Поймать курицу придумал Сашка. Я сначала не понял, зачем она ему, но он быстро объяснил – пожарим и закусим. Дичь случайно забрела к нему во двор. Мы сидели и резались как обычно в карты. Кажется, играли в «Буру». Сашка суетливо бросил карты и начал охоту, а я даже не успел удивиться.
Курица была худой, белой, но проворной. Видимо нутром почуяв неладное, она стремительно побежала к туалету. Туалет у Сашки был и в доме, но как часто бывает заведено в деревнях, на всякий случай туалет поставили и на улице. Вдруг что? Сколоченный из грубых досок, с давно уже облупившейся краской он не пользовался спросом. По версии Сашки туда можно было провалиться. Так себе развлечение услышать хруст гнилого пола и оказаться в зловонной пучине.
Младший брат Сашки – Мишка тут же сориентировался. Он распахнул дверь и словно пригласил курицу внутрь. Она поддалась.
- Есть! – Коварный Мишка захлопнул за ней дверь и со злорадством посмотрел на старшего брата.
- Ты идиот. Что есть-то?
- Ну а что? Я ж её поймал.
- Ага. Сейчас она провалится в дырку, и плакал наш ужин. – Сашка рассуждал здраво для человека, чья диета состояла по большей части из самогона.
- И что делать будем?
- Что делать, что делать. Кобыле хрен приделать и за мерина продать. – Передразнил его Сашка. – Ты сейчас аккуратно откроешь дверь, а я её схвачу.
- Возьми мешок какой-нибудь, что б прям в него.
- А это ты дельную вещь придумал. – Саня прошмыгнул в сарай и, торжествуя, вынес оттуда старый мешок из-под картошки. – Ты дверь аккуратно открой, а я её сразу упакую. Усёк?
- Усёк. – Я всё так же сидел на пеньке и наблюдал за сафари. В отличие от братьев у меня не было потребности истреблять соседских кур. Как-то так вышло, что уж в еде я точно не нуждался. Братья, в общем-то, тоже с голоду не помирали, но древний инстинкт добытчиков перевешивал здравый смысл.
Пристроившись около туалета, Сашка командно махнул рукой. Мишка тут же открыл дверь. К нашему всеобщему изумлению курица оказалось не дурой. Вместо того что б нырнуть в любезно подставленный мешок она взмыла вверх и вылетела через верхнюю створку двери. Проносясь мимо меня, она дико вращала глазами. Я попробовал было ударить её ногой, но курица ловко взлетела сначала на забор, а затем и вовсе скрылась в зарослях соседской сирени.
- Ну, блин! - Сашка с досадой швырнул мешок. – Накрылся наш ужин. Ты тоже хорош. Мог бы, и попробовать её схватить. – Мои потуги играть в футбол взбесившейся курицей видимо остались незамеченными. Возражать было лень. Продолжать игру в карты тоже всем расхотелось. Саня повозился около магнитофона и включил «Руки вверх». Из колонок деловито зазвучал главный хит того лета: «Потому что есть Алёшка у тебя».
- Может, чего-нибудь другого врубишь?
- А чего я врублю? Всё одно и то же. Мог бы привезти чего-нибудь нового с собой из города. – До недавнего времени я регулярно привозил Сашке кассеты. Но в отличие от меня с чужими вещами он обращался небрежно. Это для меня музыка была чем-то священным. Для Сашки же это был просто фон на кассете. Неважно, что кассета была чужая. На неё мог разливаться самогон. Тут же стряхивался пепел. Иногда кассетами швырялись друг в друга Сашкины собутыльники. Хлипкие пластиковые корпусы не выдерживали подобных испытаний и рассыпались. На яблоне потом болталась плёнка. Её перебирал ветер. Крошечные винтики втаптывались в землю.
Примерно так же Сашка относился и к своей жизни. Швырял себя как ненужную чужую кассету. Он знал, что я не буду требовать её вернуть. Видимо инстинктивно он чувствовал, что и жизнь его тоже никто не попросит вернуть.
В тот вечер мы напились самогона. Невкусного, противного от которого дерёт горло. Из закуски как всегда была буханка свежего хлеба, лук с огорода и пачка «Примы». По-моему кроме лука и сорняков у Сашки ничего и не росло на огороде. Правда, однажды я видел его с лопатой. Кажется, он интересовался, не нужна ли она мне. Нет, не нужна. Так же как был не нужен велосипед, проводка, алюминиевая антенна и еще куча каких-то странных вещей. Проводку и антенну Сашка отнёс в пункт приёма металлолома. Велосипед же решил поберечь. Всё-таки на нём он иногда ездил на рыбалку или посылал брата за хлебом и сигаретами.
Родители у братьев вели неспортивный образ жизни. Мать когда-то красивая и яркая женщина большую часть времени спала. Ещё недавно, когда мы играли в песочнице, она работала в паспортном столе. В какой-то момент ей это надоело, и она стала пить. Пила много и беспощадно. Самогон от разных производителей отличала по запаху. Почему-то не курила. В её комнате стоял пластиковый тазик и тяжёлый смрад. Я не любил заходить к братьям в гости. Почему-то меня угнетала обстановка в доме.
Отец работал на переезде. Раз в трое суток его можно было увидеть трезвым. Всё остальное время он играл с нами в карты и пил. Ну и ещё спал. Спать он ложился в самых неожиданных местах. На пороге дома, в огороде, посреди просёлочной дороги. В минуты просветления ворчал, что мы не закусываем. Хотя закусывать было нечем.
Летний вечер пятницы ровно, как и субботы всегда проходил у нас одинаково. Мы пили невкусную самогонку и шли на дискотеку. Каждый раз, заходя в дом культуры, я удивлялся, что мы там делаем? Никто из нас никогда не танцевал. Большая часть времени проводилась снаружи. Внутри душила теснота и потные деревенские бабы. Это были именно бабы, а не девушки. Конечно, среди них встречались приятные исключения, но в целом разглядывая танцующую массу, я регулярно ловил себя на мысли, что всё происходящее выглядит некрасиво. Неэлегантно. Не эстетично. Впрочем, какой элегантности желать от поселкового ДК?
Лично мне-то повезло. Все эти походы для меня были небольшим приключением. Для Сашки и остальных коллег по посёлку это была естественная форма жизни. Никакой другой не существовало и в голову им не приходило. То, что в одной только нашей стране расположились еще несколько тысяч других населённых пунктов, их не интересовало. Да по большому счету и не существовало их для Сашки с друзьями.
Единственный танец, который не мог вызвать осуждения в нашей среде, это был так называемый «медляк». К нему парни готовились загодя. Тяжело, словно после марафона затягиваясь дурно пахнущими сигаретами. Музыка стихала. Биомасса внутри клуба моментально выстраивалась вдоль стен и дальше начинались робкие попытки кого-нибудь пригласить. Выбирать барышень стоило аккуратно. Любая могла быть обременена женихом. Какие-то женихи отважно пили самогонку, поджидая повода для драки. Другие женихи могли топтать сапоги в армии. Эти были не страшны. Опасны были их друзья, которые выслеживали неправоверных девушек как дичь. Поскольку я не разбирался в потенциальных родственных связях, то мне было проще, чем остальным. Я никого не приглашал на танцы и просто наблюдал за происходящим.
Происходило разное. Иногда кому-то могли набить морду. Иногда в клуб заходили вчерашние солдаты. После армии им было либо нестерпимо весело, либо невыносимо скучно. Веселых дембелей я сторонился. Обычно встреча с ними сопровождалась дежурными вопросами на тему длины моих волос. Ещё их раздражали сережки в моих ушах. Почему их не раздражали собственные лица, я искренне не понимал.
К часу ночи мы расходились по домам. Иногда изрядно напившись, мы могли петь хором песни. К своему стыду я подпевал всё, что слышал на дискотеке. В том числе и злополучного «Алёшку». Дома меня ждал остывший ужин. Часто это были деревенские яйца, пожаренные с помидорами. Настоящие яйца, где желток похож на солнце и настоящие мясистые помидоры которые имели яркий вкус. Торопливо, опасаясь как бы бабушка не учуяла запах перегара, я съедал всё, что было на сковородке и ложился спать. Следующий день был похож на предыдущий.
Утром я иногда что-то помогал бабушке на огороде. Мог нарвать крапивы для свиней. Или вскопать несколько грядок. В совсем глубоком детстве я собирал колорадских жуков в стеклянную банку. Делал я это нечасто. Почему-то бабушка меня оберегала от тяжелого крестьянского труда. Для чего берегла, до сих пор не знаю. Видимо ей хотелось, что бы моя жизнь сложилась не так как у неё. Как ни странно, но ей удалось достичь в этом определенных успехов.
К обеду мы обычно с Сашкой и Мишкой отправлялись на пруд. О, это было сумасшедшее по атмосфере место. Девушки в купальниках! Взрослые мужики, пышущие здоровьем, ну и конечно мы – тщедушные подростки. Мужики в семейных трусах нас интересовать не могли в силу естественной природы. А вот наблюдать за девушками было интересно. У некоторых только начинали формироваться первичные половые признаки. У некоторых уже сформировались. От подобных наблюдений внутри становилось как-то горячо и тоскливо. Тогда я брал заранее принесенную камеру от трактора и шёл целеустремленно в пруд. Вода спасала от размышлений и наблюдений. Мне нравилось улечься в камеру, выйти на середину пруда и взирать молча в небо. Самым шиком я считал захватить с собой подкуренную сигарету и, добравшись до середины неспешно выпускать дым в огромное небо.
Мои познания о мире были обширны. К примеру, я знал, что где-то существуют моря и курорты. Выгружаясь на берег и разглядывая сочную траву, усеянную гусиным помётом, мне приходилось с грустью признавать, что я далёк и от моря, и от курортов. Почему-то меня это не тревожило. Куда больше меня тревожило, что Саша где-то раздобыл бутылку пива и успел её выпить. Естественно не поделившись со мной. С некоторых пор у Саши появилась дурная привычка уединяться с алкоголем. Выживанию в коллективе это никак не способствовало. Иногда заходя в магазин, я наблюдал безобразные сцены. Сашка нудно ругался с другими товарищами, что вместо банок с килькой лучше взять еще самогонки.
- Ну, ведь не хватит! – Почти стонал он, видя как купюры, исчезают в руках продавщицы. На что ему должно хватить мне было непонятно. Ведь всё есть. Вот они наши друзья. Вот банка с килькой. Вот пластиковая бутылка с самогоном. А нас всего-то четверо! Ну, куда ещё-то брать? Однако Сашке было всё равно мало.
Когда-то давно. В глубоком детстве Сашка рисовал затейливые комиксы. Ещё он умел выжигать хитрые узоры на дереве. Собирал сам из картона роботов. Мы вместе ходили в магазин, выпрашивали там пустые коробки и садились клеить. Мои творения напоминали нелепые попытки ребенка создать космический корабль. Сашка без всяких чертежей собирал нечто похожее на продукт для продажи. Людей обладавших таким творческим мышлением в столь нежном возрасте мне встречать больше не приходилось. Почему-то ни один из этих спасительных навыков ему не пригодился во взрослой жизни.
Ещё Саня умел невероятно быстро бегать. Обогнать его не мог никто. Догнать соответственно тоже. Что-то в нём надломилось, когда он решил украсть немного цветного металла. Хотя, наверное, правильнее сказать не надломилось, а сгорело. Его здорово ударило током. Балахон с надписью «Burzum» отдирали потом вместе с кожей. Ещё у Сани сгорела кисть правой руки. Как ни странно, но даже после этого он всё равно прекрасно рисовал. Просто переучился делать это левой рукой. Еще он научился подкуривать одной рукой. С зажигалкой это просто. Попробуйте провернуть этот финт со спичками. У Сашки вот выходило легко и непринужденно. Словно так и должно быть. Единственное отличие от нас было теперь в том, что даже летом он перестал носить футболки. Кожа на его руках покрылась страшными ожогами, и он стеснялся их показывать окружающему миру. Со временем он стал стесняться и самого окружающего мира.
Школу мы окончили одинаково и одновременно. Одинаково в смысле плохо. Только он в посёлке, а я в городе. Каким-то чудом мне удалось поступить в университет. Видимо сказалось то, что в детстве я много читал. Хотя честнее будет сказать, что тут помогла моя мама. Саша же никуда не поступил. Так же как и большая часть наших общих друзей. Почему он хотел идти в технический колледж мне непонятно. С детства Саше удавались невероятные по исполнению рисунки. Попробовал бы поступить в художественное училище толк бы точно был. Но в посёлке художники никому не нужны. Саша же прочно решил связать свою жизнь с провинцией. Провал вступительных экзаменов в колледже этому поспособствовал.
Поскольку с достижением определенного возраста человек в посёлке обретает некий статус, то постепенно на дискотеках Саня стал самым старшим. Ему больше не надо было стесняться пьяных дембелей. Когда напивался, он нелепо пытался танцевать. Кажется, даже пробовал с кем-то встречаться. Из этой затеи ничего не вышло. Виделись мы теперь совсем редко. Как выяснилось редко с ним стали видеться и общие друзья. Саша всё больше пил. Рисовать он давно бросил. Я же иногда приезжая в гости к бабушке ещё пытался как-то с ним по инерции общаться. Общение выходило бестолковым. Мы стали слишком разными. Диалоги сводились к вопросу - есть ли у меня закурить. Закурить было.
- Сань, а ты чего такой худой? – Мой вопрос он проигнорировал. Глубоко затянулся. Затем ловко кинул окурок в ведро, стоявшее у порога. Я разглядывал его тощие кисти рук. Отметил, что он шатается вместе с малейшим дуновением ветра. Чем-то Саня напоминал древнего старца, который познал все премудрости жизни. Хотя какие у него могли быть премудрости? За 20 с небольшим лет жизни кроме посёлка, самогонки и пьяных как кобры девок он не видел вообще ничего. По-моему он даже ни разу не был на море.
Единственным достижением в его биографии был сюжет по местному телевидению. Когда он собирался разжиться крадеными проводами, ему посчастливилось обесточить часть соседней деревни. Съёмочная группа приезжала к Сашке в больницу. Потом этот ролик смотрели всей улицей. Его мать с гордостью тыкала в пыльный экран старого телевизора и говорила – мой! Мой, то есть Сашка лежал в больничной палате, уверенно смотрел в камеру и потрескавшимися губами советовал младшему брату не заниматься кражей проводов. Я наблюдал за Мишкой в этот момент и обратил внимание, что он смущенно сунул в карман кусок алюминиевой обмотки. К вечерним новостям он как раз прибыл после очередного дела. А дела, надо сказать, развивались стремительно.
Окружение Сашки взрослело. Это в городе можно пойти учиться в институт, потом еще дурака валять в аспирантуре. Бросить её, игнорировать повестки из армии и продолжать вести непотребный образ жизни. Полный сомнений и метаний. В деревне мироустройство куда более строгое. Те, кому суждено покатиться под откос целеустремленно с этим справлялись к 20 годам. Те, кто собирался жить нормально, к 20 годам успевали вернуться из армии, жениться и по возможности обзавестись детьми. 20 лет серьёзный возраст в деревне. Увесистый как наковальня. Как раз к этому возрасту Сашка и выбрал свою стезю. Его взгляды полностью сформировались. А заодно сформировались они и у младшего Мишки. В последний год обучения в университете я видел Сашку пару раз. Он теперь как отшельник пил исключительно дома. На дискотеки ему было ходить в тягость. Да и честно говоря, никто туда уже не ходил. Пил он с мамой, папой и братом. На этих вечеринках я уже не бывал. Во-первых, туда меня никто не звал, а во-вторых я остерегался за свою психику. Всё-таки одно дело видеть сюжеты о неблагополучных семьях по телевизору и совсем другое дело ходить в гости к таким семьям.
Сашкина смерть меня не удивила. За пару месяцев до того как он отправился в страну вечного детства мы общались. В его глазах была вселенская пустота. Словно он заглянул куда-то и увидел что-то важное. Например, подсмотрел, как ангелы принимают душ. Может быть, увидел, что они играют в карты на раздевание с чертями. После таких откровений жизнь не имела значения. Единственное что его удерживало это сигареты. Их он курил с вдохновением и удовольствием. Одну прикуривал от другой. Мы пообщались минут десять. Может быть даже пятнадцать. Наконец-то общих тем для разговора не нашлось. Большую часть общения мы молчали. Сашка сидел на порожках своего дома, а я стоял напротив и рассматривал его изможденную неестественную худобу.
На похороны я не смог приехать. У меня светила то ли медкомиссия куда-то, то ли выпускной экзамен. Уже и не помню. Помню, что звонила моя бабушка. Она не любила Сашку. Не нравился он ей. Особенно в последние лет десять его жизни. Мне он, честно говоря, тоже с некоторых пор не нравился. Но друзей детства не выбирают. Они либо есть, либо нет. Когда их не становится, то звонят вот бабушки уведомить о похоронах, например.
После его смерти я как-то приехал в деревню поздней осенью. Моросил то ли снег, то ли дождь. Я продирался сквозь промозглую погоду и хотел нестерпимо увидеть хоть кого-то знакомого с детства. Как назло никого не оказывалось дома. В густых сумерках я вдруг обнаружил себя напротив Сашкиного дома. Зашёл в гости. Дверь мне открыл Мишка. Была дома и Сашкина мама. На удивление пьяным из всех троих оказался только я. Мне запомнилось опухшее лицо Миши. И его толстые как сардельки пальцы. А еще тетя Галя почему-то плакала в тот вечер. Показывала обугленную кофту с надписью «Burzum». Оказывается, она её хранила все эти годы после несчастного случая.
Больше я их не видел. Через полгода Мишка умер от цирроза печени. Ему было по моим прикидкам около 20-ти лет. А следом ушла и тётя Галя. Что нужно пить и как пить, что бы умереть в 20 лет не знаю. В истории же с их матерью никаких загадок для меня нет. Она замерзла ночью на улице. Утром её нашли соседи. Тело не сразу удалось перевернуть – примерзло к остывшей осенней земле. Не видел я у них и могил. Лишь Сашкину как-то нашёл на кладбище. Стоял, курил, разглядывал его выцветшую фотографию, прибитую к деревянному кресту. А в голове играла главная песня того лета – Потому что есть Алёшка у тебя. Хотя казалось бы, при чём тут Алёшка?