733 подписчика

Дневник пионерки. Жизнь в СССР. Биографический роман. Глава четвёртая. "Служу Советскому Союзу"

24 июля 202024 июл 2020

9 мин

Продолжение. Начало здесь:

Дневник пионерки. Глава 1. Мамина школа

Дневник пионерки. Глава 2. Алло, мы ищем таланты!..

Дневник пионерки. Глава 3. Больше хороших товаров

Глава 4

«Служу Советскому Союзу»

Этот армейский официоз десятилетиями шел в одно и то же время – в воскресенье, в десять утра. Рабочая неделя была в основном шестидневной; выспался и – смотри передачу про армию, где солдаты подтягиваются на турниках, а потом бегают кроссы. Хуже «Служу Советскому Союзу» выглядел только «Сельский час», где рассказывали про надои и покос, да пропагандистский «Ленинский университет миллионов». Как начальник телестанции, папа смотрел телевизор всегда, с утра и до вечера, контролируя, так сказать, подчиненных дистанционно. А вместе с ним одним глазом - и мы. Черно-белый «Рубин» на козлиных ножках…

Советскому Союзу служили все без исключения. Закосить от армии (словечко появилось в девяностые) – такого даже в мыслях ни у кого не водилось. Потому что родители моих родителей – то самое, военное поколение, вот оно, совсем близко, и служба у них была все мы знаем какая. Главный военный в нашей семье – Михаил Николаевич Земсков, дед Михаил. Я его помню крупным, малоподвижным, с одышкой сердечника, сидящим дома, на улице Черняховского. Но это в третьем акте его жизни. А в двух первых Михаилу Николаевичу феноменально повезло аж три раза: когда он женился на бабушке, Антонине Васильевне, затем когда был призван в армию летом тридцать восьмого, и, наконец, когда мой отец, его сын, женился на маме, враче-кардиологе, которая продлила жизнь свекра на четверть века. Теперь модно при всяком случае упоминать про карму, так вот, мамочка - это, безусловно, «карма» Михаила Николаевича. Сначала он невестку не очень-то принял: худая, маленькая (сорок восемь килограммов!) – кого она ему родит? Да и пол в доме моет не насухо. Но когда все вокруг заговорили про врача Земскову, когда эта врач подняла его после двух инфарктов (никто из братьев и сестер Михаила Николаевича не дожил даже до шестидесяти), он не просто зауважал сноху – он ее почитал и с готовностью выполнял все медицинские предписания, благодаря чему дотянул до семидесяти семи лет. Это даже по нашим временам очень недурно, а уж по сталинским-то…

Про свою женитьбу дед, простой деревенский парень, объяснил так: «Чего, думаю, искать невесту на танцульках? Не-е-ет… Я – днем, при белом свете. Иду по деревне и вижу: нарядные девки гуляют, а Тоня Михайлова – все стирает, все развешивает белье. Постирала - спешит в огород. Целый день по хозяйству... К ней и отправился свататься». Сыграли свадьбу – через пару месяцев дед ушел в армию. Только этим я могу объяснить то, что он, как сотни тысяч юнцов, взятых с гражданки, не погиб в первые дни и недели войны. Дед Михаил был одним из тех немногих «стариков», кто воевал с июня сорок первого. «Двадцать второе июня ровно в четыре часа» совпало с его долгожданным дембелем, который сержант Земсков встретил в Молдавии, на границе. Буквально на третий день войны он принял бой:

- Лежу в пшеничном поле и целюсь в немца, он – в меня. Лето, солнце в глаза, ничего непонятно. Счет идет на секунды – кто выстрелит первым?

Дед выстрелил и попал. Всю войну он воевал в танке, командиром экипажа, несколько раз горел, несколько раз был ранен. Победу встретил в пражском госпитале, так как в одном из последних боев его зацепило осколком. Вернулся домой, в свою деревню, в военной форме, победитель (мужиков вокруг нет), на груди боевой орден Красной Звезды. Сын, семилетний мальчик, долго не желал его признавать: «Папа на фотографии – уходи, дядя!»

Дед Михаил Николаевич Земсков со своим фронтовым товарищем. На фото есть дата: 20 октября 1941-го. Снимок военный. Читаю надпись: «Тоне (моя бабушка) и Юре (мой папа) от Миши. г. Горький, резерв главного политуправления Красной Армии; после госпиталя по первому ранению»

Что делали тогда с проверенными героями войны? Правильно, отправляли служить в органы. А не пойдешь – сам поедешь на зону. Капитана Земскова назначили начальником одного из костромских ИТК, где он, видимо, что-то понял и запил по-черному. На его войне врагом был фашист, это просто и ясно, а сейчас-то что происходит? В один из запоев дед сильно буйствовал, палил из именного оружия, куда-то рвался, после чего его отправили на губу, а затем объявили: на Колыму, начальником лагеря. Бабушка убивалась-рыдала, не хотела ехать на страшный край света, бегала умолять высшее начальство – бесполезно. Прииск Суксукан, где заключенные добывали драгоценное олово, стал надолго ее персональным кошмаром. А восьмилетний сын радовался: ух ты, через всю страну на восток, на поезде! А потом самолетом и катером. Все бы ничего: на Суксукане абсолютный сухой закон – не забалуешь, красивые сопки, природа, но школы, даже восьмилетки никакой нет, придется Юрочке учиться в интернате. А что такое магаданский интернат? Та же тюрьма «пуговкой назад», даже сотрудники чуть не все осужденные. Про интернат мой отец ничего никогда не рассказывал – добрым словом поминал повара, дядю Сашу, который, как мог, подкармливал голодных ребят. А вот дед Михаил вспоминал:

- Приехал как-то по делам в Магадан, есть свободные два часа – дай, думаю, проведаю сына. Купил пару пирожных на скорую руку, пришел в интернат. А Юра взял эти пирожные, тут же, в коридоре, разломил на тридцать кусочков, по числу учеников в классе, и себе положил в рот самый маленький. Я-то мужик неслабого десятка, а как увидел это, заревел, как баба, всю дорогу не мог успокоиться.

Суксуканская ссылка продлилась семь лет. Я после спрашивала бабушку, которая служила в лагере кассиром:

- Чем вы там занимались?

- Работали.

- А после работы?

- Работали.

- Ну, а пикники, «зеленые» у вас были?

- Не принято. Какие пикники? Дед ходил на охоту, конечно. Настреляет мне куропаток – денщик сварит суп. У всех офицеров денщики были, и у нас старичок заключенный. А летом Юра гостил на каникулах.

Когда спустя семь лет дед возвращался на Большую землю, на пристани у катера кто-то из провожающих зэков проговорил ему в спину:

- Не бойся, гражданин начальник, доедешь. Ты к нам, как людям, относился, ну и мы тебя не обидим. А то ведь, сам знаешь, некоторые, бывает, падают с катера, тонут…

Это слышал мой пятнадцатилетний папа, уезжающий вместе с родителями.

На Колыме дед и бабушка заработали огромную по тем временам сумму – сорок девять тысяч рублей, что равнялось стоимости семи автомобилей «Волга». Лет сорок деньги пролежали на книжке, а в девяностые, как все прочие вклады, сгорели. Это при том, что папины родители все это время жили в скромном неблагоустроенном доме. О том, чтобы купить на отложенные деньги жилье, даже речи не заходило. Потому что деньги – на черный день, про запас и на старость.

Может, из-за этого я никогда ничего не коплю?

Дом по улице Черняховского – радость моего шарьинского детства - я все время вижу во сне. Там две печки – русская и голландка, - кухня, три небольшие, отделенные тонкими перегородками комнаты. Сюда мы с родителями приходим на все выходные и праздники, и нас кормят так, как не пообедаешь ни в одном ресторане. Непременно пироги и домашние заготовки, непременно жаркое и вкуснейшее домашнее пиво, которое мы с братом тихонько таскаем из прохладного жбана в «дедкиной» спальне. Летом мы пасемся в выполотом до стерильности огороде, где малина соперничает с крыжовником, а земляника – с клубникой. Из огорода бежим обратно, в зал, где стоит моя этажерка с игрушками. Но самое интересное – сундуки, где хранятся дедовские галифе и шинели, бабушкины кружева и дореволюционные, доставшиеся в приданое отрезы на платье. Мы переворачиваем вверх дном весь дом, пахнущий тишиной, пирогами и репчатым луком, разглядываем бесконечные магаданские фотокарточки, а потом долго грызем семечки на печке, и мамочка, лежа на диване, благодарно вздыхает: «Мам, однодневный дом отдыха!..». В провинции принято родителям мужа (жены) говорить «мама» и «папа». Когда начинает темнеть, не спеша, собираемся домой, в Больничный городок. До поворота баба Тоня, благодаря которой я знаю точно, что такое великая безусловная любовь, идет с нами и долго-долго машет вслед, а мы раз десять обязательно оглядываемся…

Теперь я понимаю, что пока Михаил Николаевич служил Советскому Союзу, Антонина Васильевна служила ему, сыну, а потом – нам. Благодаря этому сверхъестественному таланту служения (он значительно более редок, чем все остальные таланты) моя баба Тоня прожила несколько жизней. Сначала в семье мужа, которого Родина забрала на семь лет. А что такое многодетная деревенская семья? Работа с утра до ночи, а еще свекровь, три золовки... Я часто спрашивала бабушку о том времени, ожидая каких-нибудь патриархально-семейных страстей, но ничего подобного:

- Как подошло мне время рожать, посадили меня свекровь и свекор на телегу и повезли в район, – в который раз рассказывает баба Тоня. - А боль такая, что невмочь. Довезли, положили в родильное. Между схватками подхожу к окну и вижу: под дождем стоит свекровь и плачет.

- А свекор? Говорят, горяч был под пьяную руку?

- Да, горяч… Выпьет, бывало, лишнего, домочадцев выгонит всех за дверь, а меня даже пальцем не трогал: «Ты моя Тонечка, ты моя доченька!..»

После Магадана, когда дед вышел в запас и работал пожарным инспектором, в нем проснулся отец, мой прадед, и Антонина Васильевна тоже, было дело, пряталась от мужа по соседям. Но с годами дед поутих, бабушка, как более крепкая, быстро забрала в свои руки власть и выпить давала только по большим праздникам, в остальном, впрочем, мужа не ограничивая. Это была жизнь вторая. Ну, а третью бабушка прожила в семье моего брата, обожая своего правнука Никиту, которого неизменно звала Юрой. Добрая, здравая, щедрая баба Тоня пережила всех – мужа, брата и сына и, как Урсула в «Сто лет одиночества» Маркеса, дожила до праправнуков, а такого в ту пору почти совсем не бывало.

Продолжение следует.