Покосившийся забор. Калитка не открывалась очень давно. Участок зарос травой, крапивой и всяким сорняком. Одинокий дом, как и одинокий человек. Нет у него никого на белом свете — никого не ждет. Окна дома, как заплаканные глаза, опухшие от слез, измученного от горя человека.
В доме жили дядя Костя и тетя Вера. Это соседи бабушки и дедушки по материнской линии. Строились одновременно, в пятидесятых годах, жили дружно. Вместе гуляли свадьбы и дни рождения.
Добрососедство однажды нарушила раскидистая береза. Дедушка попросил спилить ее, потому что с полудня тень от дерева закрывала пол-огорода. А огород был средством выживания. Все лето сажали редиску, которую потом продавали на рынке, а редиска нуждалась в солнце.
Бабушка никогда не работала, воспитывала детей. Получала пенсию пятнадцать рублей в месяц. Дедушку на фронт не взяли. В семнадцать лет работал кузнецом у отца, моего прадедушки и осколок попал в глаз. Глаз спасти не удалось.
С первого дня войны до последнего, трудился в тылу, на 62-м заводе. Завод топливной аппаратуры эвакуировали из Ярославля в Челябинск, изготавливали снаряды — «Все для фронта, все для Победы».
Мало кто вернулся оттуда — умирали у станков. Дедушка рассказывал: «Один мужик не выдержал, пошел, голодный, на поле копать картошку, пришел хозяин и воткнул ему вилы в живот…».
Дедушка сидел на воде и хлебе — все отсылал домой, жене и детям. Труженики тыла в то время были не в чести, и потому, для государства и для Победы он ничего героического не совершил, никаких привилегий недостоин, а выживать как-то надо было...
Удивительно, но его родного брата Николая несмотря на то, что у него было всего двадцать процентов зрения, взяли на фронт в 1942 году. Он почти ничего не видел, а работал всю жизнь бухгалтером. Николая убили сразу же, в первом бою…
***
Вот так все лето и сажали редиску: только урожай снимем, и снова сажаем семена. Сколько себя помню маленьким — всегда в огороде. То пропалываешь грядки, то поливаешь, то вяжешь пучки, то помогаешь бабушке с дедушкой везти редиску на базар.
Березу дядя Костя спилил, и после этого общение прекратилось. Умер дедушка. Потом умерла бабушка. После смерти бабушки наша семья стала жить в моем родном доме. Здесь моя Родина.
Моя Родина — это черемуха под окном. Родина — это дуб с желудями, напротив Сашкиного дома. Родина — это речка и знакомые тропинки. Это имена родных и близких людей. Это сосед Сашка. С ним мы убегали из детского садика и прятались у него дома под кроватью, когда меня приходили искать.
Дедушка забирал нас вечером, и мы шли по улице Союзная, и орали во все горло песню:
«Крутится, вертится шар голубой.
Крутится, вертится над головой.
Крутится, вертится хочет упасть.
Кавалер барышню хочет украсть.
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблен?»
Слезы сами текут… Даже до конца куплет не могу пропеть. Это было ведь, как будто вчера. Нам было всего шесть лет. Мы так задорно голосили, дед шел, радовался, а прохожие смотрели на нас и улыбались.
Дедушка вообще был очень жизнерадостным человеком. Любил анекдоты и байки, всегда окружен людьми — весельчак и балагур. Когда мои бабушка с дедушкой по отцовской линии пришли, знакомиться с родителями моей мамы, то бабушка Зина, мама папы, сказала: «А я этого дядьку знаю, на пароме вокруг него всегда много людей».
Моста через Волгу не было, переправлялись на пароме. Съезд на паром и сейчас сохранился в начале проспекта Авиаторов, это бывшая улица Вологодская.
Помню казус, случившийся в автобусе по дороге на работу. Дедушка работал на Полиграфкомбинате. Автобус уже битком, и в последний момент на подножку запрыгнул мужчина. Он стоит на первой ступеньке, а дедушка чуть выше.
Дедушка смотрит сверху и говорит:
— Слышь друг, отгадай загадку!
— Ну?
— Светит, а не греет. А плюнешь — зашипит…
— Не знаю.
— Так, это твоя лысина…
Народ в автобусе грохнул от хохота.
От смущения лицо мужика покраснело, он уткнулся в узкое окошко двери. Дедушка потрепал его по плечу.
— Не обижайся, брат.
***
Верил мой дед в Бога или нет? В храм не ходил, не исповедовался и не причащался. Время такое было. Диван, сделанный его руками, стоял в зале у стены. Это был мой диван, на котором я спал, когда гостил у бабушки.
В красном углу висела икона Спасителя, перед ней всегда горела лампадка. Даже помню, какое масло заливалось — веретенное. В комнате темно и уютно, только лампадка мерцает.
Как сейчас помню запах какого-то крема, который бабушка наносила на руки. Так сейчас пахнет от некоторых старушек в храме, проходя мимо, я, бывает, ненадолго задержусь, просто ощутить этот запах.
Лежу под одеялом, и вдруг вижу, как дедушка крадется к иконе, а я притворяюсь спящим. Он на мгновение останавливается, смотрит на меня, удостовериться, что я сплю. Подойдет к иконе, тайком перекрестится, еще с минуту постоит и идет в свою комнату.
Сейчас, на шестом десятке, и будучи священником, определенно говорю: да, он был верующим человеком.
***
Соседку, бабушку Веру, я причащал перед смертью. Умирала тяжело, страдала. Меня к ней позвал сын Слава. Причастив, пришел домой и прочитал отходную. Через полчаса бабушка Вера умерла.
Еще какое-то время в ее доме жили дети. Первым умер старший брат Владимир. Спустя пять лет ушел Слава. Через месяц умерла его сожительница Наташа, с которой они прожили двадцать пять лет. Скоро будет ровно год, как в этом доме никто не живет.
Облокотившись на соседский забор, смотрю в заросший бурьяном огород, и вся жизнь пролетает перед глазами. Никого здесь больше нет и не будет никогда. Закончилась жизнь нескольких поколений.
А дом еще немного постоит, погрустит, а потом его сломают, и здесь начнется новая жизнь…