Потянулись морские будни. Совершенно одинаковые дни слились в один бесконечный поток. Даже смена времён года, так явственно обозначаемая различными изменениями в природе, здесь практически не заметна. Нет здесь ни весенних луж и грязи, ни летней зелени и комаров, ни осеннего листопада, ни зимних снежных сугробов. Только температура воздуха становится чуть ниже или чуть выше. Диапазон же этих колебаний намного меньше, чем на материке. В любой день половина окружающего мира заполнена водой, другая половина – воздухом. Все разнообразие в том, что в воде может плавать мелкая ледяная шуга, а в воздухе – носиться снежная крупа или мелкие дождевые капли.
Первые наблюдения ложатся в фундамент будущего жизненного опыта. Замечали ли вы, читая рассказы Джека Лондона о золотоискателях, отрезанных от внешнего мира снежными заносами, что в отношениях изолированной группы людей есть чётко обозначенные фазы. Собрались, скажем, два десятка людей, и день за днём обречены общаться только в этом изолированном круге лиц. Первый этап – радостного знакомства. У каждого есть что рассказать. Это неважно, что число благодарных слушателей чаще всего меньше числа любителей рассказать. Рассказывают по очереди, а рассказать есть что людям с такими необычными судьбами. Первая фаза, по моим наблюдениям, длится месяц-полтора. Затем наступает вторая. Здесь уже все рассказанные истории повторяются заново, а наиболее удачные – по три-четыре раза. Все уже почти всё знают о наиболее значительных событиях в жизни других. И все уже определили для себя, в первом приближении, кем являются эти другие. Этот – хвастун, другой – скупердяй, а вон тот – общий любимец. Но продолжают рассказывать и слушать, чтобы заполнить чем-то свободное время. На вторую фазу уходит такое же время, что и на первую. Третья фаза скоротечна и наиболее неприятна. Люди устали от искусственно навязанного им однообразного общения с одними и теми же лицами по двадцпть четыре часа в сутки без выходных. Здесь ведь не отбираются по критериям психологической совместимости, как космонавты. Эта фаза чревата бурными взрывами страстей. Все друг другу смертельно надоели. Совершенно невинная, с виду, фраза или жест, и вот уже взгляд, полный ненависти, и противник готов вцепиться тебе в глотку или проткнуть тебя вилкой. Милый читатель, не думай, что это – плохие люди. Это обыкновенные люди. Ты не был, скорее всего, в такой ситуации. На берегу, если ты испытываешь к кому-либо непреодолимое раздражение, ты уходишь от него подальше, просто меняя круг общения, и духовно отдыхаешь. Здесь же уйти некуда.
Я поссорился с буфетчиком Витей. Это был хитроватый деревенский парень. Вы можете добавить по-выбору также – «глуповатый», «жуликоватый», «скуповатый». Но именно такие люди чаще всего сидят на продуктах или иных материальных ценностях. И именно таких в народе интуитивно не любят. Но он жил со мной в одной каюте, и до поры до времени у меня с ним были вполне приятельские отношения. Повод для ссоры был какой-то совсем пустячный. Буфетчик также сдавал на суда-перегрузчики грязное постельное бельё, а получал взамен свежее и раздавал его экипажу. Конечно, у них бывает какая-то неучтенка – «заначка». Вот он мне и выдал из своей «заначки» несвежее белье, решив, что я даже не член экипажа, а так – сверхлимитный стажёр, да еще и салага сопливый. А лишний комплект можно «толкануть» или обменять на что-нибудь ценное. Тут я совершил маленькую промашку. Я решил не ссориться по пустякам. Законы этого мира, как и в тюрьме, таковы, что ни в коем случае нельзя давать слабину, довольствуясь меньшим, чем тебе уже положено сверху. Такая покладистость здесь воспринимается однозначно, как признак слабости, страха и неуверенности. У окружающих тебя подлецов появляется соблазн отнять у тебя ещё что-нибудь, и вообще – сесть тебе на шею. Я просто обронил в беседе с матросами, что буфетчик-то наш – мелкий жулик. То ли он услышал это сам, то ли кто ему передал, но при всех буфетчик не стал выяснять отношений. Сам он был, по моим соображениям, очевидным трусом, а я для него был пока «тёмной лошадкой». Проверка слабины произошла наедине, в каюте, когда я лежал на своем диванчике и читал книжку. Витя внутренне раскочегарил себя и вдруг, неожиданно для меня, хриплым голосом без всякого предисловия выпалил:
– Давай, мотай отсюда. Из моей каюты. Если чего не нравится, нечего тебе здесь делать. А то выкину, засранец!
Когда я наконец логически увязал эту неожиданную тираду с возможной её причиной, встаю я не торопясь с диванчика, беру в левую руку гантельку, поскольку я левша, и говорю:
– Твоя каюта, Витёк, на кладбище, если ты, конечно, заранее купил там место. Здесь же расселением старпом ведает. Если есть претензии – обратись к нему, а если просто в морду хочешь, то – ко мне.
Витя напрягся внутренне, прикидывая, стоит ли присовокупить к прежним угрозам кухонный нож. Не стану врать, что я был в тот момент спокоен, как олимпиец. В такие минуты мы оба с неимоверной скоростью взвешивали все возможные варианты последствий всех допустимых вариантов поведения. Я рассуждал так: буфетчика все считают вором по-определению. Его никто не любит, и старпом – тоже. Кок не будет вмешиваться в наши разборки, он забит своими страхами. Электрик поддержит мою сторону, потому что он кореш моего радиста. Так что, кругом я прав. Витя не способен напасть в открытую, максимум – анонимку написать или слушок распустить. Понял этот расклад и он приблизительно так же. Поэтому и выбежал из каюты, якобы к старпому. Сам же я героем себя не числю, и бить людей совсем не люблю, разве что защищаясь. Так что все обошлось. Но слабину давать никому не советую. Даже в свои семнадцать лет я понял, что поступи я иначе, и он бы меня заклевал, этот стервятник поганый. А ведь это был тридцатипятилетний мужик, нехлипкого телосложения. Да только душонка у него была хлипкая.
10
Наступила полоса пустых забот и суеты. Аппаратура ломалась непрерывно. Особенно после штормовой швартовки. Всё ничего, пока это были проблемы контактов и предохранителей, а тут вдруг вышел из строя эхолот. Самописец, вычерчивающий профиль дна все двадцать четыре часа в сутки, внезапно замер без всяких видимых причин.
У штурманов мгновенно появляется какой-то комплекс боязни налететь на мель. На мелководье этот комплекс перерастает в прямую панику.
Капитан кроет радистов всеми известными ему матами, а известно их человеку такого масштаба немало. Больше – разве что, боцману. Ну, в общем, все на нервах. Вторые сутки мы почти без сна. Прибор-то в целом не сложный. Прозвонили все линии, протёрли все контакты – молчит, зараза. Постепенно приходим к выводу: генератор импульсов исправен, но отраженного от дна сигнала нет. Что может быть? Либо кабель между эхолотом и излучателем поврежден, либо сам излучатель разрушен. Конечно, излучатель можно только в доке проверить, то есть судно нужно вытащить на сушу. Это – голая фантастика, поскольку план нужно гнать, а до конца рейса ещё слишком далеко. Остается освинцованный кабель, который пронизывает все переборки от рубки до днища судна, извиваясь в немыслимых и труднодоступных закоулках, как змея. Это пока было выше нашей квалификации. Мы сдались. Капитан приклеил нам кличку «мои сраные радисты» и, махнув на нас рукой, как на безнадёжных, наконец, отстал. Мы пошли отсыпаться.
Конечно, в качестве запасного варианта можно использовать фишлупу вместо эхолота, время от времени направляя её излучатель вертикально вниз. Но сей драгоценный прибор был немецкого производства. Шутка ли сказать, «куплен за валюту», поэтому его следовало беречь, как зеницу ока. Обычно, его включали на короткое время для оценки плотности косяка, перед выбросом трала. Прошла неделя-другая. Капитан и штурмана смотрят косо, в разговорах игнорируют нас. Ситуация безнадёжная. Неисправность обнаружилась при необычных обстоятельствах.
Был у меня в машинном отделении дружок – моторист. Смекайте, механики имеют среднее техническое образование (обычно- мореходка), а мотористы заканчивают трёх – шестимесячные курсы в «шмоньке» (школа морского обучения). Я частенько забегал к нему во время его вахты. Хотя грохот машин и не способствует душевной беседе, мы как-то умели находить общий язык. Вот и сижу я у него в машинном отделении – травлю баланду, и вдруг – буквально окаменел. Мой взгляд упирается в тот самый свинцовый кабель, который в одном месте делает петлю, огибая какое-то металлическое ребро на подволоке, прямо над головой моего дружка. А на этой петле, на крючке висит двухлитровая банка с краской. Краска эта нужна под рукой, чтобы оперативно подкрасить, если в каком-либо месте морская соль разъест вдруг окрашенную поверхность. Висит себе эта баночка неслабого веса и покачивается сутками. А крючочек-то со временем и перепилил мягкую свинцовую оболочку. Затем он перепилил или замкнул и проводник, соединяющий эхолот с излучателем в днище.
Прибегаю в радиорубку, излагаю ситуацию Ваське. Едва отговорил его, порывавшегося отметелить моториста за подрыв нашего авторитета и чести. Быстренько ликвидировали неисправность. Зашли к главному механику. Откупился он от Васьки двумя литрами спирта (по приходу на берег) под угрозой разоблачения перед капитаном акта «саботажа и диверсии». Затем поднимаемся на мостик, включаем эхолот и слышим дружное «ура!» штурманов. Капитану сказали, что целый месяц колдовали над ликвидацией этой сложнейшей неисправности, оказавшейся результатом «заводского дефекта». Теперь мы снова были «в законе».
Только мы маленько расслабились, забарахлила фишлупа. Стрелка вольтметра, показывающий напряжение питания, вместо того, чтобы застыть около положенного деления на шкале, билась, как в лихорадке. Мы решили, что искрят сработавшиеся щётки преобразователя, питающего прибор. Взяли инструменты, новые щётки и пошли в агрегатный отсек – маленькую каморку над машинным отделением, где располагались все наши генераторы и преобразователи. Те, что покрупнее, представляют собой массивные цилиндрические штуки весом более двухсот килограммов, внутри которых вращаются с гудением в басовом регистре роторы. Маленькие весят килограммов весемдесят-сто. Наш – большой. Цилиндры покоятся на массивных станинах, которые крепятся к палубе здоровенными болтами. Крышка, под которой нужные нам щётки, расположена в двух сантиметрах от переборки, и вынуть щётки для замены можно только отвинтив болты и сдвинув станины. Наконец работа проделана, и мы с трудом сдвигаем вдвоем станину от борта. Снимаем крышку. Но, увидев медно-графитовые щётки, Васька вдруг вспоминает, что если кто-то там на мостике вдруг включит прибор, нас тут же убьёт током, и посылает меня на мостик повесить табличку «Не включать! Ремонт». Я иду наверх, вешаю нужную табличку, а на сердце предчувствие, что там внизу что-то нехорошее творится. Предчувствие меня не обмануло. Уже на подходе к агрегатному отсеку слышу слабые Васькины стоны. Так и есть. Станины мы отодвинули, а когда я ушел, стоило судну перевалиться на борт, станины съехали и придавили Ваське ногу. Обратно сдвигать пришлось мне одному, а тут еще этот друг стонет. Прямо взмок, пока вызволил его из под этой стальной махины. Но обошлось лишь синяками.