Вышел в свет фильм Ксении Собчак «Монастырь особого назначения», посвящённый кризису вокруг Среднеуральского монастыря. Удивительно, с какой неприязнью встретили его даже обычные православные (не царебожники, не адепты Романова). «Одиозно!», «Даже смотреть не буду!», «Какая-то Кристина, всё это ложь». Раз болит – значит, задело. Значит есть надежда на появление у русского православного народа нового повода для покаяния, кроме убийства царской семьи столетие назад. Ксения – образец журналиста-профессионала блестяще справилась с работой, хотя кто только ни пытался сорвать эту съёмку...
Чего хочет старец?
Распятия. Любой другой картинной смерти «на миру»: расстрела из автомата, штурма с огнём и взрывами, чтобы его оторванная гранатой голова валялась на паперти храма среди окровавленных тел в монашеских одеждах. Поэтому с каждым днём наращивает градус бредовости своих проповедей, ругает Президента и Патриарха, зовёт воинов на рать, в то же время не забывая оговариваться «я не призываю к майдану». Провоцирует. Зато потом его объявят мучеником, а то и «соискупителем грехов русского народа» вместе с последним императором Николаем и Григорием Распутиным.
Типичная схема для зэка, для террориста, для загнанного в угол преступника. В нём не желают признавать смотрящего? Вскрываемся (режем вены) всей камерой, кто не захочет, урки помогут.
Лжестарец создал дилемму. С одной стороны, недопустимо подыгрывать ему в данной роли Аввакума, всходящего на костёр. С другой, нельзя оставить в опасности тех, кто оказался заложниками старца. Это не отрицает силового решения вопроса, только всё должно пройти без крови и буднично. С приговором районного суда (а вовсе не Поместного собора) и возможным принудительным психиатрическим лечением.
Православный менталитет
Ксения снимала фильм не только и не столько о старце Романове (который к ней так и не вышел). Это фильм о том, как современном православном менталитете, о том, как его атмосфера меняет (а если угодно и калечит) души. О Кристине и её подругах, которые хотя и нашли силы расстаться с монастырским прошлым, продолжают выбирать в мужья пьяниц и деспотов. Недаром там возникает и фигура мальчишки-наркомана, которого подсадили на «мак» в скиту: вся жизнь в Среднеуральской обители – такой наркотик. Или шире?
За бывшим схиигуменом всегда остаётся аргумент Льва Толстого: «Все так верят, почему отлучили одного меня?» Сколько среди духовенства, монахов, юродивых – ковид-диссидентов, борцов с чипами и прививками, с мифическим экуменизмом. И с ютуба Романову вторит другой сектант Головин: «Батюшка говорит, что эпидемии нет! Ах, это же правда!»
И всё это под умилительные картинки сусальной храмовой позолоты, какие 24 часа в сутки транслируют православные телеканалы. Только Ксения подаёт их под другую музыку, не благостную, а тревожную и грозную.
Характерен и священник Максим Миняйло, отвечавший на всё шаблонными фразами («мы верим в покаяние отца Сергия», «готовы оказать духовную помощь»), словно ему тоже выдали написанную роль. Может быть он талантливый администратор, искренний христианин, и вообще не поповское дело интервью давать... Но ведь это не случайно выбранный клирик, это председатель епархиального отдела по взаимодействию с обществом и СМИ!
И все остальные статисты этой пьесы на своём месте. Тетеньки в платочках, которые говорят о том, что «батюшка – жизнь наша, только по его молитвам мы живы». И приблатнённые казаки.
В этом мире совершенно «естественно», когда отроковиц порют кабелем и сыплют им в трусики горчицу. Это же не извращение, а всего лишь творческое развитие домостроевской «традиции».
Не любит сына тот, кто не берёт в руки палку, любящий наказывает прилежно. Эти ли семейные ценности Русская Церковь последние тридцать лет проповедует миру? После фильма Ксении сложно не задаться всерьёз этим вопросом – иначе как потом смотреть людям в глаза.
Что дальше?
Кто-то из известных религиоведов (увы, нет под рукой цитаты) предложил после разрешения Среднеуральского кризиса, сравнять монастырь с землей, как это делали в средние века с еретическими обителями. Лесные скиты – тем более. Насельниц распределить по иным обителям (только бы это не привело к распространению духовной инфекции), кого-то отпустить на волю.
Епархия же глазами отца Максима Миняйло дело видит иначе. «Мы не сомневаемся, что Среднеуральская обитель вернётся в лоно Церкви», и всё останется по-прежнему. Невольно вспоминается случай в Боголюбово: в аналогичной ситуации «старцу» Петру (Кучеру) не только всё простили, но и орден церковный вручили. Многое зависит от позиции Москвы и патриарха Кирилла. Назначит на кафедру эффективного менеджера, местной «поповке» не поздоровится!
Но случай с лжестарцем Романовым уже поставил немало вопросов, не столько перед клириками и фанатичными мирянами, сколько перед самыми обычными верующими людьми.
О том, что монашество и монашеская дисциплина – не для всех, тем более слепое послушание.
О том, что для спасения важнее молитва и Евангелие, чем поиск старца-чудотворца.
О том, что страх перед вакцинами, чипами, отрицание коронавируса – опасные суеверия, а экуменизм – напротив, неплохая перспектива, только нет его в России.
(Отдельный привет сектоведам: Среднеуральский кризис продемонстрировал фиаско этой отрасли церковного знания. Преследовали секты иностранные, а в глазу бревно прозевали).
О том, что семьи, семейные ценности надо строить не на средневековых мифах, а на современных представлениях об отношениях мужчины и женщины (и детей). Не «дерётся и орёт – настоящий мужик». Грубая сила остается в авторитете разве у зэков, но однажды мораль доберется и к ним.
О том, что недопустима современная практика ухода в монастырь «матери с ребёнком»: женщине – постриг, а дитя как сироту в местный приют.
О том, что епархия как власть духовная должна заботиться об обителях и иных таких центрах, а не воспринимать их как «бесплатное колхозное снабжение». И деньги спонсоров лучше чтобы шли через епархию, а не «старцам» в руки. И трудники чтобы состояли на учете, и скиты чтобы не были оформлены как собственность частных лиц.
Хочется верить, что Среднеуральский кризис – не начало Апокалипсиса (хотя бы местного значения, в том смысле, в котором переживала его Русская Церковь в ХХ веке), но «подростковый бунт». 1990-е для возродившейся Русской Церкви были младенчеством. 2000-е – детством, но для детей как раз естественны наивность, и доверие чьему-то взрослому авторитету, может быть без понимания («святые отцы всё давно прояснили»). Но за детством рано или поздно приходит трудный подростковый возраст. Юноша уже в силе, у него появляются права, деньги, свобода... В том числе свобода каждый день дурманить себя вином или даже наркотиками. Но вот случилась первая катастрофа: привод в полицию или попадание в больницу. Посиди и подумай, и из предложенных жизни и смерти (героической, на миру, за царя) выбери жизнь.
Тогда и мрачные гипотезы антропологов о нас, верующих, останутся лишь гипотезами.
Юрий Эльберт