Как известно, польское восстание против России началось в ноябре 1830 года. Не минуло оно и Северо-Западный край, куда входила территория современной Беларуси. Весной 1831 года на белорусских землях оно только набирало свой ход, однако многие восточные регионы его и не заметили вовсе. Тем не менее, власти усилили бдительность и начали выборочную проверку частной корреспонденции. А так, как абонентами почтовой связи были тогда сплошь дворяне (крестьяне, за единичными случаями, «академиев не кончали», да и некогда им было, за работой на своих хозяев, заниматься этим «барским» делом), то именно они и стали объектом надзора.
И вот, в один из майских дней 1831 года, генерал-губернатор и «воинский начальник» Смоленской, Витебской и Могилевской губернии князь Н.Н. Хованский отсылает обычную, на первый взгляд, депешу Витебскому губернатору, начинающуюся по принятой в те времена форме: «По дошедшим до меня сведениям…». А сведения до столь высокого должностного лица дошли такие: некий дворянин Оршанского уезда Могилевской губернии, выпускник Виленского университета Пётр Сейбут-Романович в письме своему дяде, помещику Витебского уезда Фортунату Хлюдзинскому писал о своем намерении «вступить в повстанне» и просил благословения у родственника. А так как Оршанский уезд все же далековато расположен от основных центров восстания, то и наш незадачливый повстанец просил дядюшку также и подсобить финансами. Вот и требует князь Хованский разобраться и вразумить помещика.
Бюрократическая машина со скрипом завертелась и Витебский губернатор шлет депешу витебскому уездному исправнику, чтобы тот «в сопровождении двух доверенных лиц» произвел обыск в имении Хлюдзинского и изъял все письма, хранящиеся у помещика. «А коли вышеозначенный господин отлучился», то следует спросить у прислуги, когда хозяин появится и наведаться в следующий раз. Уже из этого видны благородное воспитание и такт представителей власти, не осмеливавшихся входить в частное владение в отсутствие в нем хозяина. Помещик Хлюдзинский оказался дома и представители власти, изъяв интересующие их письма, извинились за неудобства и удалились.
И здесь начинается интересное. К тому времени уже был арестован сам Романович и посажен в Оршанский острог для разбирательства, где и вскоре начал признаваться во всех «злоумышленных действиях». Прошу заметить, не под воздействием физических средств принуждения, а так, для очистки совести. И вот, оказалось, что в самом сердце империи, буквально под носом у ведомства графа Бенкендорфа, в Петербурге существует некое общество «Защитники древа свободы Российской империи», ставящее перед собой цель – «ниспровержение существующего государственного правления; что в Риге в 1831 году предполагалось быть собранию заговорщиков, куда долженствовали быть приехать иностранцы и члены Санкт-Петербургского Общества свободы; что в сем собрании положено было начальствовать некому Скржинецкому, что предмет сего собрания был положить пределы величию России, много усиливающейся; что в Европе есть ложа под названием «Всемирная ложа», коей цель есть ниспровержение настоящего порядка правления в государствах; и что некоторые воспитанники кадетского корпуса после бунта, бывшего в 1825 году, хвалились взрастить семена, посеянные Пестелем и Рылеевым».
Сообщив такие важные сведения, бывший студент, однако, не выдал своих сообщников, находящихся в Беларуси (а может, и не знал их), указав только некого «уроженца Вильно, дворянина Шидловского». Немедленно был доставлен в Витебск к губернатору и помещик Хлюдзинский, который, однако, был, что называется, не при делах, и о такой буйной фантазии своего племянничка даже не подозревал. Тем не менее, Хлюдзинский был посажен на местную гауптвахту, делом Романовича занялись подопечные графа Бенкендорфа, и последний в письме «Глубокоуважаемому Князю Николаю Николаевичу» Хованскому сообщил о предварительном докладе по этому делу Николаю І. Попутно также Александр Христофорович затребовал препроводить Романовича в столицу с 10 июня, так «как предмет сего дела и самое преступление дворянина Романовича принадлежит к числу важнейших и государственных, притом же учиненные розыскания в Витебске не могут быть кончены».
Тем временем, несчастный помещик Хлюдзинский уже на протяжении 4 месяцев (до октября 1831 года) находился под арестом и ни в чем не сознавался, тем более, что и сознаваться ему было не в чем. Губернские власти, увлекшись перепиской с Петербургом, о помещике уже и забыли, о чем в письме губернатору напомнил уездный предводитель дворянства Николай Любошинский с тремя поручителями просивший отпустить престарелого человека на свободу под их личную ответственность. Документы сохранили их имена, которые «свою руку к сему прошению приложили»: коллежский секретарь Антоний Горский, Каэтан Дыбошинский и Людвиг Летицкий. Помещик после некоторой проволочки был выпущен и отправлен в свое имение, вероятно, не забыв поблагодарить своих вызволителей.
Следствие относительно заговора зашло в тупик, «все старания к отысканию сего Шидловского остались до сего времени тщетными, и потому останавливается дальнейшее по сему делу расследование». Судьба самого незадачливого заговорщика и повстанца была решена в Петербурге, о чем в письме от 24 декабря 1831 года А.Х. Бенкендорф сообщил князю Хованскому, что «государь Император высочайше повелеть соизволил отправить дворянина Сейбут-Романовича в Казанскую губернию под строгий надзор полиции, не лишая сего всех прав и состояния благородного положения».
Как сложилась судьба Романовича в дальнейшем, увы, про это не известно.