Мы продолжаем публикацию рассказов из новой, пока не изданной книги психиатра Юрия Анохина, заслуженного врача РФ и РБ, возглавлявшего долгое время Республиканскую психиатрическую больницу.
Представляем вниманию читателей еще одну зарисовку из будней острого психиатрического отделения, куда наряду с буйными психбольными, зачастую попадают и пациенты с острыми алкогольными психозами.
Зима 1979 года. Через несколько дней - Новый год. Я возвращаюсь с совещания у главного врача, где подводились годовые итоги. Наше отделение заняло одно из призовых мест по всем показателям и нам решено присвоить звание «Коллектив коммунистического труда». С одной стороны - хорошо, ведь это премия сотрудникам, может что-нибудь подарят отделению. Отмечаю про себя – надо переговорить с председателем профсоюзного комитета – пусть подарят хороший холодильник для передач родственников в посетительскую, старый давно уже барахлит, а то всучат картину какую-нибудь.
С другой стороны – и так достали всякие комиссии и проверки, а теперь их еще больше в отделение администрация больницы таскать будет – "в связи с необходимостью передачи передового опыта". Татьяна Петровна совсем спятить может. Ее полдня колотит перед комиссией и полдня после комиссии. К тому же у нее обнаружилась странная компенсаторная реакция: приход комиссии почему-то вызывает у нее волчий аппетит. Теперь, чтобы она не ляпнула от страха что-нибудь при посторонних, за полчаса до прихода «гостей» мы выдаем ей полбатона, а сразу после ухода – чай со второй половинкой. Иначе – беда. Прекрасный врач, но совершенно теряется при любом начальстве.
Переключаюсь на отделение. Полдня ушло на совещания. А отделение переполнено больными. Татьяна одна, второй ординатор в отпуске. Правда, есть еще три интерна. Но на них еще положиться нельзя – учатся только четвертый месяц. Много еще щенячьего, видят много веселого, всему удивляются. Я иногда им завидую. Для нас вся эта экзотика уже давно стала рутиной, а способность удивляться у психиатров утрачивается через 8-10 лет, особенно если работаешь в остром отделении.
Все, дошел. Раздеваюсь в кабинете и прохожу в ординаторскую. Все трое интернов на месте, Татьяны Петровны нет. «Она задержалась на обходе, там только что больной с белой горячкой поступил, его смотрит», - спешат доложить интерны. Поскольку на сестринскую пересменку я опоздал, просматриваю дневник ночной смены. «Ну, конечно, за больными, которых ведут интерны, нужен глаз да глаз». Читаю: «Гизатуллин всю ночь не спал, интенсивно общался с вентиляционной решеткой» - «Вася, Гизатулин - твой больной, в чем дело?» Вася Володин – неглупый, будет хорошим врачом. Он спешит предупредить дальнейшие расспросы: «Юрий Александрович, мы его на обходе уже посмотрели с Татьяной Петровной, я сейчас перевожу его на инъекции галоперидола». Ладно, читаю дальше: «У Нестеренко снизилось настроение, полночи плакал». «Хамза, Нестеренко твой, ты с ним сегодня беседовал?» С Хамзой дело похуже – парень практичный до неимоверности, но психиатром вряд ли станет – другие интересы, то ли ленив, то ли флегматик... Нет быстрой реакции. Остальные интерны над ним любят потешаться, но Хамза – человек не обидчивый. Пока он собирается с мыслями, интерны начинают дружно хихикать.
«Пациент Нестеренко говорит, что крокодилы Господа Бога своими яйцами загадили», - уже под громкий смех интернов мрачно сообщает Хамза, – «Я не знаю, что делать». Беда и с Хамзой и с его непростым пациентом. Дались ему эти яйца! Нестеренко - простой колхозник лет пятидесяти пяти. Всю жизнь прожил в деревне. На склоне лет вдруг увидел по телевизору, что крокодилы, оказывается, откладывают яйца, из которых и вылупляются крокодильчики. Этот факт его так потряс, что он тут же прекратил есть яйца, потом стал запрещать вообще держать яйца в доме, потом – подкладывать под наседок. А попробуйте прожить в деревне без яичницы и кур! И вот, когда он потребовал от жены ликвидировать кур, та вызвала сразу и фельдшера, и участкового милиционера. Так Нестеренко оказался у нас. К этому моменту у него в голове уже проблема крокодильих яиц приобрела вселенский размах – из любого яйца, независимо от того, кто его снес, по его мнению, можно было ожидать появления крокодила. В общем, основная угроза миру – не ядерная опасность, а крокодилье нашествие. И Нестеренко, как человек верующий, обратился за помощью к Господу. Но, похоже, что поздно.
«Хамза, мы ведь говорили по поводу этого больного. Ты к нейролептикам антидепрессанты добавил?» Хамза напряженно сопит. Ну, конечно, забыл. Объясняю еще раз, что нужно назначить больному и выношу «375 китайское предупреждение» Хамзе с угрозой направить его в следующий раз на стажировку в женское или туберкулезное отделение.
В ординаторской появляется Татьяна Петровна. «Юрий Александрович, давайте на минутку в наблюдательную палату зайдем. Там, похоже, профессиональный делирий, но не пойму, что он делает. А на расспросы только матерится.
Как-то он на женщину плохо реагирует». Идем в наблюдательную палату – в углу всхлипывает Нестеренко, а между двумя койками в проходе самоотверженно «трудится» здоровый мужик в белом белье. Трудится, видимо, давно, лицо красное, рубашка с пятнами пота, пот струится и по лицу. Что тут делирий – ясно.
Спрашиваю: «Кто он по профессии?» Дежурная сестра подает историю болезни. «Так, грузчик ресторана «Уфа». Все ясно, это погрузочные работы. Мужик что-то будто снимает с машины и составляет в штабеля. «Это ясно, смотрите дальше», - говорит Татьяна Петровна. Мужик переводит дух, вытирает рукавом пот со лба, вдруг быстро зыркает глазами по сторонам и ныряет под кровать. Там, лежа, минут пять скребет пол, вылезает, опять озирается и снова приступает «к погрузке».
Да, интересно. «Вот уже четвертый раз под кроватью скребется», – докладывает санитар. Увязавшиеся за нами интерны начинают шепотом строить версии. Самую смелую выдвигает Вася: «Ребята, он не грузчик, он шпион. И прячет секретное донесение». Ага, шпион с донесением о секретной продукции ресторана «Уфа». Не оборачиваясь, показываю интернам кулак, чтобы замолчали. А что, в этом что есть... Присаживаюсь рядом с «трудягой» на койку. На всякий случай подзываю санитара и говорю Татьяне, чтобы отошла в сторонку. Мужик больно здоровый. В процессе погрузки удается рассмотреть у него несколько татуировок – купола церквей, ножи, буквы на костяшках пальцев. Явно зоновская роспись. Дожидаюсь очередного нырка под кровать и ловлю паузу перед продолжением «разгрузки - погрузки».
- «Слышь, кореш, скоро с этой машиной закончишь?» - стараюсь спрашивать развязно, но дружелюбно.
- «Да задолбали уже, щас еще машина подойдет с овощами. А напарник не вышел. Один пашу. Может, пособишь?»
- «А на бутылку дашь?» – интересуюсь я. «Бутылку ему», - озлобляется «грузчик», - «мне бы самому кто дал, с утра шланги горят. А тут, как назло, вишь, то картошка, то рыба, а сейчас вот – куры». Но вдруг какая-то мысль мелькает у него в голове, и он опять ныряет под кровать, скребет там минуты три, вылезает и говорит: «Я тебе куру дам. Я сейчас на твою долю ее в сугробе зарыл, а там загонишь соседям, вот тебе и бутылка. Только откапывать часика через два нужно, когда темнеть будет, а то тут какая-то баба приставала, то ли из СЭС, то ли из ОБХСС. Ну, что, сговорились?»
- «Не, кура мне без надобности».
- «Ну и вали отсюда», - опять свирепеет грузчик, - «зажрались, падлы».
Я «валю», чтобы не усугублять конфликт, и так у него идет колоссальная нагрузка на сердце и сосуды и лишние эмоции ему только повредят. Через несколько минут больного с трудом фиксируют, подключают капельницу. А Татьяна Петровна, обожающая ругать действующую систему обеспечения продуктами, прикидывает: если за день один грузчик ворует пять кур, сколько же продуктов утащит весь персонал ресторана за месяц? «Понятно, почему в магазинах ничего нет», - грустно подводит она итог. А в ординаторскую входит дежурная медсестра и докладывает: «Новенького привезли. Опять белая горячка».
Юрий Анохин.