Сен Сеич всю свою жизнь, имеющую отражение в трудовой книжке, вкалывал, как проклятый, в жилищнике. Не работал, нет, не пахал, тоже нет.
Вкалывал. Через силу. Ломал себя. Потому что работал не по призванию, а потому что так получилось.
Женился он до трудовой книжки, в училище ещё. Этим подписал себе приговор. Можно сказать, почти что смертный.
Сен Сеич кормил семью. Пил, да. Какое-то время прямо адски. Потому что в детстве мечтал о небе. Но в лётное училище его не взяли из-за слабого зрения.
Он продолжил жить, поставив крест на мечте. А это больно, друзья. Очень больно.
Поэтому хоть и была у него жена-красавица и теща-лапочка, хотя жена его вокруг него скакала, и теща вокруг него прыгала, был он вкусно накормлен и наутюжен в смысле рубашек и стрелок на брюках, полноты счастья Сен Сеич не ощущал. Небо такая штука - до конца никого не отпускает.
В перестройку чердак Сен Сееча подвергся набегу очередной порции токсичных тараканов. Потому что ринулся он, грешным делом, большие дела делать, хотел свою строительно-ремонтную кампанию организовать. И по-началу отлично дело пошло: собрались мужики, сто лет друг с другом знакомые, кореша, дружбаны, притащили, кто что за жизнь понатырил, и работа закипела.
Через эти все экономические эксперименты на живых людях потерял Сен Сеич и нажитое и друзей, которых жаба душила с ним делиться.
Зная настырный характер Сеича, друзья придумали надежную подставу, чтоб навсегда от Сеича избавиться: подставили его так, что он серьезным людям должен оказался. Еле - еле живым с темы съехал. Из дела выбыл. И затосковал. Власти-то вкусил. Деньжата-то нормальные в руках подержал, а тут опять надо в жилищник идти. А внутри беды небо всегда сильнее дразнится. Вот он и пил год, как зверь. Пособие получал по безработитице. А потом завязал, зашился, пришёл в себя и опять стал работать. Только теперь он техникой командовал и нерусскими, которых наняли город убирать, мусор вывозить и утилизировать. Теща рада, жена счастлива, денежка капает, ну и Сеич почти что счастлив.
В выходные на дачу ездил. Шёл затемно на рыбалку, смотреть рассвет. В глаза небу шёл смотреть, в его интимное розовое чрево. За красоту рассветов Сен Сеич небо почти что простил. Хорошо ему стало. То есть - неплохо. Жить бы да жить. А он взял и чуть не умер.
Причём постом. Заклялся весь пост не сквернословить. Хотел жену порадовать духовным своим ростом. Сколько она, лапушка, рядом с ним натерпелась! Пока он переживал внутренние драмы, заливая их алкоголем, она дочерей двоих вырастила и замуж выдала. Жизнь ее женская, красота ее нежная вся прошла без следа. Стало она бабкой - платочек, храм, соленья. И он, конечно он. Она продолжала вокруг него скакать, жить им и дышать им, вопреки духу времени, воплощенному в феминитивах.
В первую неделю поста вышел Сен Сеич на работу, исполненный решимости не материться. Терпит. Обьясняет. Но дело на лад не идёт. Все силы Сен Сейча уходят на то, чтобы подобрать слова небранные, изыскать в картотеке собственной памяти, как, например, в русском языке культурно называется долбо@б.
Вы, кстати, не смейтесь. Сами - то вы знаете достаточно экспрессивный синоним слова мудаг? Вот то-то и оно.
Дошло до того, что Сен Сеич вместо перекуров устроил себе перегуглы: чуть минута свободная - роется в телефоне, ищет синоним мудаку и так далее. Ага, вот: остолоп, дурень, дегенерат. Да вы издеваетесь!! Чем такими словами их ругать, проще вслух Тургенева читать. Экспрессия где? Острота?
Дефективность и малохольность нормативной лексики в контексте простого физического труда бестолковых людей на свежем воздухе вогнала Сеича в лютую печаль-кручину. Недоступное небо в голову полезло. Воспоминания горькие, как он документы из лётного училища забирал.
Небо давило, и голову его распирало невыраженными точно и красочно мыслями с такой силой, что к концу рабочего дня он реально воззвал ко Господу из недр истерзанного сердца своего велиим внутренним гласом: «Господи, помоги!! Господи, немощен я, не могу тут никак с этими... .... .... договориться культурно!!» Тут перед глазами у Сеича поплыли круги, замельтешили точки, кончики пальцев онемели, и он осел на сырой асфальт, словно собираясь молиться. Правая половина лица его спазмически улыбнулась, и он медленно, вовсе не помогая себе руками, стал заваливаться в бок.
Тут же чуткий и внимательный жилистый силач Файоз, его любимец, подхватил Сеича, не давая ему рухнуть лицом и плечом в весеннюю сырость.
- Начальник, начальник, давай доктора звать?
А Сеич ничего не отвечает, только мыкает страшно и глаз кровью наливает.
Приехала скорая. Тормошат его врачи, на носилки кладут. А Сеичу все равно, он уж совсем не тут.
На небесах уже Сеич, стоит перед Апостолом Павлом. Слава Богу, жена, умница, собрала его чистенько: рубашка сияет белизной, стрелки на брюках безукоризненны. Не стыдно за себя.
Апостол Пётр смотрит ласково, не то что с вожделением, а как бы говоря беззвучно: «Попался, голубчик!»
И увидел Сен Сеич лестницу, по которой спускались к нему, стараясь опередить друг друга, ангелы. И стали ангелы за него бороться. Всем в раю Сеич до зарезу оказался нужен. Одни ангелы поют нежно:
- Отдайте его нам!! У него такой опыт уникальный по утилизации мусора в большом городе!
А другие им в ответ нездешними голосами:
- Нет, лучше мы его возьмём себе, сейчас народ во гресех катятся ринулся, пост же, а попалять грехи некому! Посмотрите, какой ворох грехов исповеданных в преддверии рая скопился и страшно смердит! А попалять некому!! Вся надежда на Сеича! Он такие крутые рацпредложения внёс за свою земную жизнь по утилизации отходов! Нам срочно нужно, не то нам все жалуются, что райские птицы от миазмов грехов мутировать начали в черных воронов. Должны они петь, а могут только каркать!!
Понесли Сеича ангелы к свалке. Закипела работа! Сеич грехи в контейнеры придумал собирать, и предложил эти контейнеры низвергать в ад вместе с ангелами, которые решили стать падшими.
Пусть забирают весь мусор душ человеческих в ад, а там пусть их и сжигают. Они с огнём вечным на ты.
Работал Сеич с огоньком (ха), без устали. Ангелы в его подчинении, в основном, сообразительные были, ругать их было не за что. Культурных слов вместо некультурных совсем подбирать не требовалось. Благодать Божья, да и только.
Да закралась в голову Сеича крамольная мысль, а как закралась, так и всем ангелам слышна она стала - уж такие они существа прозорливые, эти ангелы.
А мысль такая: если я такой молодец, что в рай меня взяли, и это на самом деле рай, почему же я тогда опять вот этим всем занимаюсь? Я же мечтал о небе! ТАК ПОЧЕМУ Я НЕ ЛЕТАЮ!!
И был ему голос свыше: «Сеич, у нас тут летателей пруд пруди!! Сам посмотри! А вот утилизаторов мусора, сметливых да шустрых, остро не хватает.»
- Ты что, шутишь? - Спросил Сеич в сердцах голос свыше и вдруг все исчезло.
Разлепил он глаза - стены салатовые, белый потолок. Жена, лапочка, рядом, за руку его держит. А к руке прикреплена капельница. По ней Сеичу в вену лекарств капает.
То-то радости было у родных, что Сеич вернулся. Сердце у него, слава Богу, крепкое, все перебороло.
Три месяца Сеич в себя приходил. И, знаете, пришёл. На работу явился. Там начальство его уговаривало себя беречь и, может, на пенсию идти. Но Сеич мягко настоял.
- Я, - сказал - так уж свою работу люблю, дайте мне, Христа ради, дело мое продолжить. Без него меня тоска заест.
Пустили его назад. Опасались, конечно, по началу, за него , а потом и забыли, что он болен был - так хорошо Сеич втянулся в их простые дела - работал увлечённо и вдохновенно, с огоньком, пить не хотел, всех любил. А когда всех любишь,
нужные слова сами подбираются. Хорошо все стало. Потому что небо Сеича, наконец-то, отпустило.