Из повести "Восхождение"...
Варсонофий был один в своей келье…
… Вспоминалось детство – не очень, казалось бы, и счастливое, в бедности прожитое, но в памяти – как один радостный день.
Вот идут всей семьёй в храм родного села Старухина. Там запах ладана, огоньки свечей. И вот уже отец его читает на клиросе не очень понятные, но такие красивые и торжественные слова. Матушка подаёт свечку. Он спрашивает: «А кому поставить?» «Поставь к любой иконе». И он, мальчик Вася, лет пяти или шести, идёт к иконе, с которой любовно смотрит на него бесконечно прекрасная Богородица с Предвечным Младенцем на руках… Тянется он своей свечкой к огоньку над поставцом, зажигает, ставит… И все семь его братьев и сестёр тут же, рядом, кто-то из младших на руках у мамы… И какой мир и покой, какое счастье! Такого уж никогда не было потом, когда очень быстро пришлось взрослеть после смерти отца…
А может всё хорошее ему кажется, а были лишь бедность и невзгоды? Нет! Было счастье, было!.. А икона та называлась: «Всех скорбящих радость». Может, потому, несмотря на скорби и горести – смерть отца, полуголодную жизнь «на казённом коште» в духовном училище в Боровичах, где утром, перед учёбой, обычный его завтрак был – чашка воды и кусок хлеба, обед – чуть посытнее, нет, не это вспоминается, а, как ходил с мамой и братом, приезжая на каникулы в родное село, в пустыньку со странным названием «Забудущие родители». И однажды, живший там при храме Параскевы Пятницы старец, которого все называли просто – Петруша, сказал ему тихо на ушко: «Скорби проходят, а радость остаётся. И так до конца, детка, до конца… Не бойся, радость тебя ждёт. По Христову пути пройдёшь…» О чём он говорил, тот Петруша, вскоре, помнится, и преставившийся? Конечно, о радости следования Богу, о радости Богообщения, о радости предстояния Богу!.. Но вот к той, детской, радости приближаешься разве что в литургии…
Но свои радости были и в учёбе в семинарии в Новгороде. Именно там судьба свела его с отцом Дмитрием Сперовским. И та встреча определила его путь в служении – изучение раскола, общение со старообрядцами, поиск путей преодоления раскола… А по окончании семинарии по благословению архиепископа Новгородского и Старорусского Феогноста было учение у настоятеля Московского Никольского монастыря архимандрита Павла Прусского – великого миссионера. И уже по возвращении в Новгород, был назначен он на должность помощника епархиального миссионера…
И незабываемый день – 1 апреля 1895 года, он, Василий Лебедев, в Сретенском храме Антониева Дымского монастыря в Великую субботу принял монашеский постриг с наречением имени Варсонофий…
… Но перед тем была ночь. Страшная ночь сомнения и смущения. Кто-то серый, с невспоминаемой внешностью, сквозь дрёму и молитву то шептал вкрадчиво, то будто кричал:
- Зачем!?Твоё служения не требует подвига аскезы… Да, и не сможешь ты, где-то да оступишься. Но одно дело оступиться в миру, а другое – в монашестве… От мира хочешь уйти? От себя не уйдёшь. Сам в себе в одиночку не спасёшься…
- Я не один, я с Богом, - шептал Василий.
- И без монашества с Богом, - тут же выпевал «серый».
Слова молитвы пролетали, не задевая сознания. А слова искусителя звучали прямо в голове: «Ты слаб, ты не достоин…»
Тогда он вышел из кельи, пошёл к храму, на паперти встал на колени… Тут почему-то было легче. Так до утра и стоял…
А потом был постриг и слова старца Антония, которые запомнились на всю жизнь, как и слова старца Петруши:
- В знаменательные дни совершилось твое пострижение, сие не без воли Божией. Ты избрал путь, по которому шёл на земле Сам Спаситель; ты избрал путь, по которому Он завещал идти Своим апостолам, путь самоотверженного, бескорыстного благовествования слова Божия. Великий, но не легкий это путь: не розами и цветами он усеян; не богатство, довольство и почести ожидают тебя. С посохом в руках, с сумою за плечами ты должен ходить по лицу земли, как ходили святые апостолы. Не встретишь ты на этом пути так называемого семейного счастья, и не будет у тебя мирного постоянного семейного уголка. Бедная курная изба крестьянина, постоялый двор – вот что ждёт тебя. Но этого мало. Лишения и скорби, беды и напасти предстоят тебе. Найдутся люди, которые самые святые твои намерения будут истолковывать превратно. Немало встретишь других неожиданных скорбей; может быть, настанет время – и тебя будут изгонять люди из селений, осыпая упреками и порицая жестокими словами; а может быть, даже возьмутся за каменья... Но не малодушествуй, не скорби тогда, брат Варсонофий. Не падай беспомощно под тяжестью креста, какой ты подъял на свои рамена. Неси его смело, как ты несёшь его сейчас. Знай, что не тебе одному тяжёлый в удел достался крест. Люди брали камни, чтобы побить благовестников Евангелия, наносили им тяжкие удары, так что те в изнеможении падали на землю. О темницах и бичеваниях не говорю. А последняя участь их? Некоторые из них умерли на кресте, другие были усечены мечом, третьи замучены. За что всё это? Припомни и жизнь других угодников Божиих. Не широким путём и они шли, не радость и веселие, а скорби тяжёлые и печали горькие мы видели в их жизни. И так, брат, пред тобою, как живые, восстают сотни и тысячи угодников Божиих. И видишь ты, что ни один из них не пал под тяжестью креста, ни один не бежал постыдно с поля брани. Не падай и ты, не покидай ратного поля. Господь, дававший силы бороться с врагами Своим возлюбленным чадам, даст эти силы и тебе. Крест давал людям силы принимать смерть с молитвою на устах о врагах своих – даст и тебе!..
«Дай, Господи, силы исполнить волю Твою! Дай крест по силам!» - взмолился Варсонофий, вспомнив слова старца…
И вновь память возвращает в прошлые годы… В том же 1895 году он был рукоположен во иеродиакона, а 30 июля того же года – во иеромонаха и назначен на должность миссионера… И многолетняя миссионерская работа – разъезды по скитам и поселениям старообрядцев, беседы, диспуты, чтения, написание и публикация статей, организация миссионерских курсов… Строительство и освящение храмов, устроение скита на месте пустыньки «Забудущие родители», как память о детстве и долг перед земляками… И вот 7 января 1917 года состоялось наречение и на следующий день хиротония архимандрита Варсонофия во епископа Кирилловского, викария Новгородской епархии… Сподобил Господь потрудиться и в обители святого Кирилла Белозерского… «Только бы хватило сил и мужества… Господи…»
- Владыко, к вам тут просится, ещё и утром был, - сказал, заглянув в комнату отца Варсонофия (келья – две разделённые перегородкой с дверью комнаты), келейник – монах средних лет, до глаз заросший чёрной с проседью бородой и потому похожий на цыгана.
- Пусть войдут, пропусти, Ефим, - откликнулся епископ, поднимаясь со стула навстречу ещё неизвестному гостю.
В келью вошёл человек в не слишком тщательно отглаженном, но чистом чёрном костюме и пыльных чёрных ботинках на толстой подошве, довольно высокий, сухопарый, чисто выбритый, с сединой в короткой стрижке. В правой руке он держал не подходящую к костюму серую кепку и не сложил руки под благословение, а лишь чуть склонил голову. Варсонофий уже занёс, было, руку, но так и не перекрестил его, опустил и упёрся ладонью в столешницу:
- С кем имею честь?
- Николай Николаевич Чечурин, фотограф.
- Проходите, присаживайтесь, Николай Николаевич. Очень рад… Ефим! - громко сказал, и келейник тут же заглянул в дверь. - Принеси-ка, братец, нам чаю. - И ещё раз спросил у гостя, севшего у стола на стул с высокой выгнутой спинкой:
- Чем обязан?
- В тысяча девятьсот пятом году имел честь, отче, быть с вами в одной паломнической группе в Святой земле…
- А я смотрю, что-то знакомое лицо! - счёл нужным сказать отец Варсонофий, хотя абсолютно не узнавал визитёра.
- Да… - Чечурин обежал глазами комнату, остановил взгляд на окне, за которым видна внутренняя часть могучей монастырской стены… Будто увидел там что-то важное…
Отец Варсонофий не торопил гостя, тоже молчал, сидя за столом напротив.
Келейник принёс два стакана в подстаканниках с чаем, розетку с вареньем, ложечки и блюдце с сухарями. Бесшумно вышел.
- Угощайтесь, Николай Николаевич. И я вас слушаю…
- Я здесь, в Кириллове, третью неделю, - начал Чечурин, отхлебнув чай. - Подумал, что здесь спокойнее и перебрался. Узнал, что вы здесь и вот – пришёл… Открыл я в городе фотографическую мастерскую. Хочу не только портреты делать, впрочем, приглашаю, ежели желаете, но и пейзажи, и виды. Хотелось бы и монастырь поснимать… Вы не против?
- Да я не слишком-то и распоряжаюсь, теперь, - с иронией в голосе ответил епископ. - Но если вас ко мне допустили, то, видимо, и в остальном препятствовать не будут…
- Виды на обитель чудесные, да-да… Мне тут подсказали – на полати, мол, сходи, такой вид будет!..
Варсонофий улыбнулся, он, по приезде в Кириллов, интересуясь окрестностями, тоже услышал об этих «полатях»…
- А это, оказывается, гора с плоским верхом, действительно – «полати», - подхихикивая, говорил фотограф. - И вид оттуда на монастырь изумительный! Обязательно оттуда сфотографирую!
Варсонофий кивал, слушая этого человека, силился вспомнить – и не мог вспомнить, хотя лицо его и особенно глаза, быстрые и вдруг застывающие (будто бы фотографирующие) – действительно, были знакомы. Что-то настораживало в нём…
- А я по-прежнему, в духовном, так сказать, поиске, - продолжал Чечурин. - Всё ищу, ищу… У штундистов был, к старообрядцам ходил,- будто продолжал какой-то давний разговор или спор посетитель. - Вы ведь с ними хорошо знакомы… Был на Руси раскол да, видно, не до конца тогда Русь раскололась, устояла. Нынче же в России – раскол до основания. А может ли что-то расколотое устоять? Нет! Всё, конец России! - Чечурин заговорил твёрдо. И взглянул сейчас прямо на Варсонофия широко расставленными, глубокими, фиксирующими глазами.
Варсонофий повернулся к иконе Спасителя:
- Если покаемся и будем молиться, думаю, ещё не конец. Впрочем, на всё воля Божия, - сказал он, перекрестившись.
- Я сначала уехал из Петрограда в Череповец, а теперь вот и сюда перебрался, - снова заговорил Чечурин, уткнувшись взглядом на этот раз в угол противоположный иконам. - Не могу смотреть на то, что творится. Хамы – дезертиры и деревенские лодыри захватили власть… Или, скорее, те, кто управляют этими хамами, эти комиссары, - сам себя поправил. - Но у кого они взяли-то власть? У таких же хамов и предателей! Все эти октябристы и кадеты, эсеры и меньшевики – все предатели. И вот у них власть забрали ещё большие предатели. Предатели абсолютные… Но как быстро за ними народ пошёл! Тот самый «народ-богоносец». Стоило лишь сказать: берите! Всё забирайте! Идут и забирают – десятки, сотни, тысячи разорённых усадеб, заводов… Монастырей! Это «богоносец»-то. - Он прервал свою речь, криво усмехнулся и продолжил: - Я тут недавно прочитал в журнале «Вокруг света» любопытную заметку. Ученые наблюдали за каким-то видом африканских муравьёв и обнаружили, что те ежегодно взбираются на высокие деревья, и с такой силой вонзают свои челюсти в ствол, что после этого не могут освободиться и погибают. Массовое самоубийство муравьёв! А оказалось, что муравьи-то действуют против своей воли, и воздействуют на них споры какого-то гриба, которым как-то удаётся попасть во рты муравьёв. А, уже находясь в голове насекомого, спора посылает в его мозг химические вещества. После этого муравей и начинает карабкаться на ближайшее дерево и вонзает челюсти в его кору. Там, словно очнувшись от кошмара, он начинает пытаться освободиться и, в конце концов, обессиленный, – умирает. Примерно через две недели из головы уже мёртвого муравья прорастают грибы. Для грибов эта власть над мозгом является средством размножения. Вот так! Ничего не напоминает это вам, владыка? Русский народ, как те муравьи совершает массовое самоубийство ради жизни каких-то грибов. Кто и как закинул эти споры, в головы наших мужичков и рабочих?..
Он опять замолчал, будто ожидая ответа от Варсонофия, но тот молчал, упёршись взглядом в стол. И Чечурин продолжил:
- Да, храмы ещё полны людей, но ведь вот уже и ограблен Ферапонтов монастырь! Ведь это один и тот же народ молится и грабит… - нервно говорил Чечурин, оставаясь неподвижным и всё глядя в угол.
- Молится народ, а грабят люди, - прервал, наконец, его речь Варсонофий.
Николай Николаевич Чечурин перевёл взгляд на епископа, оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал:
- Я пришёл вас предупредить, владыка. Против монастыря и лично против вас готовится провокация. Монастырь ограбят и закроют, вас арестуют. Надо спасать ценности, да и самому спасаться…
- Простите, мне надо готовиться к службе, - Варсонофий поднялся из-за стола, обрывая речь незваного гостя.
- Да-да, - Чечурин поспешно встал. - Пожалуйста… Так вот… Я предупредил…
- Идите с Богом. Ефим, проводи гостя…