БОЛЬШАЯ ЭЛЕГИЯ ВСЕМУ ЭТОМУ ЗООПАРКУ.
Раньше великим постом мы водили наших детей в зоопарк, хотя матушка Ира и предостерегала нас от визитов к животным весной, по причине брачного гона, оборачивающегося необходимостью созерцать не совсем то, что хочется показать детям, и отвечать на вопросы, на которые никто не знает, как отвечать правильно.
Но мы все равно туда шли, потому что московский зоопарк пускает многодетные семьи бесплатно. И потому что, несмотря на все экивоки, есть в местах нагнетания многообразия животного мира что-то от райского сада. Ну или от Ноева ковчега.
Дети, как всегда, жгли. Малютка Рита, едва научившаяся говорить, нежная моя девочка, вдруг залипла у вольера с кабанами-бородавочниками. Мы тянем ее - пойдём, детка, пойдём, там обезьянки. Но она не может перестать смотреть на этих свинорылов, покрытых терракотовой шерсткой, на их большие, вытянутые морды, украшенные симметричными парами каких-то чудовищных выростов, похожих на толстые крючки для верхней одежды. Тем более, что среди них шестеро малюсеньких свиняток. Она складывает пухлые ручки в ямочках на груди, и, обращаясь, скорее, к Творцу всего сущего, а не к нам, грешным, произносит, кивая на бородавочников:
- Совсем, как мои мама и папа!
Мы стараемся не смеятся, но от этого веселье нас распирает ещё сильнее.
Кто-то из старших, называет здание, в котором полным полно насекомых и рептилий лепрозорием. Видно, слышали звон, да не знают где он. Некоторое время угараем над лепрозорием для рептилий.
Мы бродим по территории, щеки от смеха болят. Некрупные неблагоговейные парнокопытные предаются брачным играм под сенью рекламного щита, на котором какой-то церковный иерарх благословляется детей. Смех и грех опять. Сворачиваем.
Наслаждаемся табличками: такая-то опекает шакалов.
Дети вымаливают себе то сахарную вату, то прокатиться на аттракционах.
Кто-то, не выговаривающий несколько букв алфавита, сокрушается:
- Эх, нет здесь колеса обозления!
И мы шутим, что вся наша жизнь - суть колесо обозления.
Слоняясь таким приятным образом, мы обнаруживаем, что в вольере с жирафами никого нет. Оказывается, жирафов перевели в закрытый павильон, потому что всем хорошо, а им пока холодновато.
Мы забредаем в тот самый павильон с высоченными, как в соборах, потолками. Вот они, жирафы. Разведены по жирафокабинетам. На одного из них в упор смотрит через чуть спущенные на кончик носа очки седой невысокий худощавый мужчина. Он собран, в отличие ото всех других посетителей зоопарка, в его фигуре - ни грамма расслабона. Руки он глубоко сунул в карманы простого, но элегантного плаща, доходящего ему до колен.
Даже несмотря на то, что я родила шесть детей подряд и жду седьмого, вопреки тому, что в моей голове, кажется уж совсем необратимо вытравлено все филологическое токсикозами и диатезами, я узнаю его сразу: это Эдуард Лимонов. Я не удивляюсь. Как говаривала моя подруга и коллега Юлия Верховская, мне по жизни везёт на исторические места.
Я ни к кому не подхожу и никого не терзаю. Никогда не прошу автографов. Но мне ностальгически любопытно. Я удивляюсь, что мир в его многообразии ещё существует, несмотря на то, что у меня совершенно нет на него времени. Дети расползлись по павильону. Я как бы присматриваю за ними, но боковым зрением смотрю на Лимонова. Да, он мог производить сильное впечатление даже взятый вот так, совершенно вне того, что им когда-либо было написано. Даже на жирафа. Или жирафиху. Не знаю точно, кто это был в смысле ЭМ/ЖО.
Да, Лимонов интересен, ни в чем не уступает экзотической фауне. Знаете, чем он занят? Он смотрит в упор на жирафа (или жирафиху), как бы гипнотизируя животное. Жираф начинает беспокоится. Все его долгое, вытянутое вверх тело начинает раскачиваться, и он делает шаг влево, а потом шаг в право, и тягает из стороны в сторону свою фантастическую шею, внезапно заканчивающуюся маленькой, кроткоглазой головой. Так, иногда, танцуют, зажатые народом, зрители на концертах любимых музыкантов в фан зоне. Так, иногда, раскачиваются особики-аутисты. Чем дольше Лимонов смотрит, тем шире амплитуда колебаний гигантской пятнистой шеи. Лимонов смотрит, смотрит, не отрываясь, словно пьёт звериное беспокойство большими счастливыми глотками, и тоже слегка покачивается вправо-влево, вправо-влево.
Муж показывает мне на эти танцы с жирафами одними глазами. Кажется, тоже узнал. Мы медлим уходить.
Вдруг жираф взбунтовался и повернулся к писателю задом.
- Вот, - сказал Лимонов - все они так!
И направился к выходу.
Вчера он мне приснился. Лимонов, не жираф. Приснился ужасно веселым. Он смеялся и говорил: «Представляешь, Бог есть и Он ужасно похож на Никиту Михалкова!»
Надеюсь, это знак, что Лимонов в раю. Потому что всегда был евангельски холоден и библейски горяч. И никогда не был теплохладен. Как, собственно, нам, ради нашего спасения, и было завещано.