Пятая глава «Онегине» чрезвычайно интересна, своеобразна и по-своему сложна.
Что в ней, собственно, происходит по основному сюжету? Онегин, вняв просьбе Ленского соглашается приехать на именины Татьяны. К своему неудовольствию, застает там полный дом гостей из числа вызывающих в нем раздражение соседей, злится на влюбленную, едва справляющуюся со своими чувствами Татьяну и, конечно, на Ленского. Осуществляет быстро родившийся в его кипящем разуме план мести: начинает откровенно флиртовать с наивной Ольгой. Доводит Ленского до отчаяния и откровенного бегства из дома Лариных с намерением вызвать Онегина на дуэль. Все!
Но это был бы не Пушкин, если бы он не ввел практически полноправными участниками, героями событий, природу, мистику и живописную картину провинциального праздника именин.
О природе в романе мы как-нибудь поговорим отдельно. В пятой главе поэт живописует зиму. Похоже, не только Татьяна, русская душою, любила русскую зиму, но и сам Александр Сергеевич.
В противном случае, откуда бы взялись такие краски. Вспомним строки, знакомые нам с детства:
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь...
И дальше:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь...
И вот еще ярко и образно прописанная деталь:
На солнце иний в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов...
А вот еще, с переходом в другой теме – именинам:
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
И, хотя в комментарии к роману эти строки оцениваются, как пародию на строки из стихотворения М.В. Ломоносова, нам не хочется с этим соглашаться. Пусть это будет своеобразный парафраз ломоносовского. Здорово же звучит! И образ какой!
Мистика в этой главе является, чтобы оттенить чувствительность и какой-то глубоко народный дух главной героини. Здесь и святки, и святочные сны и гадания, и приметы, и предчувствие трагических событий. И как же вкусно, с легкой усмешкой, но без сарказма он описывает все эти события
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
И тут же несколько строк, характеризующих главную героиню:
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
И жеманный кот, и двурогий лик луны, и падучая звезда, и черный монах, и быстрый заяц... - все прочитывалось и давало Татьяне пищу для размышлений.
Пятая глава, на первый взгляд, не изобилует философскими обобщениями. Но не может себе в них поэт отказать. Они – составная часть того творческого удовольствия, которое приносит ему роман. И появляются строки:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потеряв невозвратимо;
И все равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.
И о карточных играх:
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
В главе немало строф, которые заставляют потрудиться, чтобы их запомнить. К примеру, сон Татьяны. Посмотрите, Пушкин крупными мазками живописует. Казалось бы, простое перечисление персонажей с их характерными чертами! А у перед нами – яркая картина. И то, что в хижине увидела Татьяна, меркнет перед ужасом, который она испытала от встречи с медведем:
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конской топ!
Увидев Онегина, главного за столом, она приоткрывает дверь, лампада гаснет, и все чудища любопытствуют узнать, кто такой смелый, что явился к ним.
...дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыты, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Все указует на нее,
И все кричат: мое! мое!
Как гениален Пушкин! Несколько строф – и мы можем вообразить ужас такого видения! Посмотрите, как лексически он это все передает, не повторяясь с союзами, наречиями. Какое мастерское владение языком! И как трудно нам безошибочно воспроизводить эти строки. Высшая математика русской словесности!
Картину провинциального праздника в доме Лариных поэт живописует, похоже, совпадая в ироничной оценке происходящего с Евгением Онегиным. Только, если Онегин раздражен, Пушкин мило ироничен. Может, он подбрасывает нам идею провести параллели с пиром, привидевшемся Татьяне во сне?
С утра дом Лариных гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей.
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
И вот из ближнего посада
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленский входит,
И с ним Онегин. «Ах, творец! —
Кричит хозяйка: — наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух друзей.
Кто из нас не опаздывал хоть раз к началу праздничного стола? И кто не согласится, что и сегодня общий дух наших российских застолий с чинным началом и легким разгулом по мере выпитого и съеденного по-прежнему сохраняется?
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом,
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
А, между тем, поэт ведет действие главы к финалу. Последние четыре строфы заслуживают особого внимания. Легкомыслие Ольги, коварство Онегина, простодушие и ревность Ленского. Татьяну, терзаемую ревностью и муками неразделенной любви, поэт пока оставляет за кадром. Но к ней, своей любимой героине, он еще вернется. А пока – танцы, интриги, страсти. Все в этих четырех финальных строфах!
Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале все дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Еще мазурка сохранила
Первоначальные красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Все те же: их не изменила
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Все видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
Друзья, вы убедились, что пятая глава очень интересна? Для тех, кто целенаправленно работает над совершенствованием своей памяти, в ней есть строфы – настоящие вызовы и испытания. Ай да Пушкин! Учим, читаем и перечитываем «Онегина»! Оно того стоит!