40 лет назад остановилось сердце Владимира Высоцкого. Истерзанное ролями, цензорами, дурацкими худсоветами, тётками, строившими глазки популярному человеку и жрущими его время, подозрительной властью, паучьей театральной средой. Но в первую очередь, конечно, разрывавшими его рифмами. Тем, о чём впоследствии он мудро и устало скажет: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души».
Для меня он всегда был прежде всего поэтом. Ну давайте вспомним самое скорое, что приходит на ум:
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Или:
Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром...
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
Парадоксальная вещь! Когда просишь любителей творчества Высоцкого прочесть стихи, они начинают их петь. Это значит, в сердце кумир вошёл всё же со знаменитых магнитофонных бобин. А вы возьмите в руки книгу, уединитесь и читайте его тексты как литературные. Поверьте, открывается мир большого, глубокого автора, до тонкостей понимающего и воюющего в штрафбате мальчишку, и русский быт, вызревший в чаду коммунальной квартиры, и лёгкую, спасающуюся первородным юмором любовь давно ставших народными Вани и Зины с их сакральным:
Ой! Вань! Гляди-кось, попугайчики!
Нет, я, ей-богу, закричу!
А это кто в короткой маечке?
Я, Вань, такую же хочу.
Мне часто доводилось слышать вопрос, как этот не нюхавший пороха человек описывал окопную правду фронта так, словно он там был, словно это его расстреливали, посылали под густой автоматный огонь? Откуда он впитал коммунальные диалоги, нравы, царящие на Канатчиковой даче и прочее, прочее, прочее? Что тут скажешь? Господь наградил Владимира Семёновича мощным талантом, и он открывал замочные скважины к любым творческим дверям.
Только однажды я видела Высоцкого «живьём». Он играл Лопахина в спектакле «Вишнёвый сад». Чехов и Таганка шли друг к другу туговато, постановка не была аншлаговой, поэтому мне у входа в театр перепал «лишний билетик». Но лукавить не стану. Ничего не помню такого, что озарило бы и окрылило. Молодая была, глупая, не понимала, какой человек ходит по сцене, задумчиво роняя: «Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, жёлтых башмаках». Корю себя и за то, что не поехала к театру в день прощания. Я тогда волонтёрила на летней Олимпиаде. В олимпийской деревне наш студотряд дежурил на гигантской кухне — убирал и мыл посуду за иностранными гостями. И выпала как раз моя смена.
Впрочем, разве это важно? Остались стихи, воспоминания, фильмы. Лучшей памятью о Владимире Высоцком станет их востребованность. Они завораживают с первых строк, с самых начальных кадров. Магнетизм у этого человека был мощнейшим. И как не благодарить высшие силы за то, что они сделали его нашим современником?
Ирина ИВАНЧЕНКО