Из повести "Восхождение"
В эту ночь и владыке Варсонофию вспоминалась та же поездка во Святую Землю… Иерусалим, раскрывшийся с холма во всём своём величии. Стены и крыши старого города, башни и купола. А когда въехали в город: шум и яркие краски под белесо-голубым жарким небом, широкие площади и узкие улочки. Потом ночёвка в Александровом монастыре…
Чечурин: «К полудню въехали в Иерусалим в нескольких экипажах. Сразу на Русское подворье. Там встретил нас настоятель архимандрит Леонид. Дам (их три было) – в отдельный дом отвели, мы, мужчины (одиннадцать или двенадцать человек) в братском корпусе разместились. Сразу трапеза, потом молебен. К вечеру ещё собрались в Гефсиманский сад сходить, а утром уж и ко Гробу Господню… В Гефсимань не все пошли. Я пошёл…»
Варсонофий: «Молчаливый монах из подворья повёл нас к Елеонской горе и Гефсиманскому саду. Мы шли по старым истёртым плитам, по сжатым стенами улочкам… Во времена Христа Гефсимань была отдельным от Иерусалима селением. Теперь это уже черта города. Там всё очень рядом – вся евангельская история будто в кулак собирается… Название «Гефсимань», помнится, переводится как «масличный пресс», т. е. здесь жали масло из плодов тех самых олив, что росли в саду… Они и сейчас растут, те оливы… Они поразили меня! Что так скрутило, исковеркало их стволы и ветви? Время? Память о той, с кровавым потом, молитве? Почти двухтысячелетняя тоска от того, что случилось здесь?.. Ведь это здесь, здесь Он «пал на лице Свое, молился и говорил: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты…» И всё же, эти деревья живы, и на их искорёженных ветках растёт зелёная листва. Позже кто-то из паломников рассказал легенду, услышанную или прочитанную где-то: мол, когда Христос был распят, все деревья мира, кроме маслин, сбросили листья. И спросили другие деревья у маслин – почему так? «Вы сбросили листья в знак скорби, но весной они вновь вырастут. Нашей же скорби не будет конца, потому что она не снаружи, а внутри нас» - отвечали оливы. Вот почему такие сухие и искалеченные стволы и ветви и зелёная листва на них…
Я ходил между этих деревьев, хотел молиться, но не мог сосредоточиться на молитве…»
Чечурин: «Вошли в сад с корявыми оливами, которые, говорят, помнят ещё ту ночь. Варсонофий рядом со мной стоял. Я ему и говорю: «Вот здесь всё и свершилось». - «Да-да», - рассеянно ответил Варсонофий и отошёл от меня. Наверное, внутренне молился. А я не мог молиться… И что-то раздражало меня… Не пойму что…»
Варсонофий: «Здесь, под этими оливами, Иисус трижды находил спящими Петра и сыновей Зеведеевых… Что ж так им прямо спать хотелось? Не могли пободрствовать, как Он просил?.. Темнота опускается быстро на юге. И она застала нас в саду. И вот тут-то я представил, точнее, не представил, а сам попал в подобную темень, и будто сам услышал эти страшные, непонятные тогда ученикам слова Иисуса… И понял я, что по-человечески, может, и легче было просто уснуть, или даже сделать вид, что уснул, не думать о непонятном и страшном. Это очень по-человечески… «И приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. Вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и копьями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его…» И вот после-то поцелуя – троекратное отречение Петра; неправый суд, казнь и Воскресение… Дай мне, Господи, вместить всё это!»
Чечурин: «В темноте уже вернулись в монастырь. Я сказался больным и не пошёл на вечернюю службу. В комнате было темно. Я не стал зажигать свечу и, не раздеваясь, рухнул на койку. Действительно, очень устал… Но утром был бодр, вместе со всеми отстоял службу. После завтрака пошли на Голгофу и в Храм Гроба Господня».
Варсонофий: «Утром на Голгофу нас вёл тот же монах. Мы шли по улице, вымощенной жёлтым камнем, это очень древние, истёртые подошвами и копытами плиты… Кругом толпы арабов, лавочки, крики торговцев… Вот делегация какой-то христианской церкви, наверное, это армяне… Мы идём последним земным путём Христа. У католиков есть даже «богослужение крестного пути». Мы шли точно по этому пути, и сопровождавший нас монах крестился и молился на каждой точке «стояния» (остановок Христа по пути к Голгофе). Я и сказал: «Это ведь католическая традиция…» И тот молчаливый человек ответил, даже не дослушав меня, причём, в довольно резкой форме: «А ты не думай о католиках, а думай о Христе». Его слова, наверное, слышали все остальные… Странно, с каждым шагом тяжелее идти… Так прошли мы и место, где «встретили одного Киринеянина, по имени Симона; сего заставили нести крест Его», и где Иисус падал и поднимался… И где какая-то добрая женщина отёрла платом Его лицо. Армянская церковь на этом месте… Мы уже шли в гору… И вот «Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски – Голгофа». Перед нами Храм Гроба Господня – в нём Голгофа и Гроб…»
Чечурин: «Шли к Храму по Крестному пути. Всё очень близко… Францисканские монахи, говорят, проходят этим путём каждую пятницу. Вот Варсонофий и сделал замечание нашему странноватому сопровождающему, что молитва на каждой «станции» есть традиция католическая. Монах что-то ответил ему и шёл дальше вперёд, перебирая чётки и твердя молитвы… Вот и Храм Гроба Господня, побывавший и мечетью, видевший крестоносцев и тысячи тысяч паломников…»
Варсонофий: «И вот уже в самом Храме ступеньки – последний подъём на пути к Голгофе. Здесь римские солдаты сняли с Него одежды и разделили между собой. Здесь пригвоздили Его ко Кресту. Место, где стоял Его Крест отмечено серебряным диском с углублением, места, где стояли кресты разбойников обозначены дисками из чёрного мрамора. Здесь прозвучали слова: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой!» Но всё будто бы не реально… Слова Евангелий и видимое, не совпадают в сердце моём. Помоги, Господи, постигнуть!»
Чечурин: «И опять это чувство, этот внутренний вопрос: так вот здесь это и случилось? Ну, да – вот и места, где стояли кресты, обозначены… Всё ведь читал, всё знаю… А не трогает!»
Варсонофий: «Вот и Мироточащий камень, на который было положено Его тело, после снятия с Креста… И вот, наконец, сам Гроб… Здесь, здесь прозвучали великие слова: «Что вы ищете живого между мёртвыми? Его нет здесь, Он воскрес!»
Чечурин: «Конечно, всё это интересно и даже, временами, волнует, но и раздражает многолюдство, и вся эта суета… И конечно, постоянное сомнение. В том что, человек Христос был – я не сомневаюсь. А вот в том, что он был Богом… Есть некоторые сомнения… И ещё думал я, глядя на места, где стояли кресты: ведь, по-человечески-то, и тот, что «одесную» и тот, что «ошуюю» были распяты – страдали не меньше, боль-то они так же чувствовали, так же умирали… Почему же ему всё?..»
Варсонофий попытался припомнить тех, кто был с ним в той поездке и, странное дело, не мог. Будто бы он один туда ездил…
Он припомнил сегодняшнего визитёра, его глаза, голос…
И вдруг вспомнил, вспомнил он этого Чечурина, вот тот один совсем незначительный эпизод: «Да, вот здесь всё это и было…», - сказал тот человек, и это был он…
А в тот же день, когда были у Гроба, вечером ездили в Иерусалимский женский Горний монастырь. И вот только там будто прорвало внутреннюю плотину… Он смог не только припадать к святыням, видеть их, пытаться понять, там он смог молиться.
«Там Горний монастырь, а здесь Горицкий», - подумал владыка и улыбнулся.
Книга «Русская Фиваида на Севере» с момента, как узнал, что будет служить в Кирилло-Белозерском монастыре, у него настольная. «Русской Фиваидой», по примеру Фиваиды Египетской, называет автор, Андрей Николаевич Муравьёв, эти места, но ведь так же можно назвать их и Русской Палестиной… Да, да… И ведь, кажется, где-то есть это у Муравьёва»… Он закрыл дневник, который просматривал и раскрыл книгу… Да, вот как у него: «…предпринимаю описание родной нашей Фиваиды, которую только что посетил в пределах Вологодских и Белозерских. Едва ли кому она известна из людей светских, а многие однако же слышали о Фиваиде Египетской и читали в патериках Греческих о подвигах великих Отцев, просиявших в суровых пустынях Скитской и Палестинской. Но кто знает этот наш чудный мир иноческий, нимало не уступающий Восточному, который внезапно у нас самих развился, в исходе XIV столетия и в продолжение двух последующих веков одушевил непроходимые дебри и лесистые болота родного Севера?» «Да и я-то многое ли знаю об этом крае? Мало, мало… Надо бы снова проехаться по окрестным обителям и приходам».
В эту же ночь и Николай Николаевич Чечурин решил в ближайшее время съездить в Горицы, чтобы повидаться с сестрой.
Варсонофий встал на молитву… То ли это был сон, то ли видение: он увидел икону, будто стоящую на воздухе, а на иконе весь этот край: Кирилло-Белозерский монастырь, Горицы, Ферапонтово, Нило-Сорская пустынь, и дальше, шире раздвигается икона, и вот на ней уже будто вся Русь. Над нею же Сам Господь, чуть ниже Богоматерь с покровом на руках, под нею Царская семья… И по всей иконе проступает роса, красная, кровавая…