На момент начала пандемии коронавируса я руководил небольшим бюро переводов и снимал офис на Водном стадионе. Когда ввели самоизоляцию, мой бизнес закрылся, так как никаких запасов на черный день у организации не было, а отменять аренду нам никто не собирался. Я тогда жил у своего партнера Олега, он фотограф. Карантин сказался на его работе схожим образом. Когда ввели пропуска, мы очень напряглись, так как привыкли много ходить пешком. Мы стали искать возможность продолжать двигаться и как-то зарабатывать. Первой идеей было – устроиться курьерами. Но оказалось, что эта идея пришла в голову не только нам и вакансий курьеров уже не осталось. Тогда мы решили стать волонтерами и разносить продукты людям из групп риска в пределах своего района. Подали заявку, но ее ужасно долго рассматривали. Это было очень странно. Потому что нам казалось, что в текущей ситуации волонтеры нужны везде и всюду. Пока мы ждали, наш друг Денис Спиридонов, который в обычной жизни работал диджеем, написал пост о том, что устроился санитаром в госпиталь имени Пирогова, который на время пандемии был перепрофилирован для приема больных с ковид 19. Мы с Олегом решили, что тоже хотим пойти туда работать. Кроме легальной возможности передвигаться по Москве, нас манила идея причастности ко всей этой истории с эпидемией.
И мы пошли устраиваться в Пироговку санитарами. Там нас очень быстро взяли в оборот (в отличие от волонтерской деятельности). Сначала мы прошли очень доскональный медицинский осмотр и уже спустя неделю начали работать. Работали мы сутки через двое: 4 часа работаешь в «красной зоне», 4 отдыхаешь и так три раза за смену. Перед началом работы одеваешься в спецзащиту. Это занимает 10-15 минут. Мы надевали комбинезон, хирургическую шапочку, респиратор, 3 пары перчаток (самый верхний слой считается расходным, а 2 остальных защищают). Раз в 4 часа нам нужно было мыть полы во всех палатах, где лежат больные, кроме того нам нужно было мыть лежачих больных, делать им массаж против пролежней, переворачивать их, перестилать белье. Многие больные находились в медикаментозном сне и не могли контролировать свои выделения. Нам нужно было подкладывать под них гидроскопические пеленки и подмывать их. Мы выносили мусор (за 4 часа накапливалось 2 больших контейнера), грязное белье, кормили пациентов. С едой все было не очень просто, поскольку мы работали в реанимации и человек там в обед мог чувствовать себя вполне хорошо и есть сам, а к ужину его могли прооперировать и подключить к ИВЛ. Поэтому мы всегда консультировались с врачами по поводу каждого больного – можно ли его кормить.
По прошествии 4-х часовой смены мы выходили через специальный санпропускник, снимали одежду определенным образом. Нас сначала поливали раствором антисептика, потом мы снимали перчатки (первый слой), защитные очки, а потом специальный человек снимал с нас костюм. В положенные нам 4 часа отдыха мы ели, а потом спали или просто лежали. Потому что за одну смену мы могли находить чуть ли не 15 тысяч шагов. Вроде бы не так много, но в костюмах спецзащиты ты сильно потеешь, очки покрываются конденсатом и если ты неправильно нанесешь антифог, то очки покроются каплями изнутри и ты ничего не будешь видеть, а протереть их тоже уже нельзя. Через час очки как-то приходят в норму, но первый час в таком состоянии –это ужасно. Кто-то из персонала клал в очки наполнитель для кошачьего туалета, так как он впитывает влагу. Кто-то использовал ноу-хау: оборачивал магнитик бинтом и клал его внутрь очков, а в случае запотевания проводил вторым магнитиком по наружней стороне очков и так протирал их изнутри.
Работая в госпитале, я боялся не столько заболеть сам, сколько стать переносчиком вируса от пациента к пациенту. Мы то в этих костюмах были защищены, но с какого-то момента Минздрав постановил, что в реанимации с ковидными больными могут лежать и просто пациенты с пневмонией, а это очень опасно. Нужно было не забывать, что переходя от пациента к пациенту нужно сменить перчатки. Я допускал возможность, что скорее всего заражусь, но страха перед болезнью не было. Многие медики заражались, уходили на больничный, но потом возвращались. В любых перемещениях по городу я тоже старался соблюдать меры безопасности – в замкнутых помещениях и общественном транспорте обязательно надевал маску и перчатки и держал дистанцию.
В основном контингент в реанимации был 65+ Самый молодой пациент был 34 лет отроду, но он быстро поправился. Пробыл у нас не больше недели. Смертность была примерно 15 процентов, то есть умирал примерно каждый десятый. В основном умирали люди, у которых был сахарный диабет или лишний вес. К смерти невозможно привыкнуть. Но когда я устраивался работать санитаром в реанимацию, как аргумент в свою пользу я вспоминал, что некоторое время назад ухаживал за своей родной бабушкой, которая полгода была лежачей больной прежде, чем умереть. А умирала она очень тяжело. Я конечно предполагал, что люди будут уходить. Небольшим облегчением было то, что они перед смерью находились на аппаратах ИВЛ и мы не слышали их стонов и криков. Плюс я всегда был очень занят и у меня не было времени погрузиться в историю какого-то конкретного больного и привязаться к нему.
Хотя некоторые все равно запомнились своим поведением. Например, один больной никогда не просил судно, когда был в сознании, а все дела делал под себя. Пить или есть он просил, но что касается туалета – никогда. В итоге нам приходилось постоянно его подмывать. Это был просто какой-то сизифов труд. Еще мне запомнился один армянский дедушка. Когда его только привезли, он был очень бойким, полным сил, не хотел лежать, воевал с медсестрами, требовал отсоеденить от него трубки. «Отпустите меня домой! Я дома быстрей здоровым стану!» – постоянно повторял он. Постепенно состояние его ухудшалось, но он до последнего протестовал – по протоколу больных должен поить медперсонал из поильника, а он требовал дать поильник ему в руки и пил сам. Последний наш осознанный диалог состоялся, когда он пожаловался, что у него болят ноги из-за пролежней и знаком показал, чтобы я отпустил его. Я сказал, что не могу. Он махнул на меня рукой и отвернулся. Когда я увидел его в следующий раз, на глазах у него были наклеены кусочки пластыря (это делают тем людям, у которых во время медикаментозного сна открываются глаза). А потом он умер.
Один таксист-узбек, у которого был сахарный диабет и коронавирус постоянно просил добавки после обеда. «Сергей, если что-то останется, очень прошу – принесите мне! Такие вкусные тут яблоки, такие вкусные груши!» – говорил он. Этот таксист выжил. Что навело меня на одно важное наблюдение: здоровье и витальность человека соизмеряется с его аппетитом. Те люди, кто отказывался есть, чаще всего умирали. У тех же, кто на аппетит не жаловался и хвалил еду, все складывалось как правило хорошо.
Всего в реанимации было 13 коек. Когда я только пришел на работу, они все были заняты. Если освобождалась койка, то ее буквально тут же занимал следующий больной. Весь май и начало июня было так. Потом одна-две койки стали пустовать. Потом народу стало еще меньше. На момент первого снятия ограничений (середина июня) привозить стали больше молодых людей. Но они как правило выздоравливали. В конце июня реанимация почти пустовала. Сегодня 30 июня и у нас всего один пациент, а 12 коек свободно. Я не знаю, с чем это связано – может больных стали отвозить в профильные клиники, а может просто дан приказ не диагностировать у людей ковид и не госпитализировать их. Есть еще третий вариант, что реально заболевать стало все меньше народу, но я в это не очень то верю. Я считаю, что опасность никуда не делась. С момента снятия ограничений на улицах толпы и все без масок. О какой стабилизации заболеваемости можно говорить в таком случае? Нужно продолжать соблюдать дистанцию и носить маску в помещениях, часто мыть руки или пользоваться антисептиком.
С 1 июля Пироговская больница перестает принимать ковидных больных и закрывается на 2 недели на мойку, после которой снова станет принимать только профильных пациентов. Я работаю санитаром до 15 июля, а потом увольняюсь. Я очень много думал над тем, что мне дал этот опыт. Во-первых, я закрепил свои навыки по уходу за лежачими больными, но не дай бог, чтобы мне это когда-нибудь еще пригодилось. Во-вторых, лишний вес перешел у меня из категории эстетического в категорию опасных для здоровья вещей. Когда у человека лишний вес, это означает, что у него проблемы со здоровьем (с метаболизмом, с эндокринной системой) и с этим нужно что-то делать. А если такой человек попадает в реанимацию, это создает большие проблемы для врачей. Однажды к нам привезли мужчину весом сто с лишним килограммов. Представляете, как этого тяжелого человека мыть, переворачивать, обрабатывать? Особенно если в отделении одни медсестры. Я ассистировал врачу, который должен был поставить этому пациенту катетер в вену – я держал его огромный живот, а врач с помощью аппарата УЗИ искал его вену, чтобы ввести туда иглу с катетером. И вот он стоит и полчаса ищет вену, а его же в это время ждут другие пациенты. Поэтому лишний вес лучше не набирать. С ним очень неудобно лежать в реанимации. Да и вообще неудобно.