. Утром баночку принесли на канон большой родительской субботы. Конечно, без батонов хлеба и конфет не обошлось. Некоторых ведь на всенощной не было. Мать Манефа распорядилась выкинуть старые конфеты из корзиночек и насыпать новые.
⁃ Ты думаешь, это по-Божески? - вдруг резко спросила Дионисия мать Манефа.
⁃ Бог - с нами, потому что он ненавидит глупцов! - парировал Дионисий.
Мать Манефа посмотрела долгим взглядом на белое поле за окном и молвила, чуть усмехаясь:
⁃ И все же не стоит дразнить крокодила, пока не переплывешь реку..
Стоит ли говорить, что эти двое в последствии прекрасно сработались.