Тома в очерёдной раз с тяжёлым сердцем подходила к дому, у неё даже непроизвольно замедлился шаг. Она примерно знала, чего следует ожидать, но несмотря на прожитые в этом доме полтора года, так и не смогла к этому привыкнуть. Больше того, молодая женщина была уверена, что привыкнуть к этому невозможно. А как, скажите на милость, это сделать, если в свои тридцать два года ты живёшь с детьми в чужой квартире, которая ничего, кроме отвращения у тебя не вызывает?
А если говорить совсем начистоту, то виновато вовсе не место жительства. Это же абсолютно ясно. Но только от понимания того, что заходить даже в подъезд ей тяжело от присутствия в квартире пасынка, как говорится, не легче. Тамара подошла к двери и тяжело вздохнула, пытаясь отыскать в сумке ключ. Слава богу, за дверью было тихо. Если бы сейчас она услышала, как вчера в это время, крик или плач одной из дочерей, она бы, наверное, взорвалась. Сил уже не было.
Неожиданно дверь распахнулась, и из неё, как чёрт из табакерки, чуть не сбив женщину с ног, выскочил Толик. "Лёгок на помине..." - пронеслось у неё в голове. Вполголоса ругнувшись, пятнадцатилетний подросток, прищурившись, насмешливо спросил:
- А вы чего здесь, подслушиваете что ли?
- Я только подошла, ключи искала, - изо всех сил стараясь, чтобы это не звучало, как оправдание, выдавила Тома. Когда парень уже спускался по лестнице, она подбежала к лестничному маршу:
- Толик, папа просил тебя не задерживаться сегодня, ты же помнишь какой сегодня день?
Шаги на лестнице стихли и до неё долетело отчётливое:
- Вас-то каким боком касается день рождения моей покойной матери? После этого сигналом того, что разговор окончен, послужила гулко хлопнувшая железная дверь подъезда.
Тома горько усмехнулась, в общем-то он прав, никаким боком не касается. Она вообще бы предпочла об этом не помнить, да вот только благодаря её нынешнему мужу и его сыну, ей это вряд ли удастся. Она вздохнула и вошла в квартиру. Её девочки десяти и двенадцати лет, выбежали ей навстречу. Нужно ещё приготовить праздничный ужин, торт привезёт Степан. "Праздничный ужин... праздничный ужин..." - вертелось в голове дурацкая фраза. Обнимая детей, Тома кусала губы, чтобы не заплакать, - ...Праздничный ужин для женщины, которой уже четыре года нет на свете.
Она пробовала об этом говорить с мужем, но Степан считал, что для его сына это важно. То, что о его матери помнят, что его мать по-прежнему любят. И что она с ними. А с тех пор, как они поженились с Тамарой, Степан ещё более тщательно следит за такими моментами. "Осторожно, это любимая ваза Леночки...", "Эта картина очень нравилась нашей маме, правда сынок?", "Убрать??? Вещи его матери? Ты в своём уме? Может сразу выбросить??"
Нет, сначала всё было хорошо. Степан, красивый, обстоятельный и корректный, так трогательно и немного старомодно ухаживал, был настолько внимателен к её девочкам, что она, современная, неунывающая и уверенная в себе разведёнка, потеряла голову. Когда он подъезжал в конце рабочего дня к её институту и выходил из машины, вальяжный, статный, в дорогом костюме, (которых у него было множество) и неторопливо оглаживал свою великолепную, ухоженную бороду, благоухая невероятным парфюмом, даже студентки оглядывались и смущённо хихикали.
Свадьбы, как таковой, не было. Просто расписались и всё.
- Ты пойми, - говорил Степан своим густым бархатным голосом, - Мальчишка потерял мать, ему будет больно... Тома всё понимала. И шла навстречу. После свадьбы решили её двушку сдавать, семья-то немаленькая, а жить в его квартире, которая была больше. И которая должна была стать домом и ей с девочками. Но не стала. Ни через месяц, ни через полгода, ни через полтора. Если вначале Тамаре в ответ на её предложения что-то изменить, переделать, вынести, просто мягко говорилось: "Не сейчас... Пусть всё уляжется... Дай ребёнку время...", то позже форма реагирования изменилась кардинально: "Не лезь... Не смей... По какому праву?..." Тамара заметила, что всё время живёт в режиме ожидания. Как квартирантка, которая совершенно точно знает, что рано или поздно съедет и всё вокруг - это чужое и временное.
Тома искренне хотела стать Толику если не матерью, то хотя бы другом. Получалось плохо. Она советовалась с мужем, и он снова говорил:
- Ты пойми...
...И она снова пыталась понять...Терпела его резкость, даже хамство, нелепые грубые выходки по отношению к её девочкам. Понимала, ребёнок потерял мать, и не обязан, идя навстречу её желанию, воспылать вдруг любовью к чужой, по сути, женщине. Но шло время, а ничего не менялось. И даже становилось хуже. Если раньше Степан останавливал Толика, когда тот явно переходил границы, то сейчас он хмурился и вежливо просил её обратить внимание на неподобающее воспитание её девочек. Да, он всегда подчёркивал, что девочки исключительно её, чтобы у кого-нибудь, и, в первую очередь, у его сына, не возникло по этому поводу никаких иллюзий.
Вчера, после того, как Толик ударил Аню и она, услышав плач младшей дочери ещё на лестнице, влетела в квартиру и потребовала объяснений его поступка, он, вальяжно, (точно, как отец, промелькнуло в её голове) откинувшись на кресле с кривой ухмылочкой, с которой только и общался с нею, заявил:
- Я ничего не обязан вам объяснять, понятно? Не забывайте в чьём доме вы живёте...
Мясо запеклось отлично. Девочки наперебой что-то рассказывали, помогая матери на кухне. Что-то не очень смешное, и не слишком запоминающееся. Но ей было приятно видеть их улыбающиеся мордашки и слушать милые пустяки, которые в этот вечер казались почему-то очень важными. В прихожей щёлкнул замок и раздалось привычное сухое покашливание. Это пришёл Степан. И Тома вдруг отчётливо увидела, как почти одновременно с лиц её девочек стекли улыбки. Как беспомощно повисла в воздухе неоконченная фраза и растаял, как хлипкий снежок под мартовским солнцем, их смех.
- Что я тут делаю? - подумала она, глядя в холёное, жующее лицо мужа. Он нахмурился, как всегда, когда хотел начать неприятный разговор, но ей было уже всё равно. Потому что она приняла решение. В эту ночь, впервые за долгое время, Тамара спала крепко, без сновидений и до самого утра.
Любите и будьте любимы!
Медицинский психолог Лариса Порхун
