Открытию границ посвящается.
Лет двадцать назад был в моей жизни французский период – с частотой двухтактного метронома носило меня из дома до Парижу, и очень нехотя обратно.
Город этот я очень любил, и жил в то время только им. Передвигаясь по городу, я ловил местное радио и слушал французский шансон. Возникало экстазное чувство единения с великом городом, историей которого в то время я так много увлекался.
Как то летним днем, глазея вместе с местным гидом с балкона Трокадеро, я выдохнул:
- Какой же классный город!
- Да я вообще не понимаю, как можно жить в другом? - искренне ответила бывшая москвичка.
Я вспомнил свой любимый Франкфурт, но жить хотелось только здесь.
И вот в очередной раз, попал в Париж на Рождество. Город, конечно, было не узнать: туристов нет! Все горожане по домам за праздничным столом. Машин так мало! На улицах так тихо! И рестораны все закрыты! На небе тучи, но сухо и тепло. Градусов 15, и это в декабре! Картинка пред глазами не реальна.
Взял я тогда бургундского бутылку, пару сортов мягкого сыра, багета горячего, и отправился в свой номер. Тоже тихо праздновать. Накрыл на стол, налил вина в стакан, залез в кровать под одеяло и включил телек. А там вовсю идет концерт. Часа на три. Всех звезд французских. Да еще каких звезд - которых мы не знаем, и о которых мы никогда похоже не слыхали. Я не увидел ни Дассена, ни Пиаф, ни Матье, ни Азнавура, но оторваться я не смог до самого конца. Одна за другой звучали лирические мелодии. Ни слова не понимая, я ощущал, что эти песни о чем-то добром, настоящем, пережитом, и точно о любви.
К полуночи меня накрыла лирично-винная волна. И понесло меня к Собору, увидеть службу. Но до него я двадцать метров не дошел: виолончель меня остановила. Виолончель в двенадцать ночи! На мосту Святого Людовика сидел мужчина академической наружности. В руках держал красивый инструмент и низким баритоном тихо пел: Не уходи побудь со мной, здесь так отрадно, так светло.
Ну тут я чуть не онемел и насмерть к камням приковался. Минут на тридцать. Продлевая его волшебное пение мелкой купюрой, я слушал французские и русские романсы. Медленной рекой они переплетались в красивом голосе артиста. Наконец мой музыкант совсем замерз и взбунтовался. Мы обнялись и попрощались. Разошлись. Я в номер, он к себе домой.
Но кажется в тот раз мы оба,
в Париже, в Рождество поймали Волшебство.
