ГЛАВА 7
Для Оладши это была самая любимая пора. Хлеб уже засеян, гряды посажены, а сенокос еще не начался. Травы сок набирают только к концу июня. Вот тогда головы не поднять, только успевай дух переводить. Хотя сенокос Оладше тоже нравился. Особенно ночевки в стогах сена. Душисто и не жарко. В избе мука сущая: тут тебе и мухи, тут тебе и духи. А в стогу хорошо. Смотришь на то, как воздух темнеет и засыпаешь под стрекот кузнечиков. В небе ночь блином светит. Масляным, горячим. И пахучим. Кто этого не чует, тому сны не сладки. Утро же такое, словно бабка Дарюха ухватом чугунок из красной печи тянет. Чугунок-ат с кашей. Слюной подавишься.
Оладша перехватил гарпу, подул на острие, как учил дед Ульян и стал осторожно подходить к воде.
В заливе на мелководье грелись две большие щуки. Они вяло двигали плавниками и хвостом. Незаметно ходили жабры. Как не живые. Издали так больше похожие на две затонувшие темные палки. Но вид этот очень обманчив. Рыба остро чует опасность и в воде слышит хорошо. Поэтому Оладша приближался, стараясь, чтобы его тень не упала на воду. Мягко, на цыпочках босыми ногами.
Бабка Марюха ждет щуку на пирог. Ох и вкусный пирог у нее получается. Молодой человек проглотил слюну. Шаг. Еще шаг. Удар гарпой. Щука извивается. Тонкая струйка крови поднимается и плывет по течению.
Оладша представил, как эта тонкая струйка плывет через бырь, огибает камни, пробивается сквозь траву и попадает в старицу, во владения самого Водяного царя. Царь ловит струйку в ладонь и понимает, что это кровь его родной, любимой дочери. Обезумев от боли, садится он верхом на сома Сомовича и едет покарать убийцу.
Оладша хватает щуку и быстро отходит от воды.
- Такой большой, а все Водяного царя боишься?
Услышал он за спиной.
- А ты больно смелая, погляжу. - молодой человек повернулся.
Дарья стояла на отвесном берегу, катая босой ногой камешек. Белая рубашка с синей вышивкой, белый платок на голове, повязанный высоко, так что открывался полностью лоб и волнистые пшеничные пряди. Днепровский ветер заставлял рубашку прижиматься к телу, выставляя напоказ каждый изгиб ладной фигуры.
Оладша подошел к самому обрыву и посмотрел снизу. От увиденного сердце едва не захолонуло.
Бросив наверх щуку, он стал взбираться. А глаза...глаза-то куда спрятать! Да и не надо прятать. Давно уже это сокровище только его.
Молодой человек обхватил девушку за стан и притянул к себе. Другой рукой попытался надвинуть на лоб платок.
- Фу. Рука рыбой пахнет. - Дарья вскинула голову и поцеловала в губы.
- А ну как лоб припечет. Ума не будет. Обморочной станешь. Мне такая жена зачем?
- Вот когда женишься, тогда и …
- Вот и женюсь.
- Да уж год как обещаешь.
Вместо слов Оладша поднял любимую, осторожно держа под лакомые, крепкие ягодицы.
Она наградила его глаза долгими, прохладными поцелуями.
- Мне бы вот только клад сыскать, Дарьюшка! Не с чем сватов заслать, сама знаешь.
- А ты не бойся, я за другого не пойду, пусть хоть одну в лесу к дереву привязывают.
- Даже Белого не боишься?!
- Я в сказки деда Ульяна не сильно-то и верила.
- Да уж какие тут сказки. Жил у нас такой волк. Сам видел.
- Уже десять лет как Ульяна нет. А волки поди ж ты, два века живут!?
- А може от того волка сын где-то родился? - Оладша начинал обижаться.
- Деду Ульяну поверить, так и конь под воротами ржет к напасти. Кости и те давно того коня истлели.
- Вот неверующая. Конь тот и не ржал наверно. Просто так померещилось.
- Знамо не ржал. Коли бы ржал, то война бы пришла. Это так. И вообще, кости не ржут.
- Много ты понимаешь. Ты только над дедом Ульяном не смейся. Они меня вырастили с бабкой Марюхой. Матери давно уже нет, сама знаешь. Где-то на Каспле похоронена. А отец ночь и день в кузнице.
- Ладно-ладно. А давай полюбимся, а! - Дарья жарко прильнула, - Мне можно сегодня. И завтра можно будет.
- Давай. - Оладша повалился в молодую траву, не выпуская девушку из рук.
- Так и держи. Никогда не выпускай, слышишь?
- Никогда.
Она оседлала его, выдернув из под себя подол рубашки.
- Оладша, иди в домик!
Он смотрел как она спит. Опорожненный. Освободившийся от горячего семени. Легкий и спокойный. Смотрел на волосы, на плечи. Поднимал край рубашки, чтобы увидеть бедра и ягодицы. Он уже знал, что если любимая засыпает на животе, то она удовлетворена и счастлива. Если на боку, то задумчива. А если на спине, то - это скорее усталость или тревога.
Ему нравилось все подмечать и по мере сил что-то менять. А потом радоваться этим изменениям.
А еще он находился на седьмом небе блаженства, когда ложился головой на ее лоно. И, поворачиваясь с боку на бок, всегда находил губами сладкую прохладу бедер. Или замыкал свой слух ее бедрами. И ничего не слышал, кроме звуков растекающейся по сосудам любви.
Он очень смутно помнил усатых гайдуков. Крики и визг баб. На дворе полыхал огонь. Пожар ломился в окна и в открытую дверь. Из дыма и желтых языков пламени появился человек в темно-синем платье с алыми вставками на груди. Усы висели ниже бритого подбородка. Человек держал за волосы его мать, которая уже не могла стоять на ногах. Он бросил ее животом на стол.
Мать подняла на Оладшу глаза с черными кругами. И губы с запекшейся кровью беззвучно попросили: Не смотри!
Оладша натянул на голову одеяло и пополз в печь. Это его и спасло. Дом частично выгорел и не окажись он под защитой печной стены, то непременно бы сгорел.
Из печи его достал дед Ульян. Задохнувшегося, отравившегося дымом настолько, что его поначалу посчитали мертвым, поскольку никаких признаков жизни не обнаруживалось.
Но дед Ульян умел воскрешать из мертвых.
...Ой ты, Горе мое, Горе серое,
Лычком связанное, подпоясанное!
Уж и где ты, Горе, ни моталося -
На меня, бедного, навязалося.
Уж я от Горя во чисто поле.
Я от Горя во темные леса.
…........................................
Упадет звезда поднебесная,
Угасает свеча воска яраго -
не становится у нас млада царевича.
…........................................................
Сослал Господь грозных ангелов,
Страшных, грозных, немилостивых.
Вынули душу его сквозь ребер его,
Да вознесли же душу вельми высоко,
Да ввергнули душу во тьму глубоко.