Мы вышли из такси за двадцать минут, до назначенного времени. Вроде бы успевали, пройти тут было совсем недолго. Однако с нашим ребёнком даже самые очевидные действия осуществлялись непредсказуемо. Он занервничал, закричал, стал брыкаться, а потом просто отказался идти, и мне пришлось нести его на руках. Но не смотря на всё, пришли мы с запасом.
Небольшое здание, чуть поодаль от центра было знакомо многим жителям нашего города. Мы были здесь в первый раз, так как до смены места жительства ходили в другое место. Вряд ли мы все испытывали особую радость во время посещения подобных учреждений, однако появлялись там с завидной регулярностью. Мы вошли и направились к гардеробу. Там естественно никого не было. Это было уже третье подобное место, которое мы всей семьёй посещали, но ни разу я не видел, чтобы в гардеробе находился работник. На улице стояла морозная и снежна весна, укутаны мы были соответствующе. Потому я взял все наши куртки, а шапки с шарфами мы засунули в пакет, которые взяла жена. Всё это нужно было осуществлять, то держа ребёнка на руках, то бегая за ним по всему первому этажу. Разобравшись с одеждой, мы принялись надевать бахилы, с такими же приключениями, ещё даже забавнее смотрелось со стороны, так как нам приходилось скакать на одной ноге, так как кушетки учтиво были убраны, и присесть во всём гардеробе было некуда. Исполнив ежегодный жертвенный танец, раскрасневшиеся, растрёпанные мы принялись подниматься на второй этаж.
Происходило это всё не очень быстро, так как мы хоть и поддерживали сына за руки, но поднимался он сам. Вычитав на каком-то форуме, что детишек нужно жестче приучать к самостоятельности, мы принялись заставлять делать его самого практически всё, что можно. Прекрасно понимая, что перегибы в этом вопросе ни к чему хорошему не приведут, да и сверх результатов каких-то особых не было, мы иногда опускали руки. Но собравшись, сжав до скрежета зубы, мы продолжали дальше наш путь. Я прикидывал, будет ли в этот раз чудовищная очередь, как в прошлом году, или мы проскочим всё за пятнадцать минут как пару лет назад. Интересно, зачем они назначают точное время, к которому если ты не дай Бог опоздаешь хоть на минуту, то будешь обруган, проклят и послан. Сами они, однако, задержки на полчаса-час с их стороны, объясняли сложностью своей работы, тяжелыми случаями, очередными бюрократическими закавыками, которые должны были нас разжалобить. Нас, которые вообще-то живут в этом всём и не склонны в массе своей размазывать сопли. Наконец поднявшись, я выглянул с лестничного пролёта в коридор. Вариантов ожидается масса, так как народа было прилично, оставалось только выяснить, кто их них в наш кабинет. Мы подошли и спросили. Нам откликнулись две девушки, одна из которых моложе, вторая уже ближе к серьёзному женскому статусу, и одна бабушка. Рядом ещё стоял потерянный мужичок, который, мог быть спутником любой из них. Ну, три человека впереди, не самая длинная очередь, которую нам приходилось отстаивать. Даже была свободная кушетка, на которой мы втроём со всем скарбом разместились.
Сейчас нам предстояла самая «любимая» часть всего мероприятия – развлекание ребёнка, который если честно, был мальчиком домашним, очень свободолюбивым. Ему не очень нравилось находиться в непривычных местах. К тому же как и все мед- и соцучреждения были одинаково залиты кафелем, при виде которого у него сразу срабатывал внутренний переключатель, активировавший режим беспокойства, так что отвлечь его от происходящего вокруг было очень трудно. Десяток мультиков, да пяток разных игр в телефоне, любимые игрушки, книжки в рюкзаке. Обязательные баранки, яблоки и пюрешки для перекуса. Вкупе с двухлитровой бутылкой воды получался не самые маленький груз, поэтому поездки в места подобные этим, мы с женой рассматривали не иначе, как самую настоящую спецоперацию, к которой ты начинаешь готовиться за пару недель. Смотришь пробки в интернете, пытаясь понять, какой дорогой ехать, так как твой сын не может находится в машине больше получаса, начинаешь реже показывать его любимые мультики, чтобы он успел соскучиться, перестаешь давать любимые вкусняшки, ведь когда он разорётся от нескончаемых процедур, можно дать его любимый хлебушек и хоть немного успокоить его. Пересчитать все справки, продумать в зависимости от погоды, как лучше одеться, подстроить режим дня, подгадав, когда его лучше разбудить в день поездки, заранее приготовить любимы супчик, чтобы он придя домой, заливаясь слезами, поел и измождённый лёг спать. В общем обычный родительский день, просто осложняемый тем фактом, что работники таких мест словно специально затягивали сам процесс. Конечно так было не всегда. Нам постоянно встречались замечательные люди в таких заведениях, просто сама система не была настроена вникать и помогать по-настоящему. Казалось, что она была спроектирована издеваться и мешать.
Примерно такие мысли тебя посещают, когда в очередной раз пытаешься доказать, что Земля вращается вокруг Солнца, дважды два равно четыре, а твой сын как был, так и останется на всю жизнь инвалидом. Я уверен, что все родители, присутствующие там, мечтали о чуде. Но мы-то знали, что вместо сопливых чудес есть наша каждодневная работа над крохотными шажками в сторону «нормальности». Оставалось только, чтобы нам каждый раз не мешали быть «особенными» и не выливали ушат грязи на многочисленных комиссиях.
***
Она кинула взгляд на зеркало в прихожей, быстро осмотрела себя и вышла. Как всегда, чем ближе была работа, тем настойчивее лезли в голову различные, иногда не самые приятные мысли. Особой радости, ощущения участия в чем-то значимом у неё не возникало. Рутина, рутина. А какие были мысли, какие были планы: сейчас всех вылечим, сейчас всех спасём. Счастье всем даром. К тому же, когда в семье одни медики, ну куда ещё идти. Никто никогда не спрашивал, а чего собственно она сама хочет. Раз и навсегда у них было заведено, что единственной достойной профессией может быть только врачевание. Давил авторитет бабушки, женщины со стальным характером, которая буквально проминала под себя всех. Так повелось, что все увлечения, отличные от медицинских либо прерывались, либо направлялись в то же медицинское русло. Хотела быть военным? Будешь военных врачом. Собиралась стать писателем? Учись на психолога и пиши книги на тему: «Как лишить себя страха». Полицейским? Судебная медицина! Менеджером? Твой путь в терапевты, терпишь десять лет, а потом начинаешь расти по управленческой стезе. Так что да, дорогая моя внучка, ты всегда хотела быть врачом, просто ты не знала этого. Что, у тебя отличные успехи в теннисе? Ну тогда добро пожаловать в спортивную медицину! Так заканчивался любой разговор на тему будущего. Причём не только с бабушкой, но и с родителями. Спасали только посиделки с младшим братом, когда они мечтали, что став взрослыми будут делать то, что хотят. Он хотел работать то барменом, то программистом, то писателем, но помалкивал, так как в семье было не принято сворачивать с магистральной линии. Она иногда украдкой замечала, что завидует ему, так как сама не знает, чем хочет заниматься. Поэтому оставалось только решать, какой мед выбрать. И тут, словно как брат, бунтуя против всех, желая показать, что не только престижем всё меряется, она выбрала направление психиатрии. Чтобы в будущем помогать людям, с различными отклонениями. Но первая же практика в психиатрической лечебнице заставила её передумать. Тогда обнаружилась особенная впечатлительность, брезгливость, выражавшиеся в итоге в отстранённости, даже и чёрствости. Были долгие семейные разговоры, крики, обвинения в тупости, распущенности. Всё что угодно, лишь бы доказать, что она какая-то не такая. Всем же ясно, что любой порядочный человек конечно же мечтал быть доктором. Доходило вплоть до угрозы вышвырнуть из квартиры и вычеркнуть из наследства. Но окончательно сломалась она на третьем курсе, после той истории с младшим. Она пришла домой, а там ор, крики, ругань. Брат вылетающий из своей комнаты с одним рюкзаком, бабушка, сидящая прямо в уличной одежде на стуле и твердящая, что не потерпит такого позора. Его слова, что насмотревшись на сестру, он понял, что не хочет ломать себе жизнь. Обращение к ней, с тем, чтобы она сказала правду. Взгляды, которые устремились на неё. Её трусливое молчание. Брат просто ушёл в никуда потому что хотел попробовать жить своей жизнью. Как же стало страшно, от осознания того, что можно в одночасье лишиться всего, если пойти противу своей семьи. Катя поняла, что нельзя так делать, нельзя их обижать. Её сковала такая странная смесь страха и стыда, что она совсем перестала общаться с братом. Желая забыть всё это она сжала зубы и закончила обучение. Твёрдо по пути решив, что не будет работать с людьми, а благополучно осядет на административной должности. Два года ординатуры она пряталась по архивам, изредка вылезая на свет, чтобы получить очередную порцию негатива от вечно недовольных больных. После получения сертификата, один из врачей, услышавший её нытьё, о нежелании постоянно контактировать с людьми, предложил ей место в одном не совсем медицинском заведении, где можно сделать отличную карьеру при должной усидчивости. Даже собирать информацию для научного исследования. Она не задумываясь согласилась, но очень скоро пожалела. Её отправили работать в Главное бюро медико-социальной экспертизы, проверять, а иногда и выдавать заключения со стороны психиатра. Катя думала, что главной её задачей, будет составление карточек, ведение историй болезней и редкое общение с живыми человечками. Но истинное положение дел было абсолютно другим. Она общалась с людьми, которые постоянно доказывали, что у них не выросли новые руки, не излечилась шизофрения и не прошла умственная отсталость. Эти ежедневные истерики, крики, абсолютно несоциальные поступки делали работу невыносимой. Трудно было смотреть в лицо человеку, говоря ему, что отныне вы лишаетесь статуса инвалида и не можете более претендовать на выплаты, обрекая его тем самым на нищенское существование. Всё это доконало её всего за год работы.
***
Самое главное в таких ситуациях, не жалеть себя. Думать нужно о ребёнке. Эту мысль мы с женой выревели в первые год-два после диагноза. Приходишь домой, смотришь на улыбчивого мальчугана, который носится по квартире, и понимаешь, что как бы те не напрягался, не прыгал выше головы, ему не суждено догнать сверстников. С каждым днём они будут уходить всё дальше. Тут начинает идти в ход всё, что хоть как-то может помочь ребёнку пробить этот несокрушимый барьер слова «инвалид». Все доступные и недоступные методы официальной медицины, народные средства, альтернативные методы, форумы мамаш, передачи по ТВ. Самое главное вовремя остановиться. Не носиться словно курица с отрубленной головой от спеца к спецу. Вдохнуть, выдохнуть, поднять голову с пола и начать постепенно самому вникать в ваш уникальный и ни на кого не похожий совершенно типичный случай. Так получается потом, что сами родители особенных детей со временем начинает во всех сопутствующих здоровью их чад темах разбираться на уровне неплохих таких специалистов. Потом начинает проявляться другая крайность: от незнания и мыканья по шарлатанам, мы переходим к всезнайству, к разработкам собственных методик. Мы и так, в большинстве своём, строже чем нужно относимся к нашим детям, заставляя их быть «самостоятельными» и «нормальными». Плюс достаточно быстро вырабатываемый иммунитет к детским слезам, крикам, жутчайшим истерикам, реакции людей на всё это. Если мы сводим эти три фактора вместе, то получается родитель, который сам знает, что его ребёнку нужно, не обращает внимание на истерики ребёнка и кладёт болт на мнение окружающих. Результат очень часто выходит печальным, потому что во всех этих экспериментах мы не просто остаёмся всё-таки не профессионалами специалистами, но теми же самыми родителями, которые вопреки всему верят в чудо, верят, что эту пропасть можно перепрыгнуть. И только перемолов, перетерпев эту стадию, мы превращаемся в стойких, непробиваемых бойцов родительского фронта. Самым главным нашим противником оказывается ни здоровье ребёнка, ни наши психи, даже ни страх и непонимание близких. Самый главный враг – система. Ведь как бы ты не трепыхался, она в самой своей сути устроена выдавить вас с вашим «дефектным» ребёнком за окраину социума. Чиновничье чванство и хамство, мерзкое их безразличие, людская тупость, брезгливость отторгают вас из общественного организма. Они обрекают вас на то, чтобы бороться за каждый день, каждый шаг вашего ребёнка. Вам постоянно придётся что-то доказывать. Оправдываться, почему вы такие. В плюс к и так сидящему внутри чувству вины, вам накинут сверху ещё больше, втаптывая в грязь. Будут попрекать подачками, которых хватает только на то, чтобы банально не ходить с голой жопой. А вам придётся всё это сносить ради ребёнка, так как с давних времён в нашей стране, «статус» очень важен. Без клейма - «инвалид» - вы не сможете рассчитывать на деньги, который в наших семьях улетают в трубу. У нас же сейчас такое общество, что всё самое хорошее у нас за деньги, а бесплатно только необходимый для выживания минимум. Поэтому все занятия, все врачи, все развлечения – всё отнюдь не бесплатно. Государство в аспекте «реабилитации», как оно это называет, не предоставляет практически ничего. Только мизерные квоты, запись на год вперёд, да куцый выбор. А так как в нашей семье работает один, ибо садик – не вариант, то подачки от государства ой как нужны. Оно пользуется этим, выпивая из тебя все соки, наслаждаясь твоими муками, и до последнего напрягая тебя неведением. На каждого доброго, отзывчивого специалиста и человека приходится с десяток роботов, запрограммированных на причинение вам боли. И сидящие в очереди люди знали это очень хорошо. Ну за исключением того напряжённого мужика, по чьим глазам было видно, что он в полном шоке от увиденного и не знает, что ему дальше делать. Наверняка первый раз здесь.
***
Она зашла в кабине как всегда в половину восьмого. Эти полчаса она потратит не переодевание, просмотр дел, назначенных на сегодня, и медитативное питьё чая с печеньем, что настраивало весь отдел на нужный лад. Вопреки словам, которые она слышала каждый день, от посетителей, здесь работали не одни только сухари, грымзы и ведьмы. Более того, ни одного человека, который бы по-настоящему испытывал удовольствия от того, что опрокидывает людей и лишает их последних средств к существованию, тут не было. А были тут женщины, которые оказались в Бюро во многом случайно. У кого-то не туда вырулила специализация, у кого-то на прошлом месте случился конфликт, кто-то польстился на возможный карьерный рост. Были и самые строгие, самые жесткие люди. Те, кто намеренно пошёл сюда работать, потому что «кто-то должен этим заниматься». По началу они верили, что своими усилиями наладят нормальную работу, что смогут помочь всем. Потом вера потихоньку ослабевала, и оставалась только небольшая надежда, что дальше не будет хуже, хотя бы в особых случая можно будет что-то сделать. Следом умирала и она. Оставалось только глубокое, не проходящее чувство разочарования. Разочарования в системе. Она была устроена, как лотерея: как бы ты ни пыжился делал, ты никогда не обыграешь организатора. Сколько бы справок родители не приносили, чтобы не видел ты своими собственными глазами, всё это не помогало пройти сквозь сито критериев и нормативов. Они менялись раз в два-три года, словно стараясь спутать обращающихся. С каждым разом становились всё строже и мудрёнее. Пока однажды им просто на просто не прислали из министерства норматив, сколько инвалидов каждой группы они должны определить, и если норма превышалась, то следовало самое настоящее наказание: депремирование, выговоры. Начальника одного из Бюро соседней области даже вынудили уволиться. Оказался видимо слишком совестливый мужик. Либо слишком жадный. А может начал спиваться. Потому что выжженная системой дыра в груди требовала заполнения. Сводилось всё к заполнению её либо алкоголем, либо деньгами. Можно было конечно ещё пытаться обмануть систему, искать лазейки. Но в конце концов они просто бились головой об квоты, спускаемые министерством, и сдавались. А вот осуществить первые два варианта было очень легко. В их бюро Екатерина как раз наблюдала оба этих случая. Начальница и её зам. Дело в том, что сама работа к этому располагала. Тебе часто что-то дарили. В основном конечно коньяк и конфеты. В последнее время стали дарить много виски. Каждый день заместитель директора Бюро, Виктор Сергеевич, осматривал презенты на наличие в них интересных экземпляров, после чего «конфисковал» себе пару «пакетиков». Мужик он был нормальный, отдел у них был не особо пьющий, так что ему конечно разрешали. А на следующий день всё повторялось. Только если в пакетах не лежал конверт с другой «благодарностью», особой. Когда определённым людям помогли получить инвалидность, те, кто был побогаче или имел более высокий статус, шли напрямую к начальнице бюро, и тогда им, совсем не бедным людям оформляли справки, льготы, наклейки на машины, чтобы приезжая в ТЦ они не парились по поводу парковочного места. Те же, кто выходил непосредственно на специалистов, мило улыбаясь на камеру, которая висела в кабинете, протягивали пакет, в котором вроде не понятно, что и лежало. Так, презент. Презент этот, надо было разделить на три части: одну отдать руководителю, вторую кинуть в общую кассу отдела, третью оставить для ментовской крыши. Для простого специалиста прибавка к зарплате была больше чем в два раза, так что от своих обязанностей никто не увиливал. Именно такая необходимость, пододвигать настоящих нуждающихся, всячески их мурыжить и пропихивать блатных, давила на Катин мозг сильнее всего. Надменная, откровенно плевавшая на обычных людей руководительница, имеющий остатки совести, но активно пытающийся залить их бухлом зам, и её отдел, состоящий из очень добрых девушек и тётушек, которые не задумываясь выкинуть инвалида на улицу. Кто-то ведь учился на педагога, кто-то на врача, кто-то на социального работника, но почему-то все пошли не прямыми обязанностями заниматься, а гнить в это болото, выбраться из которого было практически не возможно, да они и не пытались.
***
Я посмотрел по сторонам, и понял, что мужчин здесь было от силы процентов двадцать. Привычная картина. В нашем обществе конечно постепенно, по чуть-чуть менялось отношение к таким детям, но всё ещё не редки были папаши, что услышав «приговор» своим детям, выходили за сигаретами и просто растворялись. Другая часть чаще всего вкалывала, как рабы на галерах, потому не имела возможности посещать такие места, так как работали такие учреждение только по будням, строго с восьми утра до пяти вечера. Я в этом плане был отщепенцем, и хотя работать приходилось много, имел плавающий график, что позволяло мне наведываться сюда вместе с семьёй.
Понимая, как сильно может выбивать из колеи посещение мест, подобных этому, я подошёл к мужику и хотел было заговорить с ним, но тут открылась дверь. Оттуда выглянул острый нос, потом на орлиных бровях прилетело лицо медсестры.
- Шувалова! - больше командуя, чем спрашивая, крикнула она.
- Да, я, - пролепетала молоденькая девушка, державшая на руках милого карапуза, с маленьким слуховым аппаратом, зажимая в одной ладони прозрачную розовую папку с документами, - Можно проходить?
- Да…
- Скажите, - вклинился в разговор мужик, - куда можно отдать заявление?
- М-давайте. – недовольно протянула медсестра. Взяла из его рук заявление, после чего технично спиной оттеснила его с прохода, завела девушку в кабинет и захлопнула дверь.
Ничего не понимающий мужчина открыл дверь, явно пытаясь что-то уточнить.
- Ждите! – раздался недовольный голос.
Мужик закрыл дверь и с явным смущением встал у стены. Я решил его не беспокоить.
Ну, теперь оставалось подождать, минут десять в среднем на одного заявителя у них уходило. Плюсом к ним постоянно будут заходить из других кабинетов, да сами они будут постоянно куда-то выходить. С учётом всего минут за сорок – час должны были вроде управиться. Жена включила малому какие-то новые мультики, которые он уже успел заценить. Что-то среднее между «Четырьмя щенятами» и «Двумя мышатами». Он заинтересованно уставился в экран, по привычке пихая руки в рот чуть ли не до самого локтя. Значит можно было успокоиться. Я достал телефон и украдкой посмотрел на женщин, оставшихся стоять у кабинета. Одну при встрече я назвал бы девушкой, но конечно больше из вежливости. На вид ей было что-то рядом, но немного не доходя сорока лет. Самое интересное, что её ребёнок (явный даунёнок) на взгляд был такого же возраста, что и пришедшая с бабушкой, совершенно обычная вроде бы девчушка. Вот так начинаешь, пытаясь отвлечься, угадывать, кто кому в каком статусе. Может первая «старородящая» как мерзко любят говорить у нас, а может она усыновила такого, может обе усыновили, а может бабуля оформила на себя опеку, раз родители, по неизвестным причинам не смогли или не захотели воспитывать ребёнка такого. За каждым вариантом целая драма. Горе, слёзы, отчаяние, радость, улыбки, любовь. Всё это вариться, булькает в нас постоянно. Иногда обжигает, но чаще согревает. Вроде бы мы все похожи, особенно здесь, в очереди, где каждый пришёл за одним и тем же с очень похожей на других историей, но как же мы разъединены. Каждый в своей раковине, по привычке ощетинившийся, спрятавшийся. Вот и здесь, прямо видно, как мамы прижимают, закрывают, отгораживают своих деток от других, а те редкие папаши, что присутствуют, с напряженным спокойствием смотрят на проходящих мимо. Но детям всё равно, дети хотят играть. Они резко спрыгивают с кушеток и начинают носиться по коридору. Работницы злятся, кричат родителям, чтобы те следили за своими детьми, словно не зная всех их особенностей. Мамочки начинают сами бегать по коридору, ловя разыгравшихся чад. А тем не объяснишь, что туда нельзя, тут лучше не стоять, здесь лучше не прыгать, на полу лучше не валяться. Они не понимают этого, не очень любят, когда их резко одёргивают. Начинаю плакать, потом кричать. Все родители, которые там находятся, смотрят на истерики спокойно – привычка. А вот тётеньки, там работающие, начинают пуще прежнего кипятиться и совсем уже хамить. Потом то тут, то там раздаются возмущённые голоса родителей, которые по другой, выработанной годами жизни в отверженном статусе, привычке, готовы перегрызть глотку любому, кто хоть как-то обидит их чадо. Тут всё умолкает. Мамы за ручку отводят деток к своим местам, пытаются их отвлечь и успокоить, давай то телефон, то какие-нибудь вкусности, а получившие спокойный, но твёрдый отпор работницы ретируются. Но через десять –пятнадцать минут всё повторяется заново.
Тут как раз заёрзал мелкий, уставший от мультика. Чтобы жена отдохнула, я решил сходить с ним в игровую комнату. Была она не самой обставленной, но самое главное, что в ней был надувной бассейн с шариками, куда сынишка плюхнулся и принялся с видимым удовольствием перебирать их. Я услышал, как в коридоре открывается дверь и оттуда всхлипывая кто-то вышел.
***
Но какие бы мысли не приходили Екатерине в голову, часы неумолимо становились на отметке в восемь утра, и в дверь начинали настойчиво стучать. Кабинет их был обставлен так, чтобы двумя столами, стоящими буквой «Г» прямо напротив входа, отсекать вошедших людей от оставшегося пространства. Первым человеком, которого видели заходившие, был либо зам руководителя Бюро, либо глава отдела, занимавшийся экспертизой. Сама руководительница приём никогда не осуществляла. По левую руку от руководителя сегодняшней смены находилась медсестра, которая разговаривала с посетителями и передавала документы. В свободной от столов стороне стояло два стульчика, куда присаживались входящие вместе со своими детьми, после чего, в зависимости от случая подходил из глубина кабинета специалист, и они вместе с руководителем начинали осмотр, на предмет определения инвалидности. Сначала мамаши передавали документы, которые надо было изучить, а по ознакомления с ним (на что уходило десять –пятнадцать минут) их вызывали. Перед этим, правда выпроваживали предыдущего обращенца и обменивались друг с другом мыслями, по поводу того, стоит или нет давать инвалидность. Екатерина подходила тогда, когда необходимо было ознакомиться с заключением психотерапевта, а потом самой, уже при личном контакте сделать выводы. В отличии от других направлений, где были чёткие критерии, область ментальных и умственных расстройств оставалась очень субъективной. Поэтому на её фронте осуществлялось наибольшее срезание больных, только если они не на двести процентов попадали в условия предоставления инвалидности. Потому что отказ в таких случая чреват был общественным резонансом, а тут старались избегать публичности. А вот там, где было всё на тоненького, где человек вроде бы и проходил, но совсем немного, там выворачивалось всё в совершенно другую сторону. Именно эта несправедливость ломала Екатерину. Казалось бы, вот инвалид с тяжёлой операцией на сердце. Конечно, спасибо врачам, он не умрёт, а будет жить. Но последствия операции будут ощущаться ещё очень долго, особенно у ребёнка. Никто же не измерит, когда ты не смог добежать, где ты не получилось отдышаться. Просто ты ленивый увалень, не умеешь собираться, концентрироваться. А то что тебе вскрыли всю грудь, ну так что такого. Не Золушка ведь? Или допустим милые дети, у которых проблемы со слухом. Ну подумаешь. Тебе же вот сделали аппарат, наслаждайся на здоровье. Ну и что, что он работает на пятьдесят процентов, что тебе его носить постоянно необходимо. Всё! Ты теперь здоровый малый, говорят человеку, который в первый раз в жизни отчётливо услышал звуки, к тому же целиком и полностью зависит от странного устройства у себя в ухе. Постоянно Катя это наблюдала, постоянно порывалась это прекратить. Каждый раз ей хотелось сказать «Да!» и смело поставить вновь пришедшему положенную ему группу инвалидности. Она с болью вспоминала те ночные беседы с братом, о любви, чести, долге, справедливости. Но всегда появлялись обстоятельства, которые мешали этому. Телефон, который она купила в кредит (сломавшийся через полгода), машина, которая понадобилась родителям (а потом стояла неприкаянной пять дней в неделю), ипотека, которую подарила ей бабушка, сделав первоначальный взнос (и обременившая Катю на долгие годы). В таком случае, идти против начальства сил не было никаких. Ставились нужные диагнозы, писались необходимые заключения, всё проворачивалось так, как было нужно. Каждый такой раз для неё, Екатерины, дочери врачей, внучки врачей, воспринимался как плевок. Но выбор был прост: или ты живёшь сам, или живут другие. К тому же когда тебя окружают люди, для которых такое течение дел абсолютно нормально, то не волей через пару лет ты незаметно перестраиваешь своё мышление, чисто механически пожимая плечами и говоря: «Ну, такие правила». Сегодня предстояло «зарезать» несколько кандидатур, так как негласные квоты, которые не выполнять было никак нельзя, проводили чёткую границу по кандидатурам. Так заходящую сюда сейчас маму со слабослышащей дочкой предстояло понизить в категории инвалидности. Благо и провод был железный: операцию вам сделали, аппарат вам вставили, значит вы теперь не первая, а третья группа. Что поделать, такие правила.
***
Я выглянул в коридор. Там с налитыми слезами глазами стояла девушка, что вызвалась на фамилию Шувалова. Она посадила дочку на кушетку и принялась убирать папку в рюкзак, пряча слёзы ото всех. Девочка, ничего не понимая уставилась на маму. Увидев, что та плачет, принялась сама хныкать. Моя жена подошла к девушке и протянула ей бутылку воды, та поблагодарила, но отказалась. Подошедшие люди стали спрашивать, что случилось. Оказывается, раз ребёнку была сделана операция, то теперь он не мог считаться инвалидом первой группы. Ей дали вторую, причём как она выразилась «с натяжкой», наверное, имея в виду то, что в следующем году группу понизят ещё раз. Рассказывая, она начинала заводиться, говорила, что одна воспитывает ребёнка, что родители помогают, но из-за мизерных пенсий вынуждены работать, деньги крайне ей нужны. За вторую группу инвалидности платили существенно меньше, и она не знала, что дальше делать. Жена спросила, кем она работает. Та ответила, что дизайнером мебели в одной конторке. Компания была маленькая, платить больше, чем сейчас ей не могли. Но было дно гигантское преимущество: там можно было больше работать удалённо, чем из офиса. Это позволяло следить за ребёнком. В других компаниях есть вакансии, но там нужно будет работать по обычной пятидневке, а значит ребёнка придётся отдавать в садим. А она боится. На этих словах все присутствующие невольно переглянулись, потому что прекрасно понимали её. Ясли, садики, школы были для многих из нас местом концентрации всей нашей боли и страхов. Мест этих было мало, по различным историям было понятно, что к детям относились там не самым лучшим образом, совсем не делая никакой скидки на их особенности. Я сразу вспомнил прошлогоднею историю, когда в таком вот специализированном детском садике воспитательница заставила малыша есть кашу с пола, которую он туда случайно вылил. Истории эти не были такой уж большой редкостью, поэтому во многих семьях, совсем не от хорошей жизни, один из родителей (практически всегда папа) работал, а другой (ну естественно мама) сидел с ребёнком. Так, например, было у нас. Ближайший к нам садик с особой группой был как раз тот, где произошла история с кашей. Гораздо труднее было матерям-одиночкам, чьи трусоватые мужья не выдерживали жизни с особенным ребёнком и удалялись в закат. Можно было понять, почему девушка так нервничала, ведь она буквально вставала на грань выживания. Я думал, чем можно ей помочь, но ничего не приходило в голову. Жена дала ей свой телефон, сказала, что напишет ей в чате, после чего подошла ко мне, и сказала, что надо что-нибудь придумывать. Сказать было легче, чем сделать, потому что мы сами едва сводили концы с концами, но девушке конечно надо было помочь, поэтому у меня в голове уже крутились некоторые варианты, так что не пропадёт. В прошло году нам самим дали первую группу «на тоненького», так что становилось немного не по себе. Но ничего, прорвёмся. Благо наше государство приучило нас быть готовым к постоянной неопределённости.
Открылась дверь, оттуда вышла носатая медсестра и протянула тому самому напуганному мужичку папку, говоря:
- Значит придёте на следующей неделе в четверг, в двенадцать ноль-ноль.
Он попытался было что-то сказать про работу, но медсестра зло зыркнула на него, и он осёкся.
- Следующий, Смирновы где у нас.
Я удивился, услышав нашу фамилию. По опыту прошлых визитов думал сидеть здесь ещё добрых два часа. Жена протянула документа. Медсестра резко хватанула папку, и сказала ждать вызова.
Меня стало потряхивать. Каждый раз, что при посещении кардиолога, что при визите к какому-нибудь супер-пупер специалисту (естественно всё за деньги) меня начинало колошматить, так как каждый раз боялся услышать какой-нибудь новый фактор, который в очередной раз осложнит жизнь нашего сына. Правда после того самого первого удара, полученного нами ещё в роддоме ничего настолько сопоставимого не было, но нет-нет, да и пролезет в нашу жизнь какая-нибудь неведомая дрянь. Всё это заставляло быть на чеку каждый день, но иногда случалось перенервничать, буквально из-за пустяка. Вот как сейчас. Я зашёл в игровую, наш сын тихо мирно бултыхался в ванне с шариками. Судя по его реакции был он абсолютно безмятежен, что было несколько необычно для него. Уж очень он не любил различные медицинские и социальные учреждения, где над ним каждый раз неизменно издевались. То начнут мерить что-нибудь, совать ложку в рот, пытаться взять кровь. Ему это не очень нравилось, посему, как только он видел кафельную плитку в большом количестве, так сразу начинал нервничать. Один раз даже вышло забавно, когда мы поехали всей семьёй к нашим друзьям на дачу, а у них весь первый этаж новенького дома оказался обделан плиткой. Ничего не оставалось, как брать сына, извиняться и ехать домой. Сегодня же его это всё не беспокоило. Он тихо мирно плескался в бассейне с мячиками. Я конечно знал, что он ещё проявит свой «прекрасный» характер, когда я начну доставать его оттуда. Очень уж он не любил резко менять своё занятие. Например, он очень любил купаться. Даже не то чтобы купаться, а сидеть под душем. Мы засекли с женой, сколько он может провести времени в ванной, если его не трогать. После того, как часы проскочили отметку в два часа, мы не выдержали и достали его оттуда. Конечно с диким ором. Так что те десять минут, что он возюкался, играя в мячики, были явно ему недостаточны.
Я услышал, как открылась дверь, и медсестра назвала нашу фамилию. Я взял мелкого за подмышки, чем вызвал приступ его недовольства, но не обращая внимание на крики зашёл в кабинет.
***
Екатерина обменялась понимающими взглядами с Любовью Александровной, опытным специалистом, исполняющей обязанности Главы Бюро сегодня. Хотя можно сказать не сегодня, а практически постоянно: начальница их постоянно была в разъездах, да в решениях «серьёзных» вопросов, изредка заходя к ним и передавай списки лиц, которым нужно будет оформить инвалидность по блату. Её зам, Виктор Сергеевич, запирался у себя в кабинете, выходя только для подписи заключений, да конфискации очередных презентов. Изредка он приходил, чтобы в по-настоящему сложных случаях присутствовать на освидетельствовании, принимая на себя удар либо разъярённых отказом заявителей, либо недовольство высшего начальства, которым приходилось объяснять, что иначе было никак. После таких дней, он раньше времени покидал работу, прихватывая с собой не один, а сразу два или три пакета с подарочным алкоголем. Большую же часть времени всю ответственность на себя брала Любовь Александровна, не желая тормошить обоих наших начальников, так как после каждого их визита нам самим нужна была психологическая помощь. Поэтому сегодня все неприятные, даже грубые слова, обозначающие отказ или снижение категории будут исходить от неё.
Катя прошлась по делам, и поняла, что скорее всего всех присутствующих сегодня предстоит «завернуть». Слабослышащую девочку уже продинамили, так как ей была сделана операция. Мамаша с сыном дауном предоставила справку о доходах, из которой следовало, что ей полагался не полный объём выплат. Да и вообще, её же не заставлял рожать в таком возрасте, рискуя произвести на свет отсталого ребёнка. Причём дамочка была директором какой-то фирмы, так что в деньгах не особенно нуждалась, явно делая это всё из вредности. Ну а бабуля, усыновившая сироту из приюта, в принципе могла получить для него первую группу инвалидности, но дадут ей вторую, так как она вряд ли разбиралась во всех тонкостях законодательства. Читая эти дела, Екатерина делала такие заключения совершенно механически. Она не испытывал никакой злобы или недовольства (ну может кроме случая старородящей мамаши), ей даже было искренне жаль пришедших людей, особенно эту молоденькую девушку, которую они только что отшили. Но что она могла поделать, если система была отстроена не давать этим людям шанса. Так незаметно, день за днём она растрачивала все свои лучшие человеческие и профессиональные качества, словно превращаясь в куклу. Игрушку, которую дёргали за ниточки люди, которых она даже не знала. Начальница и её зам не говорили работникам, откуда пришли эти квоты, кто конкретно их спускает. В отделе просто знали, что они есть, потому делали так, как было положено. Некоторые не выдерживали и уходили, кто-то начинал пить, но большинство приспосабливались. Милые добрые женщины, сами матери, жёны, приходили на работу и превращались в бездумных, бесстрастных исполнителей чужой воли. У них в отделе, очень жёстко пресекались все рассусоливания на тему льгот и справедливости их исполнения. Они всего лишь делают то, что нужно, такова их работа. Спрашивать, сочувствовать, жалеть – это не сюда. И все в такт кивали этим словам. Ведь как только ты начинаешь задумываться, как так получается, что место, которое должно заниматься «социальной защитой» занимается социальным рэкетом, так сразу ты перестаёшь быть надёжным работником. Лишь слепая исполнительность требовалась в таких местах. Катя это прекрасно понимала. Ей, молодому, относительно ещё недолго здесь работающему специалисту было труднее многих. К тому же остальные не были врачами, а были как говориться «соцработниками». Екатерина же, хоть и и не любила свою профессию, всё же добросовестно выучилась на медика, пресловутую «Клятву Гиппократа» давала. Верила в неё. Поэтому после историй, как с сегодняшней девушкой, ей было особенно трудно. Остальные умело отрешались от таких случаев, ей же было ещё очень трудно. Иногда это заставляло её сбоить, и у неё возникали конфликты с руководством. Случилось уже два выговора. Начальница ледяным голосом пообещала ей, что если Катя ещё раз взбрыкнёт, то её уволят, да так, что она не сможет себе найти работу ни в медицине, ни в соцзащите. Зажатая между дурацкими семейными предрассудками и спесивостью начальства, она смирялась. Становилась опять исполнительной, послушной. Бабушке будет плохо, родители разнервничаются, кредит давит. Нужно работать. Она подошла к столу, где сидела Любовь Александровна, поставила рядом стул, стала смотреть документы. Сейчас зайдут люди, которым надо дать отрицательное психиатрическое заключение на их сына. И так три года получают пособие, хватит. К тому же не входит диагноз их сына в перечень болезней, которым инвалидность положена. Она невольно прочитала фамилию. Такая же как у неё, а имя как у её брата. Она с болью вспомнила его, ту ссору, своё трусливое молчание. Как же Екатерина иногда завидовала тому, что он пусть и ценой разрыва всех связей, смог вырваться из замкнутого круга, зажить той жизнью, которой хочет.
Брат, которого она не видела шесть лет и который зашёл вот сюда сейчас, со своей женой, ребёнком. И судя по пометкам в бумагах, ей предстояло отказать в продлении инвалидности для его ребёнка.
***
Я смотрел на свою сестру, которую не видел больше пяти лет и думал, как тесен мир. Наш город совсем не маленький, конкретно здесь мы оказались впервые. Сестра моя вроде бы собиралась работать то ли психологом, то ли психиатром, но никак не сидеть в таком месте. Зря что ли я завидовал всегда её исполнительности и прилежности. Старался её всячески поддерживать. А она… За все годы даже не поинтересовалась, как у меня дела. Мама хоть звонила иногда, раз в пару месяцев. Отец писал дежурные смски по праздникам. Катя же просто испарилась из моей жизни.
Я сухо поздоровался, жена даже посмотрела на меня, так как мне совсем не свойственно было такое поведение. Мелкий от обилия людей в халатах занервничал и стал плакать. А я всё смотрел на Катю и думал, что же она мне скажет. Очень интересно будет получить ещё один удар в спину именно от неё.
***
Катя смотрела на брата и думала, что же ей делать. Склонила голову над справкой. Брат, чтобы не случилось, оставался её родственником. Как бы не двигался мир, он останется её родной кровью. Иначе все мы умрём по одиночке. Надо его поддержать, надо сделать, как правильно…
Как правильно, им уже сказали. Она поставила печать и написала: «Отказать».
Что поделать, такие правила.