Потом Валя рассказала мне историю своей жизни. Ей исполнилось всего четыре месяца, когда началась война, и её родители погибли в одной из первых бомбежек Калининграда. Валю сдали в детдом, который тут же эвакуировали куда-то в Киргизию. Там ей и дали фамилию начальника детдома. В этом детдоме появились первые друзья, сохранившиеся на долгие годы. Там же она выучилась играть на тромбоне. Нередко духовой оркестр детдома приглашали играть на свадьбах и похоронах. Администрация шла на это, поскольку заказчики расплачивались едой, а время было голодное. После окончания войны детдом снова вернули в Калининград и, закончив семилетку, Валя поступила в техникум, который дал ей специальность швеи-мотористки и мастера-закройщика. Затем она пошла работать на ковровую фабрику, где уже через год получила однокомнатную квартиру. Экономила на еде, стараясь использовать каждую копейку, чтобы приодеться и купить нехитрую мебель.
В те годы была специальная радиопередача, с помощью которой люди пытались найти родственников, разбросанных войной. По записи в детдомовском журнале регистрации Валя знала, что у неё есть старшие братья и сёстры. Через эту передачу Валя нашла их, полетели письма, и однажды они все приехали в Калининград. Обнимались, целовались, радовались встрече. Братья и сёстры сказали, что они сдали сами её в грудном возрасте в детдом, иначе она бы просто не выжила, потому что достать молока для ребенка во время войны было просто нереально. Затем все разъехались, осталась лишь старшая сестра Анна, которая приехала с ребенком трёх лет.
– Я у тебя поживу пока, – спокойно сказала она, – а то я теперь со своим мужиком в ссоре. Он пьёт постоянно, а пьяный лезет драться. Пусть поживёт один, пока не соскучится.
– Поживи, не жалко,- ответила Валя, и они стали жить втроём.
Шли месяцы, а сестра всё не торопилась возвращаться домой, пришлось её временно прописать. Анна была старше Вали лет на пятнадцать, имела значительный житейский опыт, который и передавала младшей сестре, довольно бесцеремонно уча её уму-разуму. Валя терпела покорно, поскольку, проживя весь свой короткий век в общежитиях, она понимала, что человека на улицу выставлять нельзя, а тем более ближайшего родственника. Прописавшись, Анна и вовсе начала командовать, указывая, что можно делать и чего – нельзя. Мелкие конфликты были не в счет, а ссориться с людьми Валя вовсе не могла. Поэтому однажды теплым летним днем, получив на фабрике зарплату, Валя накупила конфет племяннице, взяла торт, бутылочку хорошего вина и решила устроить вечер примирения с сестрой. Однако та, неизвестно почему, прямо с порога устроила ей скандал, а когда Валя спросила, в первый раз набравшись храбрости:
– Почему ты здесь командуешь?
Сестра парировала:
– Не нравится – убирайся вон!
Валя выбежала из дома в одном летнем платьице с сумочкой в руках. Обида душила её. Она шла по парку и вдруг вспомнила, что её закадычная подружка по детдому Гаврилова Валя по кличке «Гаврик» уже который год зовёт её к себе в Волгоград на текстильную фабрику. Решение созрело мгновенно и, купив на остаток зарплаты билет до Волгограда, Валя прикатила к подружке. Её тут же поселили в фабричное общежитие в одной комнате с Гавриком и приняли на работу также швеёй. Валя написала письмо сестре в Калининград, но ответа не получила. Ближе к осени она написала ещё одно письмо, в котором сообщила, что квартиру и мебель оставляет Анне, но просит выслать хотя бы пальто и тёплые вещи, а то скоро зима. Ответа от сестры так и не пришло.
В детстве Гаврик была очень красивой пухленькой девочкой с огромными бантами на голове. Но она была большой непоседой и однажды в возрасте шести лет свалилась с забора и сломала себе позвоночник. Она осталась жить, но врачи сказали, что ребёнок так и останется горбатым на всю жизнь. Родители любили свою красивую дочку, но они были очень молодыми и решили, что смогут родить себе ещё одну красивую дочку, а горбатую сдали в детдом. Впрочем, Гаврик их не помнила и потому не осуждала. Она привыка к своему дефекту и даже не замечала его, поскольку была доброй, другие дети любили её, и никому не приходило в голову дразнить ее «горбатой». Так было до тех пор, пока за девушками не начинают ухаживать кавалеры. У Гаврика был боевой, кипучий характер, поэтому от этих амурных проблем она ушла целиком в работу и общественную жизнь, за которую ей чаще дарили почётные грамоты, чем цветы или духи.
Когда за Валей начал ухаживать один парень и она почувствовала, что он нравится безумно Гаврику, и подруга в муках ревности начинает от неё отдаляться, она отказала этому парню. Потом Валя записалась в альпинистскую секцию, и на следующее лето они отправились совершать восхождение на Кавказе. Она показывала мне фотографии своей группы на вершине какой-то горы и квалификационный билет спортсмена, в котором ей присваивался второй разряд, а в разделе заметок было написано, что она «к дальнейшим занятиям альпинизмом не рекомендуется в связи со слабой дисциплинированностью». С гор они спустились в районе Еревана, где Валя остановилась еще у одной подруге по детдому Эльвире Манукян, вышедшей замуж за армянина. Валя решила остаться здесь и поступила в СМУ «Термоизоляция», где освоила профессию изолировщика теплотрасс. А через некоторое время она перешла работать барменом в молодёжное кафе, видимо не без протекции мужа своей подруги. Здесь она и познакомилась с Артуром. Артур был молодым симпатичным армянином, дарил девушке цветы, водил на танцы и в рестораны. Они полюбили друг друга и Валя впервые забеременела. Вот тут Артур и открыл ей, что его папа эмигрировал в Америку, открыл там своё дело. Сейчас у него там мебельная фабрика, и он вызывает сына к себе, чтобы тот помогал ему и приучался к бизнесу. Через месяц Артур должен уезжать. Нужно только расписаться и оформить выездные визы. Это было для Вали полной неожиданностью. Обычно, для нашего человека нужно немало времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что придется покинуть родину. Тогда граница была на очень крепком замке, уезжающий автоматически лишался гражданства, считался предателем родины, и путь назад ему был практически закрыт. Кэгэбэшник в ОВИРе начал стращать Валю рассказами о том, что эти «буржуазы» специально окручивают тут молоденьких дурочек, чтобы по приезду тут же сдать их в ближайший публичный дом, поскольку заграница не признаёт наши свидетельства о браке. Две недели Валя рыдала, затем Артур уехал один, а она сделала аборт.
После этой истории оставаться в Ереване Валя уже не могла, хотелось уехать на край света, где тебя никто не знает и не найдет. Таким краем и оказался Владивосток, где она устроилась в путину. Проработав одну путину на конвейере Валя накопила денег, чтобы сделать взнос на кооперативную квартиру, и вот теперь она выходит уже во вторую путину бригадиром икорного цеха.
Перед выходом в рейс моряки по традиции устраивают «отходную» в ресторане. Мы с Валей решили отметить этот праздник только вдвоём, без веселой и шумной компании. Дело в том, что мои друзья и её подружки, конечно, очень хорошо относились к нам обоим, но все они, как нам казалось, считали, что наши отношения – это всего лишь обычный флирт, и рано или поздно это все окончится ничем. Так бывало уже не раз со многими другими у них на глазах, хотя иные и испытывали глубочайшие, чуть ли не роковые страсти. И чем более роковой бывала такая страсть, тем более краткой оказывалась связь. Разумеется, на этих точных аналитических весах тщательно взвешивался и тот факт, что я был совсем сопливым мальчишкой с юношескими угрями на лице, которому только исполнилось восемнадцать лет, а Валя была старше меня на семь в половиной лет. И только мы двое понимали, что на всем этом шарике с четырьмя с половиной миллиардами людей мы созданы лишь друг для друга, встретились не случайно, а на всю оставшуюся жизнь.
Мы заказали столик в Центральном ресторане, пили шампанское, бросая в бокалы кусочки шоколада, и целый вечер танцевали под негромкую и печальную музыку, которую, казалось, заказали специально для нас на весь вечер. Это было прощание с беззаботным одиноким прошлым. Мы любили друг друга, были молоды и здоровы, жизнь обещала нам столько радостей впереди, что нам самим было не совсем понятно, откуда в этот вечер внутри нас рождается это грустное настроение. Мы покидаем Владивосток, но ведь не навсегда. Владивосток, конечно, прекрасный город, но ведь это не наша родина. Другие порты тихоокеанского побережья нам столь же близки.
Икорный цех, где работала Валя, занимается переработкой ястыков лососевых пород рыбы, набитых красной икрой. Икру тщательно протирают на специальных ситах, освобождая от пленки. Работа эта чисто женская, ибо нужны нежные девичьи пальчики, чтобы не давить икринки. Икорный цех считается чистым, и девушки там ходят в белых халатах, их волосы тщательно спрятаны под марлевые колпаки, а нос и рот во время работы закрыт марлевой повязкой, как в хирургических кабинетах. Никого из посторонних в цех не пускают. Меня, правда, там уже считали за своего и выдавали белый халат, когда я приходил посмотреть, как работает Валя. Но я понимал, что нарушаю всякие инструкции. И потому старался приходить пореже, только когда совсем соскучусь по своей любимой.
Когда началась путина, у всех, работающих на конвейерах в двенадцатичасовых сменах, свободного времени совсем не оставалось. Краткие периоды отдыха образовывались только когда поднимался сильный шторм, и суда, поставляющие нам продукцию, прекращали траление. Поскольку в моей каюте был подселён сосед, мест для встреч у нас практически не было, поэтому, сменившись с вахты, я осторожно спускался по трапу в женский кубрик, стараясь не шуметь. Только теперь я оценил стратегическое положение Валиной койки, расположенной прямо под трапом. Затем я тихонько проскальзывал под одеяло и прижимался до утра к своей любимой. Конечно, от девчонок ничего не скроешь, они знали о моих визитах и тихонько хихикали за своими занавесками, но мне уже было на все наплевать, потому что я без Вали не мог уже прожить и двух часов. Даже во время вахт либо я улучал минутку забежать к ней в икорный цех, либо она приходила ко мне в радиорубку посидеть молча в уголке и поглядеть на меня.