Она идет по лишь ей ведомым тропам, и лес ведёт её за руки к источнику. Она пьёт, не открывая глаз. К чему? Она давно слепа. Она слепа, сколько себя помнит. Но умеет ходить по лесным дорожкам, и ни один корень не попадёт ей под босую ногу, ни одна ветка не хлестнёт по щеке.
Она пьёт из источника и ложится в траву. Солнце гладит её по лицу. Ему неважно, что за шрамы на этом лице, да и её они не беспокоят. Лишь ночью может нахлынуть страшное, гадкое: нападение на посёлок, блестящие в свете пожара клинки.
Будь человек, изранивший её, чуть милосердней, и она осталась бы зрячей. Увидела бы много плохого и много хорошего. Но он не был милосерден. На его пути встала какая-то девчонка, и он ударил. И побежал дальше – грабить, насиловать, убивать. Будь этот человек более жесток, и она умерла бы, но он не был…
Так получилось. Она не помнит его лица и быть может, поэтому не винит его ни за то, ни за другое: лес принял её в свои дочери, качал в колыбели ветвей, пел тихие песни. Она стала ведуньей. Пила из источника и видела внутренним взором много такого, что никому больше не доступно и не ведомо.
Двадцать лет ни с кем не говорила она. Приходят в лес люди – приносят ей, словно духу лесному, подношения. Порою оставляют одежду, обувь. Иногда она забирает – если человек чем-то глянулся. А иногда гневается. Видит она в своих видениях, что человек это нехороший, злой, и злится.
Тогда ей лучше на глаза не попадаться: заставит ветки отхлестать такого, заставит крапиву ожечь, а может и змею попросить ужалить! Страшна в гневе.
Но однажды она приходит к источнику, пьёт из него чистой воды и в изумлении отшатывается. В воде вкус крови. И видения страшные: видит она, как на посёлок, что за лесом, нападают люди. Случилось то или нет? Ведунье не ведомо. Другое страшит её: видит она, как убивают людей, как под чьими-то клинками падают, словно скошенная трава, и женщины, и дети. Одну девочку особенно запомнила, с ранами через лицо крест накрест.
Разные люди в посёлке живут. И добрые, и недобрые. А всё же страшно ей за них, боязно. Пойти туда? Тоже страшно. Скажут – ишь, чудище лесное, из чащобы вылезло. Или припомнят, как сердилась на них, змей своих натравливала, одежонками брезгала!
Пока сомневалась – послышались по лесу конский топот, грубый смех да разбойный посвист. Едут! Лихие люди, злые люди!
Поманила за собой, обманула, завела в болота да бросила. Не стала узнавать, выберутся или нет. Вышла вечером к самому посёлку, прислушалась: смеются люди, лают собаки, кто-то звонкую песню поёт. Хорошо.
Идёт она по заросшей стёжке, идёт одна, пьёт из источника, а вода в нём холодная да сладкая. Нет ничего слаще, нет ничего чище – оттого ли, что беда стороной прошла, оттого ли, что совесть чиста.
Она ложится на землю, укрывается платком, закрывает глаза. Сны ей нынче хорошие будут сниться. Добрые.
