Мы с Дуняшиным молча брели по Камскому проспекту – мимо Загородного сада, биржи, кинотеатра «Октябрь» и выставочного зала, пока не уперлись в Верхнюю Набережную. Затем взглянули на стального цвета непроницаемую Каму, повернули назад и, не в силах разойтись по домам, побрели в обратную сторону – мимо магазина «Океан», «Яблоньки», ЦУМа, гостиницы «Прикамье» и дальше, к Камской площади. В Городе образовались в свое время и продолжали жить столичные бренды – ВДНХ, Красная площадь, ЦУМ… Объекты, имеющие эти громкие названия, оригиналам, разумеется, не соответствовали. ЦУМ представлял собой четырехэтажный дорогой магазин в центре города, ВДНХ – крытый выставочный павильон, Красная площадь - пятачок, расположенный ближе к окраине. Что это было – стремление возвыситься до столицы или, наоборот, принизить, высмеять ее карикатурой, постичь мне так и не удалось, но факт оставался фактом: названия жили и исчезать не собирались.

Начал накрапывать дождь. Дуняшин раскрыл зонт и принялся рассуждать вслух:

- Что мы имеем, Лиза? А мы имеем то, что люди творческой элиты Города в короткий срок начинают погибать один за другим, и эти смерти будто бы случайны. Первого убивает новый знакомый, которого жертва приглашает к себе домой. Второго забивают на улице… Третий, вроде бы, умирает сам, и внешне эти смерти ну никак не связаны. На первый взгляд. Мы выясняем, что все эти люди входили в общество «Белые рыцари» и получаем записку от неизвестного лица с указанием конкретного места, которое может пролить свет на эту тему. Место мы не находим, но предсказываем и пытаемся предотвратить третью смерть, что у нас получается плохо…

- У нас это никак не получается, и мы в полной прострации бредем домой, не зная, что нам делать дальше. Мы узнаем, что наши рыцари когда-то ночью проникли в музей, где выставлены деревянные боги, не то языческие, не то христианские, что не только там пьянствовали, но и просили у этих богов помощи, творческой энергии.

- Пытались подключиться к силе данного места…

- Пытались подключиться к силе данного географического места, и, видимо, это у них получилось, потому что карьера у всех пошла резко вверх.

- Да! Появляется мысль: их убила провинция. Периферия.

- Может, провинция, а скорее, какая-то закономерность, которую мы чувствуем, ощущаем, но сформулировать не можем. Ведь это так? Ведь мы чувствуем?

***

…Утром на вахте редакции я обнаружила потертую черную тетрадь – Татьяна Усольцева выполнила обещание – и, бросив все дела, начала разбирать записи, которые чуть выцвели, кое-где были размыты, но вполне прочитывались. Это были цитаты с пометками, хаотичные рассуждения, обрывки мысей, заметки. Любили, однако, рыцари записывать, фиксировать кое-что из своих прозрений. Водонеев и Фомин – уж точно.

«Как утверждает С. Гурин, провинциализм делится на пространственный и временной. Провинциализм в пространстве – это мир изобретателей-одиночек, мир доморощенных мыслителей. Но если культура развивается, если она растет, опираясь на предшествующие достижения, провинциальная мечта оборачивается настоящим культурным прорывом. Недоучившийся библиотекарь Николай Федорович Федоров высказал дерзновенные идеи о научном воскрешении человечества. Эти идеи будили мысль. Под их влиянием Константин Циолковский возмечтал о космических полетах (только в космосе можно расселить такое количество воскрешенных!). И вот Юрий Гагарин летит в космос, Вернадский создает учение о ноосфере… Иное дело провинциализм временной, когда каждый день начинается с нуля, культуре как бы не удается взять старт и взлететь».

«…Провинция располагается на границе живого и неживого. Жизни и смерти, этого и того света, нашего и потустороннего мира».

«…Образ провинции легко представить в понятиях горизонтали, горизонта, плоскости, поверхности. А столица постоянно выстраивает вертикаль, социальную и сакральную, задает ось мироздания, всегда находится в центре мира».

«…Все дело в нашей близости к земле, к подземному миру. К смерти. Провинция питается земной, подземной силой».

«Если провинция – это "земля", то столица – конечно, же, "небо". Как корневище с ответвлениями, провинция разошлась по поверхности и углубилась в нее. Своими небоскребами столица рвется в небо, пытаясь оторваться от земли. Но небо в столице закрыто, уменьшено до предела, забыто. Властью и роскошью столица бросает вызов небу, претендуя на его образ».

«…Столичность - это процесс творчества норм и эталонов культуры, а провинциализм – это процесс соответствия нормам и эталонам». Пометка: не согласен!!

«В столице все – сплошная тайна: интриги, заговоры, кулуарность. В провинции наоборот – все знают обо всем, скрыть ничего невозможно, не нужно. Тем не менее, в этом и заключается некий открытый секрет, который – вот он, на виду, но не каждый может проникнуть в его тайну… Провинция – это вечные ценности, безусловные смыслы. Провинция сохраняет не историю государства, не идеи, а дух – сказки, легенды. То есть глубинную память. Это и есть открытый секрет, который доступен лишь избранным».

«Провинция – невидимое, внутреннее содержание. Столица, наоборот, рассчитывает на внешний эффект (демонстрация власти). Но часто это только видимость…»

Марк Фомин изо всех сил пытался разобраться с этими двумя понятиями – «столица» и «провинция». Отчасти разобрался. И что нам это дает?

* * *

Я ехала на встречу к Артуру Бернаро. Меня так и подмывало рассказать ему эту историю и дать прочесть тетрадь. Но рассказывать было нельзя. По двум причинам. Во-первых, он все-таки мой работодатель, и, с его точки зрения, я должна заниматься не детективными расследованиями, а срочной работой, за которую он платит мне деньги. Во-вторых, мы с Олегом решили без нужды ни о чем не распространяться вообще.

Я ехала обсудить четыре первые главы (отправила два дня назад) и готовилась к самому худшему. Встречу назначили в совсем маленькой кофейне в центре города, и, когда я зашла, Бернаро уже ждал меня за столиком в своем неизменном черном «камзоле». Но вместо того чтобы обсуждать текст а он, как выяснилось, и не читал его вовсе, - Бернаро задал мне вопрос, от которого у меня сразу все вылетело из головы:

- Лиза, отчего вы меня избегаете? - И пока я хлопала своими тщательно накрашенными глазами, а затем отводила их в сторону, ответил за меня: - Вы думаете: то, что было между нами накануне Лозанны, вас к чему-то обяжет. Ведь так?

Я помолчала несколько секунд (вот уж событие - целовались в машине!) и ответила, глядя ему прямо в глаза:

- Нет, Артур, не поэтому. Я действительно вас избегаю… Немножко потому, что боюсь… Боюсь, что между нами может начаться роман, который, естественно, помешает работе…

- К черту тогда эту работу! – крикнул Бернаро так громко, что если бы в кофейне были еще посетители, они бы точно обернулись в нашу сторону.

- …Помешает работе, а главное - моей жизни.

Что я говорю! Глупость какая – как это отношения могут помешать жизни, если они – ее часть!

- …Я, если так можно выразиться, не представляю себя рядом с таким человеком, как вы, и вам, по-моему, тоже нужен другой человек. Мне с вами страшно.

- Да почему?

- По всему. Вы всё знаете.

Бернаро отвернулся и молчал. Молчал так долго, что я, воспользовавшись паузой, позвала официанта и попросила воды.

- Я сам не знаю, кто мне нужен, - наконец сказал Артур. - Но вы … Вы единственный человек, кто мне за последние годы по-настоящему интересен. Да, у меня были женщины. Но как-то с ними я никогда особенно не разговаривал…

- Может, у вас просто не было времени?

- Может быть, времени, может, желания, а, вернее, того и другого. Мне здесь надоело, Елизавета. Поедем в «Кавказскую кухню».

Мы вышли из кофейни, поехали в «Кавказскую кухню», где под баранину Бернаро долго рассказывал о Лозанне, показывал снимки с концерта и, наконец, обещал прочитать мои четыре первые главы с тем условием, если я поеду к нему.

Эта была игра, конечно, и мы поехали, полночи читали, после чего молчаливый Эдвард проводил меня в подавляющий роскошью гостевой люкс, где я, как ни странно, мгновенно заснула.

Утром выяснилось, что хозяин отбыл в город, а мне предложено остаться и работать. Я так и сделала. После доставленного Эдвардом завтрака засела у себя и не вставала до обеда. Вернулся Бернаро, мы пообедали, я опять села писать – с перерывами на заплывы в бассейне: он тоже был к моим услугам. Все, как в доме Хуана. Собственно, просторный теплый бассейн и заставил меня задержаться здесь, в этом доме, где я отключилась от «рыцарей», от газеты и полностью сосредоточилась на биографии мага.

К пожилому Эдварду я испытывала доверие. Задумчивый и всегда готовый к услугам, он появлялся только когда нужно, незаметно организовывал жизнь и тотчас исчезал. Его незримое присутствие ощущалось в том, что все шло будто само собой. Он и сам излучал такую уверенность, что, попав в ее теплое поле, ни за что не хотелось его покидать. Бернаро рассказал, что его «дворецкий» когда-то служил завхозом в городской филармонии (я думала – выписан из Англии), но должность эту сократили, и иллюзионист предложил Эдварду место в своем доме. Помимо дворецкого здесь существовала приходящая прислуга – повар, садовник и горничные, но дворецкий стал кем-то вроде члена семьи, о которой я до сих пор ничего не узнала.

Так продолжалось до понедельника. Бернаро, видя мою страсть к воде, предложил и впредь работать у него по выходным. Дистанция, которая образовалась между нами и упрочилась за два дня, была столь ощутима, что я согласилась – несмотря на все свои страхи.

***

…Между тем Город устроил Фомину пышные похороны, все газеты пестрели статьями, а эфир – передачами о великом художнике. Друзья и коллеги, искусствоведы, ценители живописи только что готовились к юбилею, и все приличествующие слова были прописаны и свежи. По-моему, кое-кто забыл даже поменять в своих славословиях «есть» на «был»: об умершем можно было, не стесняясь, говорить как о гениальном.

Смерть Фомина обсуждалась во всех коридорах и кулуарах - даже больше, чем отстранение городничего. На какое-то время город словно проснулся и заговорил на одну-единственную, объединяющую его тему. Похоронили Марка Михайловича в VIP-квартале далекого Северного кладбища, объявили конкурс на лучший проект памятника, и все снова зажили своей жизнью.

Мы с Олегом, как ни старались, все не могли выловить пианиста Арефьева. Он и в самом деле сидел на двух стульях - нашем и венском, - и поймать его здесь, в театре, было делом почти невозможным. Если он все-таки приезжал, его сотовый неизменно оказывался «не там», и нам оставалось одно - установить пост наблюдения возле служебного входа театра.

Донеслось, что дело на Татьяну Усольцеву все-таки завели, но оно обещало быть тупиковым. В эти же дни закрыли другое «тупиковое» дело – убийство Саши Водонеева, и Город начал очередную подготовку к очередной бесконечной зиме, которая могла нагрянуть уже завтра. Задуло, засквозило во все щели; как в революционном Петрограде, опустилось небо, и опять висела в воздухе эта чеховская фраза про Город: «А климат такой, что того и гляди снег пойдет». Снег здесь мог зачем-то пойти даже летом, и время от времени пользовался этой возможностью.

***

В один из таких промозглых октябрьских вечеров ко мне пришла Жанна и с потерянным лицом сообщила, что у нее проблема.

- Не знаю, как тебе и сказать… В общем, Лиза, я стала фригидна.

- Что-что? – не расслышала я.

- Представь, смотрела ночью Тинто Брасса – и никакой реакции. Вот ужас.

- У меня на него никогда нет реакции.

- Но у меня-то раньше была!

- Попробуй посмотреть с кем-нибудь.

- Нет никого.

- Так с этого и нужно начинать. Раз есть партнер, бывает и реакция. А нет – никакой Тинто Брасс не поможет.

- Слушай, а это случайно не старость?

«Старостью» и «фригидностью» Фрониус донимала меня неделю, пока я ей не посоветовала реанимировать стриптизера, чтобы поставить все точки над «и». Тот реанимировался с такой скоростью, что Жанка дня три опаздывала на работу, не в состоянии проснуться после опытов по искоренению «фригидности».

Подготовка к Галкиной свадьбе все набирала обороты, и чем ближе становился этот день великого рубежа, тем мрачнее становилась невеста. Оживлялась она лишь в одном случае – на примерке белого платья, которое и в самом деле оказалось редкостно красивым. Платье, впрочем, давно было готово, но забирать его из мастерской никто не спешил, и это был подозрительный факт. Подозрительность его подтвердилась в тот день, когда Томина между прочим сообщила нам с Жанной, что по вечерам ей звонит Гутников, и они разговаривают по часу.

- Как по часу? – вскричала Жанетта. – Он испортит тебе всю свадьбу. Так, зачем он звонит?

Как две трети мужчин на земле, Гутников точно не знал, зачем он звонит своей бывшей подруге. Затруднилась с ответом и Томина. Но с точки зрения Фрониус он делал это только затем, чтобы выбить почву из-под ног Галины, которая предприняла очередную реальную попытку жить без него.

Галка обиделась и замолчала.

- Мне вообще не нужна эта свадьба, - прошептала она наконец.

Фрониус грохнула стулом:

- Вы смотрите-ка, ей – не нужна! Я тут сбилась с ног с этой свадьбой, готовлюсь!

- Ну, сама тогда и выходи!

Галка расплакалась, выскочила из кабинета, и в тот день мы ее больше не видели. А на следующий день, как обычно, пришел чеховский Леонид и сообщил нам, что все отменяется.

Томина уехала на неделю в командировку, Фрониус рвала и метала, а я, как заведенная, повторяла одну и ту же фразу:

- Слава богу, что это случилось сейчас, а не в ЗАГСе – на глазах изумленной публики.

Теплоход ввиду предзимья все равно пришлось бы отменить. Больше всего мы с Жанеттой жалели о платье, но, как потом выяснилось, несостоявшаяся невеста его забрала и вместе с фатой повесила в шкаф – очевидно, до следующей свадьбы.

Если текст нравится, подарите мне, пожалуйста, лайк и подпишитесь на канал - куда я без своих читателей? Карта Сбербанк 4276 4900 1853 5700