Мне попалась на глаза литературоведческая статья, в которой предполагается, что Гоголь при написании «Тараса Бульбы» был вдохновлен новеллой Проспера Мериме «Маттео Фальконе», а Тарас Шевченко, в свою очередь, вдохновился «Тарасом Бульбой» при написании «Гайдамаков».
По датам все укладывается, но сомнительно. Три произведения с какой-то невероятной наглядностью демонстрируют, что одни и те же поступки могут совершаться и людьми и нежитью. Герой каждого произведения – отец-детоубийца. Но…
По порядку – начнем с Мериме. Маттео – корсиканец, этим сказано немало. Живет в глуши, с женой и единственным десятилетним сыном. Ребенок долгожданный продолжатель рода, поздний, удачный, его гордость и радость.
И вот в отсутствие Маттео и его жены Джузеппы появляется беглец, спасающийся от правосудия. Не комментируем здесь взаимоотношения корсиканцев с правосудием. Бойкий мальчик сначала соглашается спрятать его. Вскоре на сцене появляются солдаты. Оценив обстановку, хитрюга сержант прибегает не к угрозам, а к подкупу. Он сулит ребенку часы. Показывает, вертит перед носом, упоминает, что мальчик-родственник, помладше Фортунато, уже владеет часами, но, конечно, худшими. Ребенок не выдерживает и указывает, где спрятал беглеца.
Когда преступника уводят, появляются отец и мать. Тот плюет на порог дома Маттео. «Дом предателя!» Семья Фальконе обесчещена. Обнаруживаются часы.
Маттео уводит ребенка в заросли, заставляет читать молитву. Затем убивает его из ружья. Возвращаясь, сообщает жене о необходимости заказать службу и высказывает намерение пригласить на жительство семью зятя – они теперь единственные наследники.
Свирепо? Да. Чудовищно? Возможно. Но – не мерзко. Честь важнее жизни и не только своей, но и более дорогой, чем своя.
Мне, к примеру, не совсем понятно, почему бы этому доброму человеку не отправить сына в один монастырь, а самому бы не уйти в другой – отмаливать предательство. Ну, допустим. Дикие и свирепые нравы. Но все по-честному.
Уж еще меньше недоумения вызывает Тарас Бульба. Мне он не слишком симпатичен, но в коллизии с Андрием он в своем праве, жестоком праве войны. Нет возражений и у самого Андрия. Он взрослый человек, сделал выбор, возможные последствия которого ему были совершенно очевидны.
Опять же: ужасно, но не мерзко.
Зато с Иваном Гонтой дело обстоит совершенно иначе. Поясним, что Гонта – сотник, один из главарей восстания под названием «Колиивщина» (1768 год). Гайдамаки, противодействуя так называемой Барской Конфедерации, залили кровью крепость Умань, истребив почти все разноплеменное мирное население. (В стены стеклось население польское, еврейское и украинское униатского вероисповедания). Жестокость была чудовищная, но мы говорим о жестоких временах и жестоких местностях. В данном случае нас интересует лишь сюжет детоубийства.
При этом нам совершенно все равно, на самом ли деле эпизод имел быть. Нам важно лишь, что показывает Тарас Шевченко в поэме, изучающейся сегодня в украинских школах в качестве полусакрального образца патриотизма.
Вот ведут
Ксендза иезуита
И двух мальчиков. "Гонта! Гонта!
Вот твои дети,
Ты нас режешь, зарежь и их,
Они католики.
Чего же ты стал, почему не режешь;
Пока небольшие,
Зарежь и их, потому что вырастут,
То тебя зарежут…»
(Поляки, вероятно, хотят немножечко отыграться, сделав гайдамаку больно. Но не на того напали).
Убейте пса, а щенков
Сам зарежу!
(Командует герой).
«Кличь общину, признавайтесь,
Что вы католики?»
(Спрашивает детей Гонта. А то он не знал).
"Католики ... потому что наша мать…»
(Дети пытаются напомнить папе, на ком он был женат, отнюдь не из-под палки).
"Боже мой великий!
Молчите! молчите, знаю, знаю».
(Надо же – догадался).
Собралась община.
Кстати: зачем было всю эту общину собирать. Поляки, сами того не желая, подыграли. Харизматическому лидеру нужна публика.
«Мои дети католики!
Чтобы не было зрады,
Чтобы не было молвы,
Паны общины!
Я клялся, давал зарок
Резать католика!
Сыны мои! сыны мои!
Почему вы не велики?
Почему вы ляха не режете!»
Действительно, виноваты: и маленькие, и отцу было глубоко ультрамариново, с кем и как они растут. Если Гонта так ненавидит католиков, отчего хотя бы не забрал своих детей к себе, не воспитал по-своему.
Да ладно. Тогда (это мы уже о биографии реального Гонты) карта ложилась ладить с совсем другими панами, а потом вовсе не вспоминал.
«Будем резать, тату».
(Дети смертельно напуганы. Площадь вокруг залита кровью. «Ни старик, ни калека» не избежали ножей).
«Не будете! не будете!
Будь проклята мать,
Та проклятая католичка,
Что вас породила,
Почему она вас до восхода солнца
Не утопила,
Меньше бы греха, вы бы умерли
Не католиками».
(Я торможу. Он прожил с этой женщиной достаточно долго, чтобы дать жизнь двоим детям).
«А сегодня, сыновья мои!
Горе мне с вами!
Поцелуйте меня, дети,
Потому что не я убиваю –
А присяга!..» (Какая драматургия! Ему еще и поцелуи дрожащих от ужаса детей понадобились…)
Махнул ножом
И детей нет –
Попадали зарезанные.
«Папа...» белькотали,
«Папа... папа... мы не ляхи,
Мы...» и замолчали.
(Белькотали это – издавали еще звуки перерезанным горлом. Почему он не мог их хотя бы застрелить? Не так зрелищно?)
«Поховать разве? не надо,
Они католики…
Сыновья мои, сыновья мои,
Почему вы не велики,
Почему врага не резали,
Почему мать не убили (???? Вовсе шикарно),
Ту проклятую католичку,
Что вас породила.
Пойдем, брат». Взял Максима;
Пошли вдоль базара
И оба закричали
«Кары ляхам, кары!»
И наказывали! страшно, страшно
Умань зажглась.
(Резьба после перформенса слетела полностью).
Ни в доме, ни в костеле
Нигде (живых) не осталось.
Все полегли, того бедствия
Не было никогда,
Что в Умани делалось.
Школу,
Где учились Гонты дети,
Сам Гонта разрушает.
«Ты поела моих деток»
Кричит, бушует.
«Ты поела небольших,
Добру не научила.
Бейте стены!» Гайдамаки
Стены развалили,
Развалили; о камни
Ксендзов разбивали,
А школьников в колодце
Живых похоронили.
До самой ночи ляхов мордовали,
Души не осталось. А Гонта кричит:
«Где вы, людоеды? (??) Где вы скрылись?
Съели моих деток, тяжело мне (??) жить,
Тяжело мне плакать, не с кем говорить,
Сыновья мои дорогие, мои чернобровые,
Где вы скрылись. Крови мне, крови!
Шляхетской крови, потому что хочется пить.
Хочется смотреть, как она чернеет,
Хочется напиться, почему ветер не веет,
Ляхов не навеет. Тяжело мне жить,
Тяжело мне плакать,
Я детей зарезал, горе! мое горе!
Где я склонюсь?" Так Гонта кричал,
По Умани бегал, а среди базара
В крови гайдамаки ставили столы»…
Различие колоссально даже в сравнении с жесткой новеллой Мериме. Да, Фортунато тоже ребенок, но сообразно этике своей среды, он виновен. (Но и кроме того - Мериме не любуется своим персонажем. Не знаю, осуждает ли. Просто - показывает: такие люди и такие нравы на Корсике). Здесь же папаша без тени сомнения взваливает на совершенно невинных детей ответственность и за собственный брак и за то, что не вырастил их сообразно своим замечательным убеждениям. (А мы сильно подозреваем, что убеждения он менял…) Маттео остается вдвоем с сыном в его последнюю минуту, Гонте необходима публика. Он и работает на нее, до детей ему нет особого дела. Мы уверены, что даже и Тарас Бульба не стал бы убивать Андрия на глазах матери. Да, Бульба не слишком щадит жену. Но – не стал бы.
А этому, похоже, только жены и недостает до полноты экшена. Вот еще б тут она стояла и кричала, а он бы и ей речь с проклятиями сказал...
Почему Гонте наплевать на детей? Да по всему. Если он такой убежденный православный, что б ему их не отправить в монастырь, на, так сказать, перековку. Ведь он декларирует, что души их тоже погибнут. То есть, сообразно своим же воззрениям, он убивает их дважды.
(После, правда, когда все соратники перепились, решает их тайком закопать. И "прощает, (!!!!) что они католики!" Убийца - прощает!)
Маттео же, в отличие от Гонты, велит сыну читать молитву именно из заботы о его душе, но не мучит ребенка ни одной лишней минуты. И не режет ему горла, чтоб «побелькотал».
В «Гайдамаках» мы видим несомненное описание лидера, удерживающего остальных в подчинении театральностью, ради которой ему не жаль никого и ничего. Он купается в атмосфере перформенса. Упивается собой. Он классический истероид.
И здесь мы парадоксальным образом вновь должны вспомнить о противоестественном законе Фатиха. Устанавливая своему наследнику официальное право убить братьев, Фатих ведь тоже думал не абстрактно, а о собственных детях. То есть Фатих не только братоубийца, но и детоубийца в посмертной перспективе.
И возникает вопрос: если этот «герой» так поступает со своей плотью и кровью, чего же ждать чужим детям? Что было в Умани – можно прочесть во множестве описаний. Мне пересказывать что-то не хочется.Но памятник в Умани поставлен, по сути, палачу мирного населения.
Надо, впрочем, упомянуть, что противная сторона тоже явила отменную изобретательность в жестокости, как до, так и после Умани. Казнили поляки Гонту так, что, признаюсь, я по простоте думала: столь изобретательны только в Монголии.
Какие ветры занесли в те края ту адски жестокую мерзость?
Можно только догадываться.
С этим вот я бы тоже спутала на первый взгляд:
А заключить мы можем уже напросившимся выводом: наимерзейший смрад, какой только может источить человеческая душа, преподается в украинских школах в качестве образца доблести и патриотизма.
Все изображения взяты из открытого доступа
