Мцена сидел, прислонившись к сутулой березе, и смотрел на медленное течение потемневшего от холодов Днепра. Снег уже лежал беспорядочными клочьями на земле и с каждым днем клочья становились все больше, притягиваясь друг к другу. В кронах облысевших деревьев появились снежные шапки. Такие же шапки росли на зубцах смоленского кремля. А в поле гуляли редкие опавшие листья, подставляя ветру дряхлеющие паруса.
Наступило время тишины. Умолкла канонада пушек и аркебуз, перестала звенеть сталь, по ночам не будоражили сердце истошные крики раненых. Хотя, казалось бы, что может заставить волноваться палача, как не собственная безжалостная кровь? Но Мцена, при всех особенностях своей профессии, постоянно вынужден был гнать от себя такое чувство, как сострадание. По-своему. Для этого он уходил подальше от людских глаз и смотрел на природу, учась у нее твердости в выбранном пути.
Он закусил горьковатую веточку и хотел уже было подняться и идти в лагерь, как вдруг из-за поворота показались две черные точки. Два маленьких предмета возвышались над водой, неумолимо приближаясь. Мцена пригляделся.
Появилось расплывчатое пятно, которое по мере приближение становилось крестьянским зипуном, а две черные точки — это носки пары набухших сапог.
Мцена рванул из-за плеча цвайхандер и одним махом срубил приличный сук. Скинул одежду, вошел в воду и зацепил тело. Длинные волосы утопленника метнулись в сторону и потянулись коричневым шлейфом.
Подхватив под плечи, Мцена вытащил тело из воды и приложил ухо к груди. Редкие удары сердца дошли до его уха. Несколько долгих минут палач бился за жизнь человека, то быстро давя ладонями на грудь, то приподняв ноги, заставлял их гнуться в коленях, то повернув к себе спиной, крепко обхватывал тело, держа его вниз головой.
Наконец в груди у утопленника забулькало, и пошла рвота, выворачивая нутро. Грязно-коричневая вода, водоросли, остатки пищи — все это потекло наружу.
Мцена тяжело выдохнул и без сил опустился рядом со спасенным человеком.
- Э-э-э... - синие губы утопленца зашевелились.
- Говори, но тихо! - Мцена вытряхнул человека из сырой одежды. Он уже решил, что для начала допросит его сам, а только потом отведет в лагерь и отдаст в руки Друджи Сосновскому. - Лежи на боку, а я покамест соберу хвороста на огонь.
Он быстро наломал хвороста и развел костер. Скинул шерстяной плащ и протянул со словами:
- Ну, теперь я тебя послушаю?
- А ты сам-ат хто?
- Палач! Чего костлявая не смогла, я сделаю отменно.
- А чего тогда спасал?
- А ну-ка еще поговори. Уж больно голос мне твой знаком.
Человек резко сомкнул челюсти, было слышно как щелкнули зубы. Мцена продолжал, чуть подавшись вперед:
- И рожа мне твоя поросшая тоже не во сне привиделась.
- Ванька Зубов я.
- Тот самый сказитель что ль?
- Ну, - у Ваньки больше от страха, чем от холода задрожало лицо. Он понял, что от такого таиться себе дороже, - А ты Легкий Ворон? Видел-видел, как ты давеча людей, точно скот разделываешь!
- А коли видел, то выкладывай по-здорову.
- По-здорову-то, мил гхосударь, для меня шибко естественно. Пытать ежли будешь, то такого от боли наговорю, что сам правды от вымысла не отличишь.
- Отличу. Еще как отличу. Человек под пытками, что дитя у материнской сиськи — чистый, ложью незамутненный. Чем больнее ему, тем он шибче любить начинает — темна душа людская!
- А я вот не таков. Меня дьяк смоленский чуть на кол не посадил, так я такого намолол со страху. Сам на себя наговорил.
- Зубы не заговаривай! - Мцена потянул из-за пояса нож. - Как ты там пел: губы ей отрезал, потому как целовали эти губы Змея Горыничища? Я тебе для начала их и отрежу, медленно так, а потом тебе же и скормлю. Но вначале на веточке обжарю. Своя-то курятинка вкуснее чужой!
У Ваньки закатились глаза, и тело резко опрокинулось навзничь.
- Экий ты чувствительный! - Мцена несколько раз ударил пленника по щекам. Но, как знаток человеческой плоти, понял, что делает это напрасно — время упущено. К Зубову стала возвращаться жизнь, а жизнь требует покоя и сна.
Он затушил костер, взвалил на плечо одеревеневшее тело и понес в глубь леса. Версты через полторы, оглядевшись, выбрал сухое место рядом с большим валуном и стал строить шалаш. Его цвйхандер прошелся по молодому ельнику, как коса-литовка по росной пожне. К валуну под наклоном прислонил жерди и закрыл еловыми лапами — с десяти шагов жилище стало неразличимо. Затем горячим пеплом устелил пол и сверху накрыл лапами. Втащил Ваньку, накрыл того своим шерстяным плащом. Быстро прикинул по времени, сколько может отсутствовать, и направился в лагерь за провизией.
Ему не удалось проникнуть незамеченным в свою палатку. Прямо у входа окликнул Сосновский:
- Пан Мцена, я ищу вас уже хороших два часа!
- Надоело сидеть без дела, решил побыть в одиночестве.
- Подышать воздухом на природе?
- Кривоватая шутка, пан Сосновский. - Мцена откинул полог палатки.
- Одну минуту, пан палач. Я совсем ненадолго отвлеку вас.
Легкий Ворон раздраженно хлопнул пологом и повернулся к Друджи, показывая тому, что он предпочел бы общество своих мыслей пустым разговорам.
- Я сегодня видел сон, где за мной гнался ворон.
- Это называется «ненадолго»?
- Вы мне сами говорили, чтобы найти Белого Волка, нужно войти в его сон.
- Друджи, я сейчас не настроен говорить на потусторонние темы. И с чего вы взяли, что вошли именно в его сон, а не в свои собственные страхи?
- Вот об этом я и хотел спросить, пан Мцена? - Сосновский провел тыльной стороной ладони по взмокшей щеке.
- У вас никак слезы, разведчик?
- Очень приятно, что вы со мной сегодня на «вы» и уже произнесли такое количество слов!
- Отвали от меня! - палач сменил тон.
- Ну тогда о деле. - Сосновский прикусил нижнюю губу. - Меня сегодня ночью посылают в разведку к Авраамиевской башне.
- Просите благословения?
- Кривая шутка, пан палач. Нет. Я хотел бы, чтобы вы отправились вместе со мной.
- Какого черта? Я не разведчик. - в другое время Мцена в душе бы очень обрадовался такому предложению.
- Но мне кажется... Нет я абсолютно уверен, что вы прекрасный разведчик. Я видел, как вы умеете бесшумно двигаться. И еще, по части рукопашного боя, я думаю, вам мало равных.
- Разве вы видели меня в деле?
- Нет. Но зато видел шрамы. Тело человека говорит о нем больше, чем его речь не так ли? Это ваши слова.
- На сегодня довольно, пан разведчик! - Мцена нырнул в палатку.
- И все же, Легкий Ворон, подумай над моим предложением! - Сосновский впервые перешел на «ты», что явилось полной неожиданностью для Мцены. Палач деланно присвистнул:
- Неужели. Глас не мальчика, но мужа!
- У меня такое ощущение, Якуб, что Белый сегодня пойдет со мной вместо вас. Ну как хотите.
Сосновский отошел к своей палатке и стал проверять боевое снаряжение у своих разведчиков, искоса поглядывая в сторону палатки Легкого Ворона.
Мцена же сквозь прорехи сам следил за Сосновским.
Они начинали любить друг друга, но это никак не сказывалось на отсутствии доверия.
Прискакал гонец от канцлера Сапеги. Сосновский вскочил в седло и срочно выехал по приказанию начальства.
Мцена выдохнул и стал быстро собирать провизию в заплечный мешок: сухари, картошка, вяленое мясо. Брал только то, что можно приготовить на открытом огне.
Незаметно поползли сумерки, накрывая равнину, словно дырявым походным плащом. Очертания дыма костров стали резче, он поплыл по-над лагерем, смешиваясь с туманом, который полз от Днепра. Словно родные братья после долгой разлуки, душили друг друга в глубоких объятиях дым и туман.
Легкий Ворон тенью скользнул из палатки, прошел, согнувшись в три погибели, под брюхами оседланных разведчиками коней, мимо ночных дозорных, которые еще толком не приступили к своим обязанностям и пропустили, поверив,что идет человек по своим делам, скорее всего к проституткам в лагерь маркитантов.
Мцена именно туда и направился, и не только для того, чтобы не вызвать подозрений у часовых.
В лагере маркитантов за четыре вырванных у мертвого рейтара зуба он купил проститутку на три ночи. Звали ее Катрина. Впрочем, в то время проститутки редко называли свое настоящее имя. Катрина — скорее название профессии, а не имя человека. А делали они это чаще для того, чтобы иметь возможность избегать встреч с нежелательными клиентами. Но ту девушку звали действительно Катрина.
- Куда ты меня тащишь? - она тяжело дышала, еле поспевая.
- В лес. - резко ответил Мцена.
- Зачем в лес? Мы уже достаточно далеко ушли от лагеря.
- Если будешь послушной, дам тебе еще столько же и серебра впридачу.
- Только давай договоримся, ты не причинишь мне боли и не покалечишь.
- Хорошо. Только иди молча. Туман — хороший проводник звуков. - Мцена перешел на шепот.
Катрина повиновалась. Дальше до самого шалаша они шли молча. Мцена ощущал между лопатками горячее дыхание девушки. Тепло ее дыхание постепенно проникало под кожу и начинало будоражить сознание. Он стиснул зубы, чтобы не позволить вырваться из груди вздоху. Наконец в воздухе запахло прогоревшими головешками.
- Пришли! - Якуб заглянул в шалаш. - Живой? - то ли окликнул, то ли спросил у самого себя. - Катрина, иди сюда.
Девушка робко подошла:
- Э-э, только давай сразу рассчитаемся.
- Держи, - Мцена сунул ей в руку еще четыре зуба, - И полезай внутрь.
- Что я должна делать?
- Спать. Просто спать рядом с ним, как спит жена с мужем, когда тот болеет и не может исполнять супружеский долг. Обнять и спать. Полезай.
Катрина нырнула в шалаш. Слышно было как она возится, шурша несколькими юбками.
- Какой холодный! - тихо пропела она. - Ну ничего я тебя отогрею!
Мцена разжег костер напротив шалаша, осветив поляну и внутренности жилища. Сделал факел, воткнул между жердинами. Теперь освещения стало еще больше.
- Спит? - спросил.
- Спит!
- А можешь немного повозбуждать? Так он быстрее согреется.
- Попробую.
Катрина превосходно владела профессией. Через несколько минут послышалось прерывистое бормотание Зубова:
- А чужа земля, подобна кувшину. Можно присвоить этот кувшин, но никогда не присвоишь воздух, заключенный в нем. Можно отнять у кого-то землю, но нельзя ничего сделать с небесами, которые будут насылать тучи. Можно заковать человека в цепи, но нельзя подчинит его сны...
- Заговорил. - усмехнулся Мцена. - Быстро он однако под бабским бочком.
- Живучий! Я таких иной раз поднимала. У иного не то что руки-ноги, а сердце во льду. А глядишь, пригреется и отойдет понемногу.
- С ним нужно будет побыть три ночи. Повыхаживать. Справишься?
- Дело не хитрое. Это лучше, чем пьяных рейтар ублажать. По два десятка за ночь. Тьфу.
- Вот и договорились.
- А ну как он очухается, когда тебя не будет, и пойдет прочь?
- А не пойдет. Стрелять умеешь.
- На войне чему только не научишься.
- Тогда вот тебе пистоль. Заряжен. Держи в сухом месте. И еще, даром, что палач... - Мцена достал ножные оковы. - Я сейчас ноги его скую, повешу замок, а ключ у меня будет. С ними далеко не уйдешь. Только до куста — опорожниться. Оставляю еду. Живите спокойно и мирно. А самому мне надолго из лагеря нельзя. Утром приду проведать.
В ответ Катрина молча кивнула и прижалась к Зубову еще сильнее.
Мцена вернулся до того как отряд разведчиков во главе с Сосновским успел покинуть лагерь. Он незаметно прошмыгнул в свою палатку и зажег лучину. Вскоре на огонь отозвался голос разведчика:
- Пан Мцена, вы еще не спите?
- Как видите, пан Сосновский.
- Слышу, настроение у вас улучшилось. Не передумали? Может с нами?
- Хорошо. - Мцена стал надевать кожаный доспех. - Но у меня, если хотите, условие.
- Хм. - Сосновский удивленно скривился. - Ладно. Валяйте.
- Мы не берем лошадей. Идем пешком.
- Потеряем много времени, Мцена. Нам нужно обогнуть половину Смоленска.
- А как насчет Белого Волка? - палач застегнул широкий ремень на поясе.
- Ладно. Уговорил.
- А мне нравится, пан Сосновский, что мы попеременно то на «ты», то на «вы». Звучит как некий специальный язык. Кстати, как у вас с латынью?
- A casu ad casum* - Сосновский кашлянул в кулак, показывая, что Мцене пора выходить из палатки.
- A posteriori** нам не следует выходить, пока луна не прошла четверти своего пути.
- Луна пройдет свою четверть еще до того как мы выйдем из лагеря. Я тоже неплохо знаю свое дело.
* от случая к случаю
** исходя из опыта