Глава 1
У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном фартуке – повар столовой православного питания православных врачей православной гинеколокической поликлиники – плеснул кипятком и обварил мне левый бок третьего дня.
У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга на свалке ревёт мне отходную, и я мяучу с ней. Пропал я, пропал. Негодяи в черных женских платьях – попы Сергие-Посадского монастыря– подманили нас - котов, кошек и котят в стенах монастыря – запихали в мешки, отвезли мешки на свалку городскую и бросили нас задыхатся и подыхать.
Какая гадины, а ещё слуги господни. Черт, как больно! Воздух еле проходит через маленькие дырочки. Нас много. На всех хватает воздуха все меньше и меньше. Да еще в нем вонь помойки, которая бьет в мой чуткий нос, разъедает горло, жжет легкие. Я теперь мяучу, маучу, да разве мяученьем поможешь. И со мной в мешке мяучат, царапаются, визжат мои собратья.
Чем мы им помешали? Неужели мы обожрем православный монастырь, если в помойке пороемся? Жадные твари! Ведь кормили нас с еще советских времен сердобольные жители города или туристы, которые в музеи приходили.Вы гляньте когда-нибудь на их рожи: ведь они поперёк себя шире. Воры с медной мордой. Ах, цари природы, божьи люди.
В конца дня они нас в мешки запихали, когда разошлись настоящие сердобольные бедненько одетые настоящие и повылазили черные крысы лицемерные. Глотка болит нестерпимо и даль моей карьеры видна мне совершенно отчётливо: скоро ночь и задохнемся мы все тут и околеем на лютом холоде. Рыжий котенок, что ко мне был запихнут слева уже и не мячит и ребрами не движут. Усоп горемыка. И уже я чувствую холодок от него тянет из меня последние соки. На морозе тело быстро коченеет. А молоденький и слабенький организм не выдержал. Хорошо есть еще живые среди нас, греем друг друга. Гоним холод и смерть мучительную скорою.
А что я могу поделать? Вокруг меня коты, кошки и котята. А те кто, у самого мешка, разве сладят они с крепкой материей. Не поскупились попы, крепкие мешки не пожелели для нашей погибили. А жизнь и так у меня несладкая была. Не били вас батинком? Били. Камнем или бутылкой пивкой по рёбрам получали? Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой ещё не угас… Живуч кошачий дух. Девять жизней у кошки? Видно по всему моя последняя кончается. А я еще толком первою то не пожил.
Но вот тело моё изломанное, битое, надругались над ним правоверные достаточно. На таком холоде я очень легко могу получить воспаление лёгких, хотя о чем я, граждане, ведь подохну еще раньше. Без воздуха, от холода, жажды. Да и куда коту с воспалением легких? С воспалением лёгких полагается лежать на мягком кресле в терлой комнате. Кошка Липа прошлой зимой с воспалением легким шмыгнула в коридор к семинаристам и уже через 3 минуты выкинули ее опять в сугроб. Она шмыгнула в другую дверь. Ее вынес за шкирку какой то блеклый юноша с бородкой, бросил в помойный бак, хряпнул сверху крышку, да еще и сверху на крышку – не поленился – пару старых покрышек плюхнул, которые не Липину беду тоже к мусорке отнесли. Хорошо, если умерла она за ночь. А не раздробила ее помоечная машина в своем железном гремящем нутре.
Семинаристы – самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Человек попадается разный. Например – покойный Влас из города. Скольким он жизнь спас. Коты старые говорят, по другому раньше было. Когда флаги кругом в городе красные весели. И вот, бывало, говорят старые коты, махнёт Влас куриной кожи, мясных обрезок, курячьих потрохов. В старые времена, этого добра у людей много было. Никому в голову не приходило его продавать людям на еду. Вот и носили нам люди со всего города еду. Вечный ему покой за то, что был настоящая личность, повар рабочей столовой оборонного завода, а не из Кухни Православного Питания для нуждающихся. Что они там вытворяют в Православном питании – уму кошачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают. А хлеб им из фуража для скота пекут. А что такое фуражное заерно для человека? Погибель.
Приблудился к нашему монастырю котяра Рыжик из города ткачих, Иваново. Рассказывал его потомог нам. Когда флаги красные поснимали, страшно голодно стало не только котам, но и людям. Сколько нашего брата на улицу повыбрасовали. По всей области людям самим есть нечего стало, матери стали детей зерном фуражным кормить. Дети то умирали, а кто чах или полудурком рос. Вот и подался Рышик в Москву. Шмыгнул в поезд. Его на какой-то станции на платформу выкинули, хорошо хоть не в окно на ходу. Тогда еще у людей добрата еще оставалась.
Иная секретарша получает тысяч десять рублей, ну, правда, спонсоп ей парижскую одежонку из Турции подарит. Да ведь сколько за эту одеженку ей издевательств надо вынести. Ведь мода сейчас на секс анальный пошла. По простому уже не в удовольствие. Попы в Англиях, Франциях своих женщин нормальных думающий сжигали на кострах веками, вот и полезли мужики друг другу в штаны. А теперь сюду моду гонят, «цивилизацию» прививают. Как будто у нас этой цивилизации в каждом монастыре у самих веками мало было? Ночью котам уже не так вольготно в кустах стало. Цивилизовашиеся пыхтят, мышей распугивают, только к утру и поймаешь и съешь мышонка. Может и обрекли нас на смерть лютою, что видели мы что там в монастыре попы с друг другом вытворяли? Или не нравилось им когда мы шмыгали в самое неподходящее время?
Подкармливали нас секретарши. Но особенно пожилые. Пенсии то у них никакие. Они стаж нароботали. Ушли на заслуженный отдых. С хорошими пенсиями, с накоплениями в сберкассах. А у них все это украли. Но все равно, идут к нам с пакетиками, носяат еду, оставляют у заветного куста. А попы их корят. Прикармливают дескать. Кошки гадят дескать, кричат, молится мешают.
Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Даже поесть не дали! И когда же это всё кончится?
Слышу шум подъезжающей машины. Да не одной! Все легковые. Значит не мусор везут. Наверное попы передумали нас на свалке оставлять. Хотят шкуры содрать на шапки для прихожан в подарок на рождество.
Шаги. Голоса. Снег хрустит все громче и громче. Голоса все больше женские. Неужели монашки приехали, чтобы сварить для супа, раздаваемого беднякам? Неужели живыми сварят?
Шуршит целофан, в запах помойки добавился запах мяса, курицы, еды из баначок. Нам ее иногда какой-то молодой мужчина в дорогом пальто много привозил.
Мешок развязывают. Буду царапаться и кусаться до последнего. Хотя сил уже почти совсем нет.
Снег блестит от сфета фар. Я на свободе. Вокруг люди, больше женщины. Они плачат. Вижу вокруг горы котов и кошек еда. Люди ищут оставшихся в живых. Берут в руки, засовывают к себе под одежду, чтобы согреть. И тихо плачат.
Меня никто не берет. Я, наверное, мертвый. Чувствую руку, крепкую. Меня тоже поднимают. Это мужчина. В теплой куртке, под полы которой он меня сует. Я больше ничего не вижу, но жизнь возвращается. Слышу как бьется его сердце.
А люди все говорят, ходят, снег хрустит на морозе. Я засыпаю. Будь что будет. Нет сил сопротивляться.
Проснулся я в мягком кресле, на какой-то мягкой ткани. Кресло в не на улице, а внутри. Там где живут люди и удачливые коты и собаки. Помени черта! Вижу на диване собаку. Стотрит на меня. Но движется.
Проснулся я когда машина по мосту какую-то реку переезжала. На другом берегу справа, уже позади, стены из красного кирпича, да огромные пятиконечные здезды. Слева купола огромный монастырь, наверное. Не повезло здешним котам. Их попы, наверное в мешки, и в прорубь. Хорошо у нас рюдом водоемов не было.
Чуть проехали еще, вьехали во двор большего серого дома.
У подъезда охранник. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже собак. Живодёр в позументе. Стоят такие у магазинов и подсобок магазинов. И не дают нашему брату проскользнуть даже к помойке.
-– Да не бойся ты, не вырывайся.
– Здравия желаю, Юрий Ильич.
– Здравствуй, Витёк.
Вот это – личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, кошачья моя доля! Что это за такое лицо, которое может котов с улицы мимо охранников вводить? Дом то поограмаднее будет покоев семинаристов. Посмотрите, этот подлец – ни звука, ни движения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он равнодушен в своей униформе холопа-стражника. Словно так и полагается. Уважает, господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и почти не дрожу, но готов укусить и дать стрекача. Что, тронул? Выкуси.
Вот бы тяпнуть за холопскую рожу. За все издевательства вашего брата. Ботинком форменным сколько раз морду мне уродовать пытался?
– Не дергайся, не дергайся.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоится. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку держите крепче, а я уж не потерплю, хотя очень страшно и очень хочется вырваться.
С лестницы, у лифта, вниз:
– Почты, Витёк, еще не было?
Снизу на лестницу почтительно:
– Никак нет, Юрий Ильич (интимно вполголоса вдогонку), – а в квартиру над вами какие-то две тетки вселились.
Важный кошачий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил:
– Куда-куда?
Глаза его округлились и усы встали дыбом.
Охранник снизу задрал голову, приладил ладошку к губам и пояснил:
– Когда вы за границу на операции уезжали, квартиру над вами какой-то шустрый поп прикупил. Из нуждающихся монахов. Денег видно на церковшку в селе Волчехвостск в метро не насобирал, только на пятикомнатную квартиру у Кремлевских стен и хватило.
– Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?
– Да ничего. Сначала евроремонт. Столько стройматериалов завезли и столько рабочих, как будто новый дом строить собрались! Потом рабочие все туда антикварную дорогущую мебель, холодильники, видео и аудио аппаратуру, какие-то бесчисленные коробки таскали. Потом тихо. А теперь вот две тетки въехали. Говорят какие-то поповские родственницы на воде и киселе. Тоже видно, как их в народе окрестили, из Новых Христанувшихся. В смирении и скромности могут только в пятикомнатных хоромах с видом на Кремль жить.
– Чёрт знает, что такое! Не сеют, не жнут, а пушисто живут, да еще и родственников под завязку обеспечивают!
– Да уж. В магазин сами не ходят. Продукты им на белом грузовичке подвозят, на котором написано «Париж, Нью-Йорк, Москва», «Самые свежие и качественные продукты и вина» и какое-то название на иностранном.
А еще их объявление пару недель висело, о создании прихода при вашем доме.
– Что делается. Ай-яй-яй… Фить-фить.
Креплюсь, не царапаюсь. Да и часы в мешке на помойке на морозе, дают себя знать. Разрешите потереться головой о подбородок.
Униформа охранника скрылась внизу. На мраморной площадке повеяло теплом от труб, дверь лифта закрылась, лифт пошумел и вот и дверь в мой – пока только в мечтах – собственный дом.