Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15 повести "Первый бой" в нашем журнале.
Автор: Александр Седнин
Глава 16. Страшный суд.
Чёрное небо то и дело разрывали молнии. Белые вспышки вспыхивали и тут же исчезали, а через несколько секунд их догонял раскат грома. Дождь капал, постукивая по железным подоконникам. Капли, не торопясь, ползли вниз по стеклу.
Савелов смотрел в окно, как колышутся деревья, шелестя зелёной молодой листвой, как низко летают чёрные кричащие что-то друг другу птицы и старался не замечать взгляды находившихся рядом людей.
Кабинет директора был полон. Инспектора, завучи, родители, все они собрались здесь судить его. А он смотрел на мокрый асфальт, на то, как расходятся круги по лужам и хотел лишь одного: чтобы всё это поскорее кончилось. Люди не переставая, гомонили, шушукались, кивая на Савелова и бросая на него неодобрительные взгляды.
Дмитрий не хотел вслушиваться в то, что они говорят. Явно ничего нового.
- Итак, давайте начнём, - встала Ольга Сергеевна. Тут же установилась тишина.
Наконец-то присутствовавшие перевели свои взгляды на неё, отвлекшись от изучения Савелова.
- Уважаемые инспекторы, работники администрации школы, родители. Думаю, вы знаете, для чего мы здесь собрались, - она гневно глянула на Савелова, который быстро посмотрел на неё, а потом снова уставился в окно.
- Дмитрий Иванович, - продолжила она, - вы по-прежнему не хотите объясниться? Думаю, вам есть, что сказать.
- Абсолютно нечего, - нехотя отозвался Савелов.
- Нечего ему сказать! Сволочь! – вскочила со стула худосочная женщина с необычайно впалыми багрово-красными щеками, клювообразным носом и большими глазами.
- Госпожа Семачева, давайте не будем никого оскорблять, - одёрнула её Виктория Германовна.
- Его, да не оскорблять?! Он детей на преступление толкнул! Его посадить нужно!
- Мы во всём разберёмся, для этого мы здесь, - раздался писклявый голос одного из инспекторов, тощей светловолосой женщины в очках с толстыми линзами, которые сильно увеличивали её глаза.
- Простите, а в чём тут разбираться?! – прогремела Журбанова, - этот человек – преступник, он развращал наших детей целых два года! Ведь уже выяснено, чем он занимался. Знаете ли вы, как мой ребёнок от него пострадал? Моего сына оскорбляли и унижали в его присутствии, а он не реагировал! Нам занижались оценки, уроки велись безобразно, дети ничего не понимали! А ещё он его не допустил до этого кружка! Сейчас-то, я понимаю, что это - Слава Богу, но тогда, видели бы вы, как мой мальчик плакал, как переживал…
- Госпожа Журбанова, успокойтесь и вы тоже! – снова вступила Виктория Германовна, - у нас здесь не митинг и не суд чести, давайте соблюдать порядок!
- Вы мне рот не затыкайте, я впервые хочу всем здесь рассказать тот ужас, что творился всё это время!
- Тихо! У нас здесь и правда не митинг! – рявкнула Ольга Сергеевна, - давайте лучше по существу. Для начала заслушаем Галину Петровну Кожемякину, ведь именно она проводила всестороннюю проверку деятельности данного педагога от имени районного отдела образования.
- Да, да, - улыбнулась своими рядами необычайно белых зубов Кожемякина, - я готова. Уважаемые присутствующие, мы с коллегами, а чуть позже с методистами и родительским комитетом школы проверили все материалы, что демонстрировались детям на этом, так называемом кружке. Мы заключили, что всё, что там рассказывалось и демонстрировалось, толкало детей к насилию, жестокости, неправильному понимаю истории и роли войны в судьбе других людей. Господин Савелов демонстрировал сцены убийств, пыток, фотографии и кинокадры с покойниками, фашисткую символику. В конце концов, давал детям читать отрывки из плана «Ост»! Это уже, извините меня, пропаганда идей фашизма, если угодно!
- План «Ост» есть в школьных учебниках, - ухмыльнувшись, тихо произнёс Савелов, но его никто не слушал.
Все смотрели на распалившуюся Кожемякину. Лицо её пошло красными пятнами и стало лосниться.
- На этом кружке извращались многие научные факты, оправдывались ошибки советского руководства, критиковались идеи, которые положены в основу школьной программы! Но не буду вас утомлять, всё есть в отчёте, который я предоставляю на ваше рассмотрение.
Она бросила на стол довольно увесистую папку.
- В заключение хочу сказать, что вина за всё, что произошло в последние два дня полностью лежит на этом человеке, - продолжила Галина Петровна, - этот человек не раз был уличён в нарушении дисциплинарных норм, положенных педагогу. Мне известен случай, когда он кинул мелом в ученицу и ещё несколько инцидентов, когда он бил детей журналом по голове. Неслыханно! Применение физического воздействия к детям! К тому же, мы помним тот безобразный эпизод с учениками нашей школы, когда один ученик, который посещал этот кружок, до полусмерти избил другого.
- Мы два дня отлёживались, - тут же вставила Журбанова, - у моего бедного сыночка глаз не было видно, ему этот ублюдок всё лицо разбил!
- И тот безобразный эпизод с кражей… Я предлагаю уволить Савелова из общеобразовательного учреждения по статье, добиться запрещения его педагогической деятельности и заведения на него уголовного дела. Спасибо.
- Ну, давайте до уголовного дела не будем доводить, - замахала руками Ольга Сергеевна, - всё – таки от этого пострадает не только Савелов, но и репутация нашего учебного заведения. Теперь на нас наседает не только полиция. Про это прознали ещё и журналисты, которые сюда лазают почти каждый день, разнюхивают. Не дай Бог статью настряпают или репортаж. Ведь целую историю раздуют из ничего. Скоро и проверки нагрянут, прокурорские точно нас в покое не оставят... Дмитрий Иванович, может вы, скажите нам что-то такое, что заставит нас смягчить вашу участь.
Савелов потёр небритый подбородок, укусил нижнюю губу и улыбнулся.
- Знаете, - сказал он, - я вот смотрю на происходящее и думаю, как большие люди порой их кожи вон лезут, чтобы подгадить маленькому человеку. Вы узнали обо мне сегодня больше, чем ФСБ и родная мать. Особенно я поражён вашим усердием, Галина Петровна, с вашими способностями надо бы во внутренние органы. Но я бы на их месте, послал вас во внутренние органы другие.
- Что?! – заревела Кожемякина, - да как вы смеете?!
- Как человек, которому нечего терять.
- Да я тебя…
- Тихо! – крикнула Ольга Сергеевна, - Дмитрий Иванович, соблюдайте рамки приличия.
- Он таких рамок не знает! - встряла вторая мама, очевидно – Антона Климкина, очень дорого и прилично одетая женщина, - я всегда думала, откуда мой сын такого набрался. А теперь вижу, кто его всему этому научил, превратил в вора, уголовника. Теперь понятно. Из-за него придётся ребёнка в кадетский корпус отправлять, чтобы ему там мозги на место поставили.
- Может, послушаем свидетеля? – нетерпеливо поинтересовалась Журбанова, - мне особо некогда с вами тут рассиживаться, у меня младший сын дома.
- Хорошо, - одобрила Ольга Сергеевна.
- Ромочка, зайди! - гаркнула Журбанова.
Вошёл Ромочка. Голова его была перевязана, как у человека, пережившего бомбёжку. Рука тоже была перебинтована и болталась на перевязи. Он прихрамывал на правую ногу, кряхтя и охая. Наконец, дойдя до стула он, издав стон, в котором нашли отражение все муки человечества, тяжело на него опустился.
- Мне трудно говорить, - прохрипел он не своим, каким-то гортанным голосом, - но я попробую. Дмитрий Иванович всегда унижал меня, называл свиньёй, жирным, говорил, что я плохой человек. Он не пустил меня на кружок, сказав, что я для него не гожусь.
Журбанов начал всхлипывать.
- А потом я слышал, как он настраивал своих кружковцев против меня, говорил, что, таких как я надо бить, что таких в войну ставили к стенке и расстреливали.
Из глаз у него тут же покатились слёзы.
- Однажды я шёл домой по коридору и услышал, как Дмитрий Иванович и эти ребята из кружка что-то обсуждают в кабинете. Мне стало интересно, я прислушался. Они говорили о краже, которую хотят совершить, и Дмитрий Иванович поддержал их идею, и они вместе с ним разрабатывали план. Когда я это услышал, я сначала не поверил, дождался Дмитрия Ивановича после школы, хотел узнать у него, вдруг я что-то неправильно понял, вдруг это игра такая или что-то в этом роде? А он стал угрожать мне, сказал, что я поплачусь за свой длинный язык, и вот как оно вышло.
Роман зарыдал навзрыд.
- Успокойся, бедненький, - подлетела к нему инспектор, - может тебе воды?
- Не-не не надо, - ответил он, заикаясь, сквозь стенания,- можно я продолжу.
- Если тебе тяжело, не продолжай, - снисходительно сказала Ольга Сергеевна.
- Нет, я смогу. Я должен. Тогда я пошёл к маме и всё ей рассказал. Мне было очень страшно. Мне и сейчас страшно! Я боюсь по улицам ходить, оглядываюсь, вдруг он или кто-то из его учеников стерегут меня, чтобы отмстить, вдруг он их подговорил.
- Видите, видите! - победоносно воскликнула Журбанова, - несчастный ребёнок страдает. Это немыслимо! Я считаю, мы вообще можем на этого мерзавца в суд подать за моральный и физический ущерб.
- Вы лучше документы в актёрское училище подайте после школы, глядишь лет через десять, Оскара получит, - буркнул Савелов, и вновь отвернулся к окну.
Инспектора и родители тут же стали возмущённо перешёптываться.
- Закрой свой рот! Я засужу тебя! Землю жрать будешь! – заорала что есть мочи Журбанова.
- Господин Савелов, госпожа Журбанова! Мы вас обоих удалим, - тоном строгой учительницы пригрозила Ольга Сергеевна, - давайте заслушаем самих детей.
- Лена, - обратилась она по коммутатору к секретарше, - скажи психологу, чтобы ввела детей.
В кабинет ввели Климкина и Семачева. Оба они сразу же уставились в пол, стараясь не смотреть на окружающих. У Семачева были красные глаза, похоже он только-только перестал плакать. У Климкина немного подрагивали руки, он что есть мочи сжимал кулаки и играл желваками. Вид у ребят был подавленный.
- Ребята, я задам вам несколько вопросов, вы готовы нам ответить? – ласково спросила тощая инспектор. Климкин кивнул, Семачев никак не отреагировал.
- Украсть медаль, было вашей инициативой?
- Да, - ответил Антон.
- А Дмитрий Иванович подстрекал вас?
- Нет, никогда.
- Вы сами всё планировали?
- Да от начала и до конца.
- А Дмитрий Иванович знал об этом?
- Только в самом конце. Он сначала отговаривал нас, а потом мы всё-таки уговорили его дать нам ключ от музея.
- То есть, он никак на вас не воздействовал?
- Никак.
- А вы раскаивайтесь в своём поступке?
- Нет, нам не в чем раскаиваться.
- То есть, вы считайте, что воровать – это хорошо?
- Нет, это не хорошо.
- Ну, и…
- Но, - перебил Климкин, - что понимать под словом «хорошо»?
Он осмотрел всех присутствующих раскрытыми немного мокрыми от подступивших слёз глазами и чуть сбиваясь, продолжил.
- Я не знаю, что говорить. Мне кажется, вы не сможете понять. Мы просто хотели сделать что-то хорошее. Мы понимали, что воровать – это нехорошо, но разве будет хорошо, если ветеран не получит свою медаль к юбилею Победы? Пускай, эта медаль ему не принадлежит, но ведь неужели это так важно? Мы хотели только, чтобы он хоть немного порадовался. Ведь ему недолго осталось. Мы хотели устроить ему праздник, вручить её на девятое мая. Нас учат уважать ветеранов, а мы даже какую-то железяку не можем отдать. Поэтому мы хотели поступить честно, по совести.
- Железяку?! – тут же возмутилась Ольга Сергеевна, - да, знаете ли вы, сколько эта «железяка» стоит? В вашем понимании воровать дорогое школьное имущество правильный поступок честных людей?
- Хватит! Прошу вас, прекратите! – вдруг, перекрикивая очередной, на этот раз очень сильный раскат грома, неожиданно вступил Савелов, вскочив со своего места, - я вот сейчас шёл по улице и видел, как люди готовятся к девятому мая. Но им плевать на этот праздник. Они стоят с фотографиями своих погибших родственников, а лица у них равнодушные, каменные. Это правильно? Правильно ли то, что мы вспоминаем о ветеранах только раз в год, а не каждый день? Правильно ли то, что мы начинаем воспоминать о войне, только когда наступает круглая дата? Вот вы сидите тут, такие правильные, судите нас, а сами-то чем лучше? Мы хотя бы постарались сделать что-то хорошее. Вот сейчас слушаю вас, и мне противно. Так противно, что хочется встать под душ и помыться. Кто нас осуждает? Они поступили так, как велит им сердце. А вы окрестили их ворами. Посмотрите в их глаза. Они стремились помочь человеку. Человеку! А мы сводим всё это на вещи. Все эти парады, медали, выставки оружия, техники. Техника что ли воевала? Воевали-то люди. Вы же сделали всё, чтобы их забыли. Эти ребята теперь знают, что за каждой цифрой, за каждой единичкой, обозначающей потерю, скрывается судьба человека. И меряется она не длиной георгиевских ленточек и не количеством людей, пришедших на парад. Разве расскажут им письма, как люди рвались на минах? Разве объяснят им танки, как сгорали в них восемнадцатилетние ребята? Поведает ли им учебник, что подвигло человека упасть грудью на амбразуру?
Я не хотел вам ничего сегодня говорить, но понял, что и молчать больше не могу. Смотрю на этот цирк и думаю, а где конец? Неужели мы всё потеряли? Потеряли ощущение, что люди должны быть дороже всего, потому что именно они хранят память.
Но что я перед вами распинаюсь. Вам ведь нужна показуха. Напишите потом в отчётах, как у вас всё хорошо прошло, что отметите на ура и положите в сейф на хранение до следующей круглой даты.
Только знайте, чтобы вы дальше не сказали, как бы ни наказали меня, я горжусь ими. Они всё правильно поняли. И я надеюсь, что они навсегда сохранят это внутри. Только прошу, их не трогайте. Они уже и так достаточно пострадали.
- Дмитрий Иванович, не вам нам морали бы читать. Вы вообще не имеете права нам что-то тут доказывать, - гневно начала Ольга Сергеевна.
- Это я, - перебил её Савелов, - я попросил Правосуда позвонить вам. Я всё спланировал, науськал их, дал им ключ, но потом мне стало очень страшно. Я решил отказаться от этой идее. Видите, - он оглядел окружающих, - я такой трус и ничтожество, что у меня даже не хватило духу признаться Ольге Сергеевне самому, и тут также я действовал через глупого мальчишку. Они не виноваты – только я. Я так настроил детей, вбил им это в голову. Это вы хотели услышать? Ну, что ж, думаю, теперь я всем угодил.
В тот момент, пока Дмитрий Иванович произносил свою пламенную тираду, параллельно вспышке молнии, вскочил Семачев (до этого момента он уже перестал плакать и сидел до этого момента тихо и отстранённо, глядя куда-то в пространство, а когда Савелов встал и начал говорить, он зарыдал снова), будто она пронзила его. Теперь же он напрягаясь всем телом и, всхлипывая, и как маленький зверёк кинулся на стоящего Савелова, став колотить кулаком по его груди, крича:
- Я так и знал! Почему? Почему вы нас предали? Вы – изменник! Вы всё погубили! Мы почти это сделали! Вы - трус! Подлый трус!
- Господи, выведите, пожалуйста, его, - распорядилась инспектор. Психолог вместе с матерью Семачева кое-как на силу оторвали мальчика от Савелова и вывели его из кабинета.
- Видите, до чего эта ваша «правда» доводит. Нанесли ребёнку психологическую травму…
Но ей не дал договорить Розенкац, как ветер, влетевший в кабинет.
Он плюхнулся на стул около стола Ольги Сергеевны так, чтобы его видели все собравшихся, и сразу одарил всех лучезарной улыбкой.
- Здравствуйте, здравствуйте, простите, опоздал, - быстро затараторил он, - что я пропустил? У вас тут уже слёзы какие-то.
Он пытался казаться обаятельным и невозмутимым.
- Ничего особенного Натан Самуилович, господин Савелов тут нас просто пытался жизни учить - ответила ему Ольга Сергеевна, - мы только вас и ждали, вы ведь хотели сказать нам что-то важное?
И она чуть заметно подмигнула ему.
- Да, да. Я как раз с экспертизы. Мы обследовали медаль, которую ученики пытались украсть. И выяснили – она уже ворованная! Вот такой парадокс.
И он захохотал.
- Как же это так? – возмутился кто-то из инспекторов, - это ведь уже уголовщина. Что тут смешного?
- Нет, вы неправильно поняли, я сейчас всё объясню. Музеем, как известно, занимался Дмитрий Иванович. Он, видимо, когда получал экспонаты, не проверил их номера. Сами знайте, как, когда собираешь школьный музей. Всё собирали по крупицам. Поэтому и с рук приходилось проверять. А порой не успеваешь. Вот Дмитрий Иванович ошибку и совершил. Но я хочу всех заверить, что ко дню Победы это недоразумение будет исправлено. Мы пригласим репортёров и торжественно вручим её ветерану, которому она ориентировочно принадлежала, восстановим, так сказать, справедливость.
Он не успел договорить, когда Савелов встал и двинулся к выходу.
- Вы куда это? - возмутились хором инспектора и родители.
- Запишите в протоколе, что ответчик не явился на судебное заседание, - спокойно ответил Савелов и пошёл прочь быстрым шагом. Некоторым показалось, что он чуть улыбается.
- Вы будете уволены по статье, и вам будет запрещено заниматься учебной деятельностью пожизненно, понимаете? – предупредила Ольга Сергеевна, пристально посмотрев на Савелова.
- Понимаю, сделайте это, пожалуйста, ведь все этого так хотят, и это, факт, неизбежно, даже я этого уже хочу потому что я и сам больше не хочу этим заниматься. Когда те, кто учат, ещё хуже тех, кого обучают, отпадает всякая охота. Только, ещё раз прошу, не наказывайте мальчишек. Во всё виноват я и только я, подчеркиваю для протокола. Это я их подговорил, дал им ключ от музея и подсказал, где можно выбраться из школы, так и запишите.
Савелов перевёл взгляд на присутствующих.
- А за ущерб нам кто возместит? – возмутилась Журбанова.
- Точно-точно, - подхватила мать Климкина, - вы детей фактически на преступление толкнули. Я надеюсь, школьная администрация пойдёт нам на встречу и не будет их ставить на учёт в полицию.
- Думаю, - одобрительно кивнула инспектор, - мы ограничимся внутришкольным.
- Что нам теперь с ними делать? – продолжила мать Климкина под унисонное кивание матери Семачева.
- Не лезть к ним, потому что вы их испортите, - ответил Савелов.
- Что вы себе позволяйте? – крикнули они в один голос.
Но Дмитрий больше ничего не стал говорить. Он махнул рукой и вышел.
Когда Дмитрий шёл по лестнице, он услышал, как за ним кто-то бежит. Это был Климкин. Он весь раскраснелся, тяжело дышал и во все глаза смотрел на Савелова. В коридоре слышался голос, и громкие шаги его матери, которая следовала за ним по пятам.
- Вы ведь сделали это специально? – выпалил он.
Савелов улыбнулся.
- Зачем вы сделали это? Зачем вы подставили себя, погубили? Вас же уволят теперь.
- Уволят.
- Но это несправедливо!
Савелов положил ему руку на плечо, ласково посмотрел на него и ответил:
- Мы, друг мой, уже пострадали с тобой за справедливость. Хватит. Теперь пускай страдают они. Ведь мы же своего добились?
- Да, я понял, я уже в кабинете всё понял, - кивнул Андрей, - у вас ведь не было другого выбора, правда? ... А мы ведь и вправду победили… – их взгляды встретились, и слова более были не нужны.
Мать, наконец, догнала Андрея.
- Отойдите от моего сына немедленно!
- Тебе пора. Обещай оставаться тем, кто ты есть, что бы ни случилось, - сказал ему на прощанье Савелов.
- Обещаю. Дмитрий Иванович, не обижайтесь на Семачева, он всё поймёт, он поймёт, почему вы это сделали, поверьте! – крикнул в ответ Климкин, когда мать утаскивала его. - Может быть, они все когда-нибудь поймут!
«Жалко, что этого, наверное, так и не произойдёт», - подумал Савелов.
Продолжение следует...
В тексте упомянуты спиртные напитки и/или табак, вредные для Вашего здоровья.
Нравится повесть? Поблагодарите журнал и автора подарком.