Предлагаю вниманию читателей 1-ю главу почти не выдуманной приключенческой повести.
(by Алексей Тишинский)
Глава 1
Он вышел из дверей снятого им накануне жилья и встал под тихий дождь. Он даже запрокинул голову, и капли воды безучастно и монотонно стали бить ему в лицо.
Вот и снова он здесь, уже пятое лето подряд. Может, что-нибудь изменится хотя бы на этот раз?.. Да, он стоял здесь и сейчас только потому, что сумел занять немалых денег у бывшей жены, чтобы заплатить за все свое лето в этой тихой гавани старого московского переулка.
Он, Илья Иловайский, Илай, к сорока одному году жизни не имея почти ни черта за душой, стоял здесь и сейчас с новой и бесконечно старой надеждой что-нибудь заново перетасовать. Что-нибудь исправить и передвинуть в себе, и уже не в черновике, а набело.
Он всегда это чувствовал и даже знал наверняка: что-то упорное и настойчивое ведет его вперед и вперед к какой-то смутной цели, которой он до конца не знает и знать не можем, но достичь которой ему суждено. Вот и сейчас он словно бы видел, как три игральные кости взметнулись ввысь над ним и падают, падают, не зная, какими гранями им пасть. И само это дождливое небо, ухмыляясь, следит за тем, что же произойдет. Наконец он очнулся и двинулся через скверик ко входу в излюбленный свой кабак «Измена».
Через четверть часа он уже сидел на открытой веранде в ожидании заказанного пива. Дождик кончился, и на мокрые листья за низкой оградой легли лучи предвечернего солнца. В игре света и тени у самого столика, у ажурной, выкрашенной белым деревянной решетки метался одинокий отважный мотылек. Пахло сиренью и только что сваренными креветками.
Из дверей зала выплыли звуки блюза. Веранда медленно наполнялась праздной публикой. Илай любил это простое место. Любил хотя бы потому, что пятое лето сиживал здесь, иногда и всю ночь.
Однако на сегодня денег у него почти не оставалось: накануне он полностью расплатился за жилье с уехавшим на дачу приятелем Владиком.
Да, у него, Илая, все еще подающего большие, но уже мало кому нужные надежды великолепного литературного стилиста, едва хватало в этот день на пиво.
Написав когда-то одну-единственную яркую повесть, он очертя голову ринулся куда-то по спирали, и вроде бы именно вверх, но это была уже скорее сама жизнь, а не литература. Сама жизнь, с ее приманками и таинствами, с ее деньгами и ее женщинами, стала для него важнее слов. И больше он не сумел написать ни единой достойной строчки.
Мимо продефилировал официант, и лицо его показалось знакомым. Кивнул Илаю и он. И Илай молча показал ему два пальца, означающих… Впрочем, этот парень должен был хорошо помнить, что они у Илая означали.
Он окинул посетителей взглядом старожила и никого особенно примечательного среди публики не нашел: одни лишь праздного вида девицы-студентки да «работающие под богему» слегка неряшливые мужчины средних лет…
…Этот раскосый коренастый азиат возник на веранде как раз с появлением на столике перед Илаем двух запотевших бокалов «Жигулевского барного». Он прошелся вразвалочку между двух рядов столов, явно приглядываясь к одиноко и даже не совсем одиноко сидящим томным студенткам. Собственно, столик Илая на тот момент был на веранде едва ли единственным, куда одинокому персонажу вроде этого азиата следовало бы присесть. И он именно сюда и присел, сказав при этом что-то вроде «А, слушай, места больше нету…».
Оглядываясь в поисках официантов, он принялся громко постукивать о пепельницу массивным золотым перстнем, туго сидящим на мясистом безымянном пальце левой руки.
Если бы не слишком уж жесткие складки его словно бы вырубленного из мореного дуба лица, не перебитый и смотрящий чуть на сторону нос и какой-то недобрый отблеск в раскосых глазах, такого человека можно было бы принять, пожалуй, за какого-нибудь среднеазиатского дехканина. Ну, и еще, конечно, его костюм: одет он был чрезвычайно дорого и строго, особенно для этого времени года и самого места…
Помимо перстня, золотом отливала и средней толщины, витиеватого плетения цепочка на шее, с прицепленным к ней каким-то неясным кулоном.
Между тем, перед столиком уже возник высокий худой официант, и «бандит» принялся было всматриваться в принесенное ему меню, но скоро оставил это занятие, взял официанта за пуговицу форменного клетчатого жилета и сказал, с некоторым неясным акцентом, так:
- Короче, слушай сюда, а?.. Сделай, чтобы культурно посидеть, да?.. Водочки, и это… Баранину сделай?.. Это… Ну, и, короче, сам знаешь…
Илай наблюдал эту сцены не без тихого эстетического удовольствия, лишь укрепляясь в мысли, что перед ним настоящий, классический пожилой бандит приличного ранга из какого-то неблизкого восточного края.
Что же касается худого, лицо его по мере течения слов «бандита» приобретало выражение все большего понимания. Из баранины в меню нашлись «бараньи ребрышки на мангале». Ну, и, само собой, узбекские помидорчики с зеленью и прочее.
Их короткие переговоры закончились тем, что худой буквально бегом исчез с веранды, а через минуту возник снова, и уже со штофом водочки, рюмкою и блюдом солений с зеленью.
Азиат одобрительно кивнул, а потом прямо взглянул Илаю в глаза и полувопросительно произнес, обращаясь уже как бы и к нему:
- И рюмку еще захвати, да?..
Когда официант вновь улетел, «бандит» весьма живо выкинул через столик мясистую кисть руки и коротко сказал:
- Амир.
- Илья, - сказал на это Илай и, привстав, пожал протянутую руку.
В общем, они начали культурно сидеть. Время от времени говорились какие-то общие слова почти ни о чем – о городе, о девках, о баранине и о водке. Что касается, в частности, девок, Амир высказал то соображение, что, дескать, «все они тут у вас какие-то бледные поганки, и не за что подержаться». Но вот водка, мол, в Москве хороша, и тут уж базара нет. Илай, со своей стороны, был совершенно согласен с обоими утверждениями, но уточнял лишь, что чем больше выпить, тем бабы кажутся милее. Среди прочего Илай зачем-то сказанул и то, что «живет в двух шагах»…
За этими темами прошло у них, кажется, не менее пары часов. И как-то они поначалу упустили тот значимый момент, когда на веранде, у стойки бара, где разливали пиво, словно ниоткуда появилась… она.
Первым заприметил ее Амир. Он поднимал было очередную рюмку, но тут рука его дрогнула, а взгляд сделался масляным и даже слегка печальным. Обернулся к стойке и Илай.
Что сказать… Это была словно бы какая-то восточная принцесса, своей жгучей яркостью затмевавшая здесь всё. Высокая. Копна смоляных блестящих волос, густо подведенные, слегка раскосые глаза, высокие четкие скулы и пухлые губы в ярко-алой помаде. Наконец, стройные загорелые ноги.
После легкого замешательства, продлившегося, пожалуй, с минуту, Амир произнес лишь вкрадчивое «Ва-а-ах!» и уставился на Илая немигающим просящим взглядом. Да Илай все понял и без слов...
В таких ситуациях он обычно действовал и что-либо говорил по чистому наитию. Хлопнув для разгона еще рюмашку и заев это дело листиком пахучей петрушки, он неспешно поднялся, перекрестился и не очень твердо двинулся к стойке бара.
При его приближении она чуть обернулась, и в этом ее первом прямом, спокойном и даже чуть насмешливом взгляде он безошибочно прочел одно: «Сколько вас еще можно ждать?!..». Или ему лишь так показалось. Но он уже произносил какие-то не очень внятные, полупьяные приглашающие слова. А она, даже не вполне его дослушав, слегка кивнула, и тень таинственной полуулыбки прошлась по чертам ее мраморного лица.
Они подошли к столу, и Илай предупредительно чуть отодвинул стул.
- Амир. Амир!.. – вскочив, выпалил «бандит» и радушно раскинул руки.
- Амина, - чуть потупившись, назвала она себя и присела.
Не отрекомендовавшимся оставался один Илай, но с этим можно было теперь и подождать.
Искоса поглядев на Амира, девушка вдруг произнесла что-то совсем восточное, что-то вроде: «Яхшимусиз!.. Эссаламу элейкум!..».
Услыхав это, Амир ощутимо вздрогнул и уставился на Амиру враз округлившимися глазами.
- Вах!.. Элейкум эссалам! Уйгурча?..
На это Амира прыснула деликатным смехом и сказала уже по-русски:
- Мама уйгурка. А я просто так, чуть-чуть знаю язык…
Продолжение следует