В лени жил! В лени жив!
В лени буду жить!
Из сети.
РОБИН
Это прозвище я получил в школе-итернате куда был определен мамой вовремя понявшей, что иначе нельзя.
Военная вдова, врач-фтизиатр по специальности, она в те трудные послевоенные годы совмещала работу в трёх местах, чтобы обеспечить семью самым необходимым, а я, предоставленный самому себе, много времени проводил на улице и подвергался ее "вредному влиянию". Да и питался "безобразно", как говорила мама. Дома всегда была полноценная еда, но я частенько набивал желудок просто тем, что под руку подвернется.
Не знаю – почему меня так прозвали. Сравнительно недавно закончилась война, на слуху были имена гитлеровских злодеев и ехидные одноклассники вполне могли дразнить меня Робин(троп)ом, подметив внешнее сходство: я как и он был "долихоцефал" – имел характерный продолговатый затылок.
Надо сказать, что мне не нравилась форма моей головы. Тем более, что ехидная Наташка Носкова из шестого класса, моя тайная симпатия, завидев меня, сразу начинала хлопать в ладоши и кричать противным голосом:
– Яичко! Яичко!
А мама утешала:
– Это у тебя "математическая шишка" – признак одарённости.
Для этого у неё были некоторые основания. Не знаю как Риббентроп, а я частенько получал по арифметике хорошие... подзатыльники. И позже, в старших классах и в институте, испытывал к математике стойкое отвращение, очаг которого, бесспорно, находился именно там – в "математической шишке".
Впрочем, прозвище меня вполне устраивало. Оно выгодно отождествлялось в моем сознании с Робином Гудом, героем-защитником бедных из одноимённого американского трофейного фильма. Он был моим и всех тогдашних мальчишек Кумиром. Как у многих сегодняшних этот... какой-то летучий man в плаще...
Иногда мне кажется, что это "Робин" явилось своеобразной кодировкой и я до сих стараюсь не совершить в жизни что-нибудь предосудительное. Получается ли?
Старый приятель не разделяет моих сомнений:
– Нет, нет, – говорит, – ты очень хороший, исключительно порядочный человек. И поясняет, язва:
– Никогда ведь не станешь пинать старушек в трамвае, красть еду у бомжей или нахваливать Ленина.
Тут он прав, действительно не стану. И даже не хочется.
У меня был хороший музыкальный слух (говорилось даже абсолютный) и частенько для собственного развлечения я пел вполголоса на уроках. Всех этих смертельно скучных. Учителя негодовали, а мои соседи по неизменным задним партам, такие же олухи, просили напеть "Бродягу" – шлягер из популярного индийского фильма или "Сэ си бон" Ива Монтана, или просто какой-нибудь "вкусный" музыкальный проигрыш из расхожего хита тех лет.
Я всегда с радостью "исполнял", но после возрастной мутации мой мальчишески чистый дискант сменился заурядным и бесцветным голосом, как у взрослого Робертино Лоретти, и я серьёзно переживал из-за этого какое-то время...
Во младенчестве я любил поспать и не доставлял родителям особых хлопот. Просыпался в основном только для того, чтобы поесть.
Я долго не говорил, и встревоженные мама с папой даже решили было, что я немой, но потом догадались, что это от лени и оттого, что мне и так было хорошо.
Как тому мальчику из старого анекдота, который до пяти лет не говорил и вдруг однажды произнёс за столом:
– Передайте соль, пожалуйста. Родители вскричали:
– Почему же ты раньше молчал!? Мальчик говорит:
– До сих пор меня всё устраивало…
Вот и меня всё устраивало, я молчал и улыбался.
Кстати, у меня и теперь практически ежедневно возникает в душе необъяснимое чувство какого-то радостного трепета. Причину определила жена:
– Это потому, что ты дурачок...
Не знаю. Не думаю. Впрочем, ей виднее.
Я всегда был ленивым. Исключительно. Нет – рекордно. В детском саду мог, например, проснуться утром с вечерней котлетой за щекой. Лень было жевать...
В повести Сергея Довлатова "Заповедник" есть некий персонаж, который был так ленив, что даже кепку не надевал, а просто клал на голову. Возможно, – это авторская гипербола, но моя история с котлетой – факт. Воспитатели поражались, рассказывая маме об этом.
Понятно, что из-за такой дикой лени я и в школе учился кое-как, с трудом переползал из класса в класс.
Однажды был бит ремешком. Мама решила наказать меня за непослушание, но при этом так, чтобы мне было... не больно.
– Вот тебе, вот тебе! – она пару раз хлопнула меня пониже спины и тут же сама расстроилась. Я схватил ремень и отстегал себя по-настоящему (чего не помню), а она уже корила себя за то, что обидела такого "чýдного, справедливого мальчика".
В другой раз, когда она стала сердито отчитывать меня за что-то я обескуражил её:
– Мамочка, не ругай. Мы же потом будем смеяться, вспоминая это. Так давай уже сейчас... И она сразу остыла и разулыбалась, качая головой.
Мама всегда меня очень любила, даже слишком, если можно т а к говорить об этом чувстве, и до самой смерти называла "Володюшка". Тут ещё и моё внешнее сходство с отцом сказывалось. Он в феврале 1945 погиб на фронте, и мама в отчаянии чуть не покончила с собой. До самой смерти она не могла смотреть военные фильмы – у нее сразу начинались спазматические приступы удушья...
В интернате мне вначале не понравилось, но как все беспечные люди я скоро привык. Нервная система у меня была нуязвимой. Настолько, что директор школы (мы прозвали его "Рыжий" за цвет волос) однажды сказал:
– У тебя ее даже и вовсе нет, Виноградов, ты проживешь лет двести.
Я не против. А он тогда был потрясён тем, что во время разноса за что-то я, сидя за партой... задремал.
Рыжий (он вел у нас математику) сначала кричал весь багровый, потрясая в воздухе кулаками и окончательно разъярившись, запустил в меня мелком. Но промахнулся – в этот момент моя голова сонно макнула, и он попал в сидящего сзади. Тут до него дошло, что я з а с ы п а ю, он поперхнулся в изумлении и остолбенел...
Позже я не раз ловил на себе его странные взгляды, он только качал головой и никогда меня больше не ругал. Ввиду абсолютной бесполезности...